Передо мной сведение:

«1930 год. Отчисления по прокату картин. Белоруссия. Минск. Красноармейский клуб. «Отец и Сын» — 22 копейки.

«Отец и Сын»... Что же это?

Плывет воспоминание... 1918–19 гг.

Москва...

Горит и разгорается пламя гражданской войны.

«Деникин — в Орле...».

Об этом говорит сводка в газете, об этом говорят тут, там, везде...

«Деникин — в Орле»...

Ханжонковское киноателье на Житной улице, у Калужской площади.

Было нас много режиссеров, осталось двое. Чайковский и я.

Остальные «выбыли» к теплому южному морю. В Крым.

Мы работали в беде, в холоде, в голоде. Помню, около стены декорации, изображавшей великосветский салон, через разбитые стекла, намело сугроб снега.

Как бы то ни было — мы работали.

Но как?

Освобожденная рухнувшим строем от цензурных уз, русская кинематография совершенно не воспользовалась свободой и, уклонившись от почетной роли, отыгрывалась перед кино-комитетами заявками на постановку «классиков».

Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов, этими именами пестрели обложки наспех стряпавшихся сценариев, «представлявшихся на утверждение кино-комитету.

Руководство предприятиями оставалось прежним, хозяйским. И если главари акционерных обществ и фабрик были в бегах, то замещали их пайщики рангом пониже, проводившие, однако, все ту же «коммерческую» линию.

Учитывая, могущее грянуть последствие зловещего шопота:

«Деникин — «в Орле»...

Руководители эти за толстыми фолиантами классиков, чувствовали себя в надежных блиндажах, приобретая капитал и соблюдая невинность.

При таких обстоятельствах, однажды утром, фабричный мальчик принял такую телефонограмму:

«В 24 часа поставить и сдать кинокомитету короткометражные агитационные картины для фронта...».

Задание это было передано нам, режиссерам.

«Агитационная картина»...

Значит, она должна подействовать в известном направлении на смотрящего, дать толчек, зарядку, возбудить...

И где?...

На фронте... Это не шутка...

Заказ — кому?...

Фабрикам. Через них, режиссерам, еще вчера воспевавшим, грубо говоря, «любовные похождения мадам В.»

Пустячки...

Кинулись в кинокомитет.

Там не знали ничего. Приказ и только. Впрочем, прибавили: «Сценарий создайте сами».

Ушли... Размышлять не приходилось. 24 часа не дают времени для размышлений.

По дороге домой — в голове вырос сценарий.

Это было частью целого.

Нужны были в первую очередь актеры...

Я шел домой и перебирал в памяти актеров, думая, кого мне пригласить для исполнения ролей в этой сверхсрочной работе.

Ролями этими были:

Отец.

Сын.

Дочь.

Поп.

И еще что понадобится из мелочей.

Дома, я прежде всего взял телефонную трубку.

Она хрипела:

Агитационная?..

Да?

...Занят...

...Нездоров...

...Занята...

...Занята...

Положение становилось критическим. Завтра утром начинаются отведенные 24 часа...

Кто же будет исполнять со мной задание фронта?..

Мне хотелось на доверие к моим силам, в такую тяжелую минуту, ответить со всем умением, исполнением данной задачи.

Но как?..

Уже вечер. С утра надо начать. С кем?.. 

Звонить больше было некому, да и не зачем.

Трубка шипела одно и то же:

...Занят...

...Занята...

...Потому, что из-за углов, из скважин, из подворотень неслось такое же шипящее...

«Денинкин — в Орле...».

Ночь была холодной и долгой. Спал я плохо.

Пришло утро. Начались отведенные часы. Думать не приводилось, надо было действовать.

Решив быть «отцом» самому, я мобилизовал домашних для эпизода с дочерью, а по дороге на фабрику, на улице, поймал и пригласил на с’емку героя картины — «сына».

Я не помню сейчас ни фамилии, ни даже лица этого славного юноши.

Помнится, что он был в момент возникновения революции красногвардейцем, а теперь слушателем пулеметных курсов. Рабочий по электротехнике. Помнится еще, что он привел на с’емку товарищей с пулеметом.

Картину свою на экране я видел только один раз, поздно вечером, на фабрике, после монтажа, но тем не менее помню, что среди пулеметчиков был один необычайно живописный парень.

В ателье, когда я пришел, уже работал режиссер Б. Чайковский, имевший такое же задание.

Он рассказал мне, смеясь, что один из режиссеров, пользуясь мандатом на срочную работу, остановил и использовал для переезда трамвайный вагон, высадив из него среди улицы всех пассажиров.

Мне было не до смеха. В павильоне шла съемка, и я мог начать там работу только вечером. Приходилось ехать за город, найти нечто, похожее на деревню.

По прежним работам я помнил, что подобное место имеется за Нескучным садом. Мы отправились.

Был холодный ветренный день, яркое солнце и лихорадочное настроение в работе. Очень быстро, неожиданно быстро закончил я «натуру». Оператор остался на фабрике. Сдав негативы в проявку, я пошел домой с тем, чтобы через час снова прийти на съемку.

Легко представить теперь, каков был мой ужас, когда, придя на фабрику, я узнал, что снятые мной с таким воодушевлением негативы... после пребывания в проявителе оказались совершенно чистыми!

Я кинулся к оператору:

— В чём дело?.. Вы меня зарезали.

Он оправдывался. Конечно, «объективными» причинами.

Я ненавидел его в те минуты всеми силами души...

Вечером я снимал декорацию уже с другим оператором и на следующий день с ним же переснял «натуру».

Картину я привез в кино-комитет поздно, часов в 11 вечера, через 36 часов после заказа. Сдал ее и несмотря на уговоры остаться на просмотре под каким-то предлогом скрылся...

Вероятно через год я встретил в театре «Колизей», где я был режиссером, военного, бывшего, не помню по какому-то случаю, на заседании нашей коллегии.

Меня назвали по фамилии.

Он поднял на меня глаза.

—Вы Перестиани?

— Да...

— Это ваша картина «Отец и сын» была у нас на фронте?

В ПУР’е о ней много красноармейских отзывов...

Мне было неловко... Я поблагодарил его за любезность, и разговор принял другое содержание.

С тех пор прошло великое десятилетие. Дни, месяцы и годы новой жизни. Небывалое в истории по значительности и содержанию.

Юная Красная армия времен «Отца и сына» выросла в могучий организм, воспитывающий борцов на новых основах, новой науке и технике, оставаясь в то же время вечно юной от прилива новых сил.

Мне льстит теперь, через 12 лет после моей работы, читать эти почетные для меня строки:

«1930 год. Белоруссия. Минск. Красноармейский клуб «Отец и сын».

Перестиани И. Отец и сын // Красноармейское кино. 1931. № 4.