Мое первое посещение кинофабрики произошло весной 1916 года и было случайным. Просто один из моих знакомых повез меня смотреть кинофабрику Ханжонкова.

Я помню, что очень волновался, переступая ее порог. Причин этому не было никаких. Но чувство это как-то странно сохранилось во мне до сегодня. Я не могу войти в здание киноателье без какого-то внутреннего смятения. ‹…› 

Наверху, в павильоне, шла съемка. Я шепотом спросил у провожатого, можно ли посмотреть, и, получив разрешение, скромно пристроился в каком-то уголке. Режиссер, фамилию которого я позабыл, грозно на меня взглянул и продолжал творчество, уже сильно актерствуя. ‹…›  слова, имевшие отношение к технике, положительно превратились в оружие против меня. Все эти «начали», «чувствуйте свет», «диафрагма», «пошел», «повернулся», «реагируйте» и т. д. произносились отчетливо, с лицом подавляющим, и каждое сопровождалось взглядом в мою сторону. Это было ошеломляюще, и я чувствовал свое невежество перед лицом нового искусства и его жреца. Стараясь быть незамеченным, я скрылся из поля зрения режиссера, вышел из ателье, осмотрел на ходу полную для меня новинку дуговые лампы «Юпитер» и спустился вниз. Мой провожатый куда-то скрылся, и я был предоставлен самому себе. ‹…› 

Пробираясь далее к конторе и выходу я задержался на минуту в телефонной комнате, где должен был находиться мой «чичероне». Стоя там и разглядывая висевшие на стенах плакаты, я почувствовал на себе чей-то острый и внимательный взгляд. Поодаль от меня, облокотившись на деревянный барьер, разделявший комнату, стоял человек среднего роста, с тщательно расчесанным пробором. Наши взгляды встретились. Он очень приветливо улыбнулся.

Это был Евгений Францевич Бауэр. 

‹…›  ...тогда, глядя на пробор и франтоватый галстук, я подумал, что предо мною актер. Приветливость улыбки привлекала. Я заговорил, обратившись к нему с каким-то вопросом. Вместо ответа он пригласил меня зайти в соседнюю комнату, оказавшуюся режиссерской. Предложив сесть и извинившись, он куда-то ушел.

Признаюсь, мне было неловко. Я уже почувствовал, что сделал ошибку, что человек, с которым я заговорил, не был актером, а кем-то более крупным на фабрике и его приглашение меня чем-то связывало. Я задавал себе вопросы, ища причины такой любезности, но ответа не находил. Наконец я решил уйти. Вернее, не уйти, а бежать. Но дверь открылась, и незнакомец в сопровождении эффектной дамы появился в комнате. Дама смерила меня взглядом с головы до ног и через пять минут я получил предложение выступить как актер в картине, которая должна была называться «Ямщик, не гони лошадей». Под таким названием существовал и распевался на эстрадах романс цыганского пошиба. ‹…› 

Я попросил дать мне подумать. Только прощаясь, я узнал, что мои собеседники — Е. Ф Бауэр и А. Н. Ханжонкова. ‹…› 

Итак, я вышел из подъезда фабрики с приглашением примкнуть к киноработе. Я не скажу, чтобы мне действительно нужно было время "обдумывать свое согласие или отказ. Отказываться я не хотел, но меня «испугала такая стремительность. Стать киноактером было интересно, заманчиво. Посмотреть на себя глазами зрителя что может быть острее, любопытнее? ‹…›  Во мне кипела борьба. Упустить такой случай было бы непростительно, И, кроме того, мне понравился Бауэр. Что же мне делать?

Через два дня Бауэр вызвал меня на пробу. Я ехал на Житную улицу в полном смятении чувств. ‹…› 

Бауэр ждал меня. Пробу он обставил строго. Он, оператор, три осветителя, никаких зрителей. Гримироваться не разрешил. Сел у штатива и стал мне диктовать действия, снимая то, что я делал, абсолютно без всякой подготовки. Он говорил:

— Вы сыщик. В этой комнате спрятан нужный вам документ Найдите его. Начали!

Я находился в какой-то декорации, изображающей кабинет. До сих пор не знаю, почему я подошел к письменному столу и, оглядев его, взял чистый лист бумаги, сложенный вчетверо и лежавший под несколькими такими же листами.

Бауэр говорил:

— Правильно, очень хорошо! Но вы слышите шаги. Кто-то идет сюда. Документ надо спрятать.

Я, согнув бумагу, быстро спрятал ее под крахмальную манжету левой руки и, неожиданно для себя, достал из жилетного кармана крохотный, похожий на игрушку браунинг со сверкнувшей перламутровой отделкой.

Бауэр это заметил:

— Ого! Сейчас он войдет. Найдите возможность выйти незамеченным.

Я быстро подошел к двери и, став у тяжелой драпировки, толкнул створку. Она открылась наружу. Воображаемый «кто-то» вошел. Я весьма удобно проскользнул за драпировкой и вышел.

Бауэр повысил голос:

— Хорошо! Идите сюда! Теперь вы — это он. Вы идете к столу, чтобы взять эту бумагу. А ее нет. Ищите! Играйте!

Я действовал точно в гипнозе. Все это происходило быстро, испытывалось мною впервые в жизни. А в голове проносилось: «Все равно. Пойду в земгусары!»

Сев к столу, я позвонил (колокольчик стоял на столе) и спросил воображаемого лакея:

— Был у меня кто-нибудь? А вы комнату не убирали? А барыня? Нет дома? Хорошо. Идите.

Я еще раз безнадежно перебрал бумаги и спросил, не глядя на Бауэра:

— Что теперь делать?

Вопрос прозвучал, как реплика изображаемого лица.

— Прекрасно, сказал Бауэр. — Теперь сядьте спокойно. Дайте профиль. Правый! Левый! Левый у вас лучше. Откиньте голову назад! Посмотрите на аппарат!

Оператор Борис Завелев завертел ручку с большой скоростью и посмотрел на Бауэра.

— Уже? — спросил он и улыбнулся мне. — Спасибо.

На мою пробу ушло сто десять метров пленки «Кодак».

Такой длины был мост, по которому я вошел в кинематографию.

16 февраля 1916 года — памятный день в моей жизни. Я впервые появился перед кинокамерой в качестве актера.

Помню волнение, страх и тяжелые размышления, терзавшие меня с самого утра.

...В ателье не было никого, кроме Бауэра, оператора Завелева и осветителей. Помню все подробности моего дебюта. Волновался я, как никогда. И, возможно, благодаря этому, когда началась съемка, я вдруг ясно и отчетливо почувствовал, что делаю то, что требуется. Как-то неожиданно для себя я овладел всеми своими чувствами, взял над ними верх особым, никогда до тех пор не испытываемым ощущением.

...Состояние это не покидало меня вплоть до окончания съемки, прошедшей с изменением планов, без единого дубля.

Она закончилась совершенно неожиданно. Последний крупный план — и я очутился в объятиях оператора, расцеловавшего меня.

Потом Бауэр пожимал мне руки, ласково и внимательно смотрел в глаза.

— Хорошо... Очень хорошо, — говорил он.

Я опомнился, увидел осветителей и понял, что они тоже говорят обо мне.

Что со мной было? Все то же. Как только кончилось «наваждение» съемки, я почувствовал свое вечное: «Не то». Похвалы режиссера, восторг оператора — все это льстило. Но удовлетворения не было. Моя трагедия осталась со мной. Да, не то...

Я уехал домой и обрадованный и смущенный.

А затем наступил период счастья. Я пользуюсь этим «страшным» словом, не находя другого...

В конце марта в моей квартире раздался телефонный звонок. Трубка проговорила:

— Евгений Францевич просил передать, что сегодня в семь вечера на фабрике будет просмотр вашей картины, назначенный лично для вас. Больше не будет никого. Если вы желаете привести ваших знакомых или кого угодно, то пожалуйста... Значит, ровно в семь.

...Я следил за собой на экране с замиранием сердца и думал о том, что нередко выражение лица выдает мысль и намерения человека гораздо вернее слов, которые могут и лгать.

Совершенно неоценима возможность увидеть себя со стороны. И я часто думаю; как было бы полезно для театров снимать генеральные репетиции и лишь после актерского самопросмотра, внеся необходимые поправки, объявлять дни первых представлений.

Картину «Ямщик, не гони лошадей» выпустили на экраны. Успех ее был велик. Тираж почти вдвое превысил тиражи других картин.

Актер Перестиани получил признание зрителя. Со мной немедленно заключили годовой контракт. Я отбросил мой старый театральный псевдоним «Иван Неведомов» и стал выступать под своей фамилией.

С той поры Евгений Францевич Бауэр навсегда вошел в мое сердце, и добрая память о нем не потускнела до сих пор.

Я снялся в ряде его картин: «Жизнь за жизнь», «Человеческие бездны», «Смерч любовный», «Возмездие», «Вечно лишь то, что утрачено», «Сказка синего моря», «Гриф старого борца».

Перечень этот не полон — я забыл еще несколько названий.

Успех мой рос с каждой картиной.

...Отношение московской прессы к моей игре в кинематографе было очень благоприятным.

Но не это являлось главным для меня.

Главное — атмосфера, которая царила в кинопроизводстве.

Меня ошеломило отношение актеров — во-первых, В. Полонского и В. Холодной — к моей актерской личности, их поздравления и похвалы, такие дружелюбные, светлые и чарующие, что я подчас буквально не верил своим ушам.

Я всегда с очень теплым чувством вспоминаю многих моих товарищей, с которыми на заре русской кинематографии меня свела судьба.

Актеры В. Полонский, В. Холодная, И. Мозжухин, И. Худолеев, О. Рахманова, Л. Рындина, братья Кульганек, режиссер и оператор В. Старевич, операторы Б. Завелев, А. Левицкий, Б. Медзионис, сценарист В. Туркин, сценаристка и актриса З. Баранцевич — все они горячо любили наш труд, успех которого был делом чести каждого и общей нашей радостью.

...Это было действительно новое искусство.

Перестиани И. 75 лет жизни в искусстве. М.: Искусство, 1962.