Перед ответственными съемками, которые я должна была проводить вдвоем со своим партнером в море на выступавшем из воды камне (мы жили в имении «Загульба» на Апшеронском полуострове за нефтяными промыслами), Яков Александрович рассказывал нам, как будет протекать весь предстоящий съемочный день. Съемки намечались очень сложные. В ходе их надеяться на помощь Якова Александровича мы не могли, ибо, снимая с берега, он уже ничего не мог нам напомнить или подсказать. Впрочем, никаких указаний нам и не надо было.
Яков Александрович заранее нам все объяснял самым точным образом: не только какой кусок и на сколько метров будет сниматься, какой за ним будет следовать, но также и то, почему снимается сейчас именно этот кусок.
Медленно, вразумительно и очень четко, как четко было все, что он делал, Протазанов объяснял нам не только творческий, но и технологический процесс, указывая, с какой стороны будет падать тень во время съемки, откуда и в какой час будет светить солнце, когда оно зайдет и как сообразно с этим изменятся тени. Впервые за всю свою жизнь в кино я услышала объяснение, каким объективом и что именно будет заснято. Да и впоследствии, при всем разнообразии съемок, в которых мне приходилось участвовать, я не слышала таких детальных объяснений. Репетиций как таковых было мало. Все было так компактно, времени было в обрез, сроки сжатые, все продумано, взвешено, рассчитано заранее.
Будучи человеком очень целеустремленным и властным,
Яков Александрович все же часто принимал мои предложения. Конечно, речь шла только о моей особе. На большее я бы сама никогда не посмела претендовать. Но вот Яков Александрович предупредил меня, что в сцене расстрела я должна плакать настоящими слезами. До сих пор, опять-таки на основании практики ГИК и игры его актеров-«натурщиков», я знала только одни слезы — из воды с глицерином. Когда я снималась в картине «Расплата», ассистент режиссера Пырьев в нужные моменты подносил мне к носу раскрытую луковицу. Протазанов не признавал ни того ни другого способа. И это был для него принципиальный вопрос. Актер должен был настолько почувствовать свою роль, чтобы слезы потекли сами собой, без того, чтобы их искусственно вызвали.
Вся моя предыдущая подготовка в ГИК не давала мне надежды, что я сумею вовремя заплакать.
А между тем, Яков Александрович «терроризировал» меня каждый раз в начале съемки, предупреждая, что скоро настанет момент, когда я должна буду плакать.
И вышло все же так, как хотел Протазанов. Причем совершенно неожиданно для меня. Надо сказать, что я очень тяжело переживала свое неумение заплакать. Меня одолевал страх: что будет, если я все-таки не сумею? Как отнесется ко мне после этого Протазанов?
Настал страшный для меня день… Я волновалась, как никогда. Я избегала глядеть на Протазанова. Ожидая момента, когда
Петр Васильевич Ермолов начнет крутить ручку аппарата, я сидела понурившись. Шла сцена расстрела. Боясь, что не заплачу, что уроню себя в глазах Протазанова, я вдруг почувствовала себя донельзя несчастной, жалкой и одинокой. Меня вдруг потянуло домой, к маме. Мне захотелось бросить все: комфорт, съемки, Каспий, славу — и поехать к себе, в Москву!.. «Снимайте! Снимайте ее скорей! — услыхала я знакомый повелительный голос, и мое чуткое к его интонациям ухо вдруг уловило какую-то еле заметную нотку удовлетворения. — Снимайте ее, она плачет!» Я не сразу поняла, что это я плачу настоящими слезами, не потому, что я — Марютка, а потому, что я — одинокая в этот момент Ада. Забыв обо всем на свете, я вытирала слезы кулаком. У меня текло из носу, платка под рукой не было. Я шмыгала носом, всхлипывала, опять шмыгала… Никогда, вероятно, ни до, ни после, я не была так близка к протазановской Марютке, как в этот момент. Все сошло прекрасно… Но долго после того, как съемка кончилась, я все еще плакала и всхлипывала.
Следующая после «Сорок первого» творческая встреча с Я. А. Протазановым произошла у меня через двенадцать лет, когда я уже «отснялась» в «Партбилете», сыграла Лизелоту в «Семье Оппенгейм»…
Мы встретились на пробе к фильму «Оливер Твист».
Яков Александрович чуть-чуть пополнел. Уже не такой юношески гибкой была его статная фигура. Чуть засеребрились виски. У меня за плечами было немало переживаний.
— Вы умница, — сказал мне Яков Александрович, — вы вовремя поняли, что вам уже не надо больше играть девочек. Вы стали взрослой. Но молодую мать вы должны сыграть, молодую печальную мать, у которой большое горе.
Я прочла сценарий. Роль показалась мне очень заманчивой. Целая часть фильма — пролог — была посвящена личным переживаниям матери Оливера.
Когда я сидела в студии в ожидании пробы, к Протазанову подошел парикмахер.
— Какую прическу надо сделать? Тридцатые или сороковые годы? — спросил он.
Яков Александрович обернулся ко мне.
— Ада, какую прическу вы хотите?
Я объяснила: высокую, букольки у висков.
— Причешите ее так, как она хочет, — приказал Яков Александрович.
— Что вы еще хотите? — Вопрос этот был обращен ко мне.
— Большую черную шляпу, поля которой стоят высоко кругом головы.
Снова тем же тоном:
— Дайте ей шляпу! — распорядился Протазанов.
— Чего еще вам не хватает?
— Я должна иметь на руках грудного ребенка.
По этому краткому диалогу можно легко увидеть, что отношение Протазанова ко мне в это время было уже совершенно иным. Он прислушивался к моим требованиям, считался с ними.
Когда я пришла загримированная и в костюме для «фотопробы», Яков Александрович предложил мне:
— Ада, вы можете делать, что вы хотите и как считаете нужным. Но давайте сговоримся так: я хлопну в ладоши, и вы по этому знаку делайте любую позу по вашему усмотрению. Только будьте готовы реагировать на каждый мой хлопок.
Я согласилась. Мы так и сделали. Не помню, не заметила, сколько раз хлопал в ладоши Яков Александрович. Но я чутко отвечала на каждый его сигнал. В результате оказалось десять фотографий. Яков Александрович остался ими очень доволен. Но, к сожалению, сценарий «Оливер Твист» в производство не пошел.
У меня на всю жизнь осталось чувство неудовлетворенности оттого, что после Марютки я ничего не сделала с Яковом Александровичем.
Не в процессе работы с Протазановым, а когда я увидела на экране «Сорок первый» и особенно позднее, снимаясь в других ролях у других режиссеров, я поняла особый «протазановский» стиль, понимание Протазановым роли и значения актера в кино и вытекающие отсюда его большие требования к актеру.
Войцик А. Как учил меня Протазанов // Яков Протазанов. Сборник статей и материалов о творческом пути режиссера. М.: Искусство, 1957.