Приближалось столетие восстания декабристов. Нашей студии предложили поставить о декабристах фильм. Я был назначен режиссером. После «Дворца и крепости» и «Степана Халтурина» мы считали себя способными решить эту трудную задачу.
Щеголев был знатоком истории царствования Александра I и Николая I. Его работа «Дуэль и смерть Пушкина» считалась блестящим историческим трудом. В архивах ему удалось разыскать много интересных сведений о том, как сам царь допрашивал участников восстания на Сенатской площади. Лучшего автора для сценария и желать было нечего. В библиотеке Щеголева были собраны интересные книги по истории декабризма. С особым вниманием я читал воспоминания самих участников восстания и был прямо-таки счастлив, когда Щеголев дал мне книгу воспоминаний Полины Гебель, жены декабриста Анненкова. В этой книге с большой искренностью описаны романтические приключения Полины Гебель.
Кавалергард Анненков познакомился с ней в модном магазине дамских нарядов. Он пленился юной француженкой и вскоре на ней женился. Беззаветно любя своего мужа, Полина Гебель последовала за осужденным в Сибирь. Я увлекся ее воспоминаниями; для меня, режиссера, они были сущим кладом. Но было ошибкой брать в основу сценария историю трогательного романа: восстание декабристов отступило на второй план, оно оказалось лишь фоном романтической драмы любви.
В написанном нами сценарии было, конечно, много других сцен: заседания тайных обществ, восстание на Сенатской площади, допросы декабристов. Но мы упустили главный вопрос: почему не удалось это восстание, какие причины помешали его успеху.
Постановке предшествовала большая подготовка. Мы должны были построить огромные декорации, изготовить множество костюмов, чтобы одеть двухтысячную массовку для сцены восстания на Сенатской площади. А наш художник Егоров не мог участвовать в картине, он был занят на московской кинофабрике.
Я был знаком с А. Я. Головиным, часто его навещал. Он из-за болезни безвыездно жил в Царском Селе. Блестящие театральные декорации к операм «Борис Годунов», «Кармен» создали Головину славу талантливого художника-декоратора не только в России.
Я решил пригласить Головина написать хотя бы эскизы для фильма «Декабристы».
Я застал его за работой. Держа на коленях нечто вроде мольберта, он встретил меня словами:
— Вот видите — придумал себе сооружение, работаю…
Я рассказал ему о новой постановке. Он слушал с большим интересом, высказывал острые замечания художника, знающего стиль николаевской эпохи. Головин сразу же согласился работать для нового фильма. Он оживился, забыл про болезнь, начал фантазировать, но внезапно тяжело закашлялся, откинулся на подушки…
Когда я рассказал директору студии о согласии Головина работать с нами, он поморщился и с сомнением покачал головой:
— Но Головин болен, он даже не выходит из дома.
— Я застал его за работой, он с увлечением рисовал эскизы к пьесе «Свадьба Фигаро» для Станиславского. Он обещал написать эскизы декораций и костюмов…
Но директор повернул разговор на деловую почву.
— Художественный театр ставит свои спектакли год-два, а нам через месяц нужно иметь для сметы готовые эскизы. Что если он совсем заболеет? А кто будет работать в павильоне, руководить постановкой декораций? Он напишет театральные эскизы, но ведь кому-то надо будет расшифровывать их для кино?
— Егоров научил наших художников, как надо работать. Кроме того, можно пригласить в помощь второго художника. Нельзя же отказаться от такого художника, как Головин!
— Вы уж извините, Александр Викторович, но я отказываюсь подписать договор с Головиным!
Как ни горько мне было расстаться с мыслью привлечь к работе Головина, я не мог не посчитаться с убедительными аргументами директора.
Из Москвы «на этюды» в Павловск и Петергоф приехал художник А. А. Арапов. Его работы я не раз видел на выставках. Я пригласил его участвовать в картине «Декабристы». Арапов был взыскательный, трудолюбивый художник. В короткий срок он написал эскизы декораций.
Большие павильоны нашей новой фабрики давали возможность отказаться от съемок во дворцах: такие декорации, как кабинет Николая I или белоколонный дворцовый зал, были поставлены в павильонах. При постройке декораций Арапов целые дни проводил на работе и сумел установить контакт с рабочими. Художник Егоров, прекрасный мастер, любил иной раз диктаторствовать. Арапов был скромен, тактичен, внимателен. Вспомнились мне Щуко и Рерих, художники картины «Дворец и крепость»: имена у них были громкие, а толку — чуть. Они больше критиковали, чем помогали.
Нелегко одеть двухтысячную массовку. Но неожиданно мы получили подарок: с армейских складов нам выделили офицерские шинели, гвардейские и белые кавалергардские мундиры. Это помогло нам справиться с очень трудной задачей.
Главного героя картины, декабриста Анненкова, играл актер, который уже снимался у меня — Борис Тамарин. Я считал его своим крестником. В свое время для картины «Пунин и Бабурин» я искал исполнителя на роль дворянского барчука. На репетиции в Художественном театре мне указали на артиста, который, по мнению товарищей, подходил для этой роли. Артист мне не очень понравился, но стоявший за ним совсем еще юный человек привлек мое внимание. Это и был Борис Тамарин, игравший теперь главную роль в «Декабристах». Впоследствии он имел большой успех: снимался в картине «Поэт и царь», хорошо сыграл Пугачева.
На роль француженки Полины Гебель нужна была хорошая актриса. Когда я был в Берлине, я познакомился с актрисой Барбарой фон Анненковой. Она оказалась правнучкой Полины Гебель! Я считал, что было бы хорошо, если б роль жены Анненкова играла тоже Анненкова, прямой потомок моей героини.
Ассистент Дохман по этому поводу остроумно сказал:
— Но ведь нам нужна не родственница Анненкова, а хорошая актриса!
Для въезда Барбары фон Анненковой в Россию требовалось особое разрешение. Вскоре его удалось получить.
И вот все готово. В павильоне построили зал для придворного бала, который происходил при жизни Александра I. Сделали мы и кабинет Николая I, в котором он допрашивал декабристов. В те времена я никак не мог отказаться от желания поставить сцену бала.
Тут сказывалась многолетняя работа в опере. Меня привлекала возможность показать роскошные бальные костюмы. Максимов, игравший Александра I, великолепно танцевал мазурку и волей-неволей привлекал к себе симпатии публики. Это совсем не входило в мою задачу. Но от бала я просто не мог отказаться.
Очень беспокоила нас съемка восстания на Сенатской площади. Наступила снежная зима, и медлить было нельзя. Мы выбрали на площади точки для аппарата. Вокруг памятника стояла решетка, которой не было в царствование Александра I. Мы добились разрешения убрать ее.
С восьми часов утра начали сходиться на Сенатскую площадь красноармейские отряды. Всех нужно было одеть, загримировать, чтобы к двенадцати часам приступить к съемке.
Наш «боевой штаб» занял места у Медного всадника.
Послышались песни. К памятнику подходили красноармейцы, одетые в мундиры и шинели времен Александра I. Среди войск появились Рылеев, князь Трубецкой, Муравьев-Апостол, Оболенский.
Съемочные аппараты стояли далеко от памятника: нужно было снять общий план восстания. Была установлена сигнализация посредством ракет: первая ракета — «приготовились», вторая — «начали».
Интересно прошла съемка атаки кавалергардов против восставших. Она, как это и было в действительности, захлебнулась в снегу. Кавалеристы-кавалергарды вынуждены были повернуть назад при ликовании восставших войск.
Время близилось к трем часам. День был холодный. Послышались крики:
— Домой пора, довольно!
Съемки общих планов были уже сделаны. Они закончились сценой расстрела восставших. Картечь, разящая восставших, вынудила их к бегству.
Съемки следующего дня были уже менее сложными. Снимались только средние планы, — приход архиерея со священниками и хором певчих. Сцена смерти генерал-губернатора Санкт-Петербурга Милорадовича при первом варианте не удалась и закончилась комически: артист Шмитгоф, игравший Милорадовича, верхом никогда не ездил, и лошадь унесла его далеко от места съемки. Ассистент Медведев бросился догонять неудачливого всадника и с трудом вернул его на поле брани.
Прошли съемки Николая I и его свиты. Николай I в то время был
еще совсем молодым человеком, и артист Воронихин, превосходно загримированный Шаргалиным, выглядел весьма импозантно.
Потребовалось еще несколько дней для окончания съемок на Сенатской площади. Впрочем, просмотрев отснятый материал, мы убедились, что работа идет хорошо.
Начались актерские сцены: арест Рылеева, раздирающее душу прощание его с женой, арест Трубецкого, Анненкова, допросы декабристов.
Допросы вел сам Николай I. Здесь он проявлял все свое лицемерие, на которое только был способен. Он упрашивал, уговаривал Трубецкого и Рылеева быть откровенными с ним, «как с отцом родным». А в это время в кабинете, где шел допрос, за шкафами сидели писцы и записывали ответы декабристов.
Пришла весна, приближался ледоход. Нам предстояло заснять трудную сцену. Полина Гебель узнав, что декабристов высылают в самое ближайшее время, хотела проститься с мужем. Она решилась переправиться к Петропавловской крепости на лодке, несмотря на ледоход. Мы сняли одетую в костюм Полины Гебель цирковую акробатку, спускавшуюся по веревке в лодку. Но основная сцена должна была происходить на другом берегу Невы, возле Петропавловской крепости. Заключалась она в следующем: вот еще несколько взмахов весел и желанный берег достигнут. Мы посадили Анненкову в лодку, с нею рыбак — владелец лодки. Нужно было снять момент, когда она подъезжает к берегу. Мы держали лодку за веревку, тянули ее к берегу, но не смогли удержать. Сильное течение и ледоход вырвали веревку из наших рук и понесли лодку на середину реки. Мы бросились на автобусах к Дворцовому мосту, вызвали пожарных, но что они могли сделать?
Я стоял на мосту и видел, как посредине Невы неслась лодка. Рыбак отталкивал льдины. На мосту собралась толпа, слышались крики:
— Лодку несет на быки Дворцового моста, она разобьется, как скорлупа ореха!
Я был в ужасе. На моих глазах гибли люди.
Кажется, с того момента я и заболел тяжелой формой неврастении, которая преследовала меня всю жизнь.
Но вот администратору удалось связаться с береговой милицией, и для спасения людей вышел паровой катер. Он подоспел вовремя. Лодка находилась уже совсем недалеко от каменных быков моста. Я вижу, как жестикуляция отчаяния перешла в радость. Анненкова увидела катер. Анненкова смеялась, благодарила, но я понимал, что она потрясена. В ближайшие дни и думать нечего о съемках!..
Сцена казни была выполнена, как нам всем казалось, с большим трагизмом. Когда вешали Рылеева, он сорвался с петли. Известно, что он сказал тогда:
— И повесить-то у нас не умеют!
Случилось так, что когда мы «вешали» артиста Шишко, игравшего Рылеева, он тоже очень неловко поскользнулся и упал, что дало ему возможность с особой искренностью и негодованием произнести эти слова.
Щеголев — мой соавтор в течение всей картины помогал интересными, всегда правильными советами. Правда, под конец между нами произошла небольшая размолвка, которая, впрочем, не отразилась на наших дальнейших взаимоотношениях.
Но вот картина отснята, смонтирована, сдана в прокат, а треволнениям, вызванным ею, все еще не видно конца…
Ивановский А. Воспоминания кинорежиссера. М.: Искусство, 1967.