И вот 16 апреля 1938 года я мчусь в «Стреле» на «Ленфильм», на свою первую фотопробу. В самом деле, чем я рискую? Попытка не пытка. Везу весь арсенал театрального грима, хотя Юткевич считает, что пробовать театральный вариант — пустая трата времени. Я с ним согласен, но уж очень хочется «пройти через отрицание», попробовать, убедиться, а потом уже с чистой совестью двигаться дальше. Это мой излюбленный способ в работе — вперед через отрицание! ‹…›
Грим проводил замечательный мастер своего дела А. Анджан. Первый день мы прилаживались, экспериментировали, «набивали себе руку», а на следующий день уже фотопроба.
Фотографии делали самые разные: очень крупные планы — для проверки грима; в знакомой обстановке Смольного, на зачехленном кресле ‹…› я снялся у телефонного аппарата в смелых ленинских ракурсах, чтобы проверить схожесть не только лица, но и всей фигуры, всего силуэта, всей манеры держаться.
Фотографии получились для первого раза неплохие, даже очень неплохие. И это подавало надежду. Такими результатами больше всего был удивлен я сам.
Ну, а затем опять Москва, и, как это часто бывает в кино, после «нормальной паники» все надолго заглохло.
Лето выдалось жаркое. Не помню, какую температуру показывали градусники, но мне стало жарко от развернувшихся событий.
Жизнь в театре текла своим чередом. Начались большие летние гастроли — Белоруссия, Украина, Донбасс. Города, переезды…‹…›
Мне нравилось бродить по восхитительному вековому парку дворца Паскевича. Я прихватывал с собой киносценарий «Человек с ружьем». Приятно было, уединившись в тенистых аллеях, читать и перечитывать его. Хотя твердой уверенности, что работа над фильмом
И действительно — вдруг грянул гром! Из Ленинграда посыпались телеграммы.
С этого момента жизнь моя круто изменилась. Я зажил
Запланированные гастроли никто, конечно, отменить не может, запущенный в производство кинофильм тоже. Казалось, я в эпицентре десятибалльного шторма. Швыряет из стороны в сторону — от одной дирекции к другой!
Вот случай, когда тебя встречают, как желанную невесту. На вокзале подхватывают под локотки и… в машину! Команда шоферу: на фабрику! Пытаюсь возразить: «Хорошо бы сначала в гостиницу, помыться, позавтракать…» Куда там! «Что вы, что вы! „Горит“ павильон! Все готово! Ждут только вас! Все остальное организуем на месте!» И я уже чувствую себя виноватым, что заговорил о гостинице…
29 мая 1938 года — первый съемочный день. Коридор Смольного, встреча Шадрина с Лениным. Одна из самых ответственных сцен фильма. Настроение у всех приподнятое, даже торжественное. Большой день на «Ленфильме». Событие!
Эпизод надо было заснять в два дня. С. Юткевич назначает репетицию прямо в декорациях, сразу вызывает оператора с кинокамерой и светом. Съемка идет с трех часов дня до двух ночи. А на следующий день — с семи утра до одиннадцати вечера. «Впритык» к поезду. Остатки грима снимаю в машине…
Дорогой размышляю: а не скажутся ли на работе столь вихревые темпы? Становится тревожно. Да и приемлемы ли такие лихорадочные наезды для самого Юткевича? Правда, он успокаивал: будем считать, что наша первая съемка — пробная. Если что не так — переснимем!
Вспоминаю подробности: репетиция только одна! И сразу съемка! Значит, многое решается прямо перед аппаратом… Приспосабливаемся, импровизируем…‹…›
С трепетом смотрю отснятый материал. Переглядываемся с Юткевичем. Для первого раза вроде бы ничего. Но мгновенно возникает: а может, можно лучше сыграть?! И я бодро восклицаю: «Давайте переснимем сцену еще разок!» Администрация таращит глаза: «Как же это можно сделать, когда декорация давно уже сломана! На ее месте уже строится другая. Фабрика не может ждать, пока вы там разъезжаете по гастролям! Павильонная площадь у нас дефицитна. Наивный вы человек».
Первая мысль — так работать нельзя!
Юткевич терпеливо, отечески успокаивает. Вспоминает случай, когда в одном фильме по техническим причинам трижды переснималась одна и та же сцена, но актерски она получалась от раза к разу все хуже… Так что пересъемки не всегда идут на пользу. Постепенно Сергей Иосифович переводит разговор в русло предстоящей сцены. Он уходит, а я все еще пребываю в бурных сомнениях. Налетают ассистенты: «Что вы тут расселись? Идите к Юткевичу, на репетицию! А потом срочно на грим.
Надо успеть заснять в этот приезд еще одну декорацию».
Снова переговоры, споры… Администрация сердится: «Какой капризный актер! Исчезает, срывает работу, лихорадит фабрику». ‹…›
Юткевичу от моих частых отъездов, конечно, тоже не сладко. Может быть, и он хотел бы переснять ту первую сцену… ‹…›
Пока я так размышляю, меня водворяют в гримировальное кресло. Итак, во второй мой приезд удается за несколько дней одолеть еще одну декорацию. ‹…›
Что я делаю между съемками?
Долгое время, как тюлень, провожу в воде. Полощусь в ванне. Грим, клей, которыми покрывают всю мою голову, въедаются в поры. Я ожесточенно тру себя разными губками, щетками и мочалками до тех пор, пока бритая голова моя не начинает блестеть, как полированный биллиардный шар. ‹…›
Но провидению — если таковое только существует — всего этого, видимо, показалось мало.
Готовлюсь в своей уборной к очередному спектаклю. Ко мне заходит только что приехавший из Москвы директор В. Соболев и молча, очень серьезно кладет на стол бумагу. Я ее читаю и не верю глазам своим. ‹…› Штраух назначается художественным руководителем Московского Театра Революции!
Первое ощущение — на меня обрушивается, наваливается непомерная тяжесть. В театрах существует неписаный закон: актеру во время спектакля не полагается передавать никаких телеграмм, писем, сообщений, ничего такого, что могло бы его выбить из колеи. Видимо, директор был настолько взволнован, что об этом правиле сам позабыл.
Само по себе назначение, конечно, почетно, но в тот момент оно меня ужаснуло. Встретил С. Михоэлса — он мне не без иронии: «Поздравляю, отныне вы перестаете принадлежать самому себе».
В самом деле — как же быть? Отказаться от гастролей? Нельзя! От съемок «Человека с ружьем»? Тем более!! От руководства театром? Невозможно!! ‹…›
Исполняя одну и ту же роль одновременно в кино и театре, остро чувствуешь разницу технологии актерской игры этих двух видов искусств.
В театре все срепетировано, спектакль и роль катятся без остановок, как по рельсам. Трудность состоит лишь в том, как при бесконечных повторах не утерять свежести чувств, их первичности. Уметь играть каждый спектакль как премьеру — в этом весь фокус!
Работа в кино — коварнее. Там все дробно. Надо иметь особую сноровку, чтоб не растеряться. Надо научиться не обращать внимание на внешние помехи. Надо уметь «держать» линию своей роли, хотя она все время рвется. ‹…›
8 сентября предпринимаю финальную поездку к Юткевичу в Ленинград. Небольшие досъемки немых кусков для начала картины. И вот наступает торжественный день — 11 сентября 1938 года. Юткевич смотрит впервые свой фильм в черновом монтаже.
Что я могу сказать об увиденном? Думаю, что актер в таких случаях — наихудший судья. Он слишком пристрастен и необъективен. ‹…›
Фильм Сергея Юткевича «Человек с ружьем» в полной мере я оценил несколько позже. И вот при каких обстоятельствах. Разразилась война. Она застала наш театр в Кисловодске на гастролях. Жизнь была взбаламучена, но спектакли продолжались. Однажды я поехал в Ессентуки дежурить на своем спектакле «Лестница славы». Вижу объявление: идет фильм «Человек с ружьем». Я, конечно, туда! Работа Юткевича произвела на меня большое впечатление. На фоне военных событий, в обстановке подъема патриотических чувств картина приобретала особый смысл, волновала больше обычного!
Штраух М. Главная роль. М.: Всероссийское театральное общество, 1977.