По поводу «Комиссара» даже и самых малейших — пусть ради чистой проформы — признаков разномыслия нет и в помине. Мнение у всех — одно. Картина ошибочная, вредная, запретить! Но что более всего в этих отзывах поражает — все они без исключения написаны страстно, с огнем, что называется, «от души». Более того, складывается впечатление, что авторы словно бы участвуют в некоем
«Широко пользуясь языком кинематографической символики, авторы фильма, в конечном счете, недвусмысленно противопоставляют „естественное“ течение жизни — революционной стихии, как
В финале Вавилова отрывает от груди своего младенца и снова уходит в пески, где людей ждет только обезличивающая смерть… Ради чего? Ведь настоящая жизнь, по мысли авторов картины осталась
В картине тема революционного гуманизма, революционной справедливости начисто ушла. Поэтому фильм дает глубоко неверное, совершенно искаженное представление о событиях революционной истории.
И. Раздорский».
«Принципиально неверно решается в фильме тема революции. Революция выступает здесь как сила, противостоящая естеству человеческого бытия как явление, вносящее в отношения людей отчуждение, безысходность, неуверенность в будущем. Дважды повторенное Магазаником: „В нашем городе никогда не будут ходить трамваи“ звучит как выражение краха всех надежд на лучшие времена, на торжество справедливости ‹…›. Атмосфера страха перед слепой разрушительной силой революции подчеркивается в фильме многими репликами и кадрами: разговоры жителей о смене властей, игры детей, направленные на детишек жерла орудий, скрежет колес красной артиллерии, проходящей по улице…
И финал картины, символизирующий крах и бесперспективность всех надежд на будущее, бессмысленность всех принесенных жертв, бесполезность борьбы. Цепи борцов, устремленных в пустоту, редеют, силы их иссякают. Полная безысходность. Бесцельность борьбы подчеркивается и в других эпизодах — косят крестьяне по голой песчаной пустыне. Посев не дал плодов, кровь не дала ростков новой жизни.
Финал идет под звуки Интернационала, исполняемые колоколами. Поэтому он читается одновременно и как крах идеи интернационала. Мысли, которые по этому поводу высказываются, вызывают решительное возражение. Рупором авторских идей в картине выступает Магазаник. Он — истинный комиссар, теоретик, мыслитель в фильме, а не Вавилова. Его устами автор говорит о бесплодности надежд на человеческое братство на земле, причем говорит с весьма сомнительных позиций — с позиций абстрактного гуманизма, позиций христианской религии или фейербахианства ‹…›.
Фильм наводнен символами, вплетенными в эпизоды предельно реалистические, бытовые, незамысловатые. Он претендует на предельную обобщенность размышлений о жизни, на философичность и безапелляционность суждений. Всех этих претензий данное произведение явно не выдерживает.
На мой взгляд, картина никому не принесет ни радости, ни пользы.
Т. Соколовская».
Самое резкое и наиболее пространное сочинение в ряду этих пламенных обличений высшего редакторского ареопага Комитета, на мой взгляд, принадлежит перу Ахтырского. Жаль, что нет возможности опубликовать его трактат целиком (он занимает более десяти страниц), но вот хотя бы основные мысли:
«Давно я уже не испытывал такого тягостного чувства, с каким вышел из зала после просмотра фильма „Комиссар“ А. Аскольдова. Процесс «обесчеловечения человека“, уничтожения в личности всего что делает ее личностью, утрата, насильственное подавление индивидуальности я видел и в „Процессе“ О. Уэллса, и в „Альфавилле“ Годара, и в его же „Маленьком солдате“ и „Карабинерах“ — множестве других, менее талантливых лент. ‹…›
И вот, совершенно неожиданно, я вдруг сталкиваюсь с примерно схожей позицией художника в советском фильме!
Однако здесь эта мысль уже вызывает не желание оспаривать даже не протест — а чувство глубокого возмущения! Ибо доказывает автор эту мысль на материале революции, на судьбах людей, вовлеченных в революционные события.
Но, по существу, фильм „Комиссар“ является не просто отрицанием, а поруганием революции, ее высоких гуманистических целей и задач, тех светлых идеалов, за которые боролись и умирали ее бойцы.
Революция, по мысли автора, независимо от ее характера, равно как и гражданская война, сопутствующая революции,— в любом случае является абсолютным злом. Эти общественные катаклизмы несут несчастье всем человеческим существам — независимо от их места, занимаемого ими в социальной системе, независимо от их места в этой борьбе. Пожалуй, даже бесправные, обездоленные, забитые нуждой люди —вроде жестянщика Ефима Магазаника — страдают от нее в большей степени. Во всяком случае, будущие блага, которые она им несет, представляются в картине мертвой, бездушной абстракцией — и недаром так
И мороз подирает по коже, когда видишь ужасающую беззащитность Ефима, его огромной семьи перед бездушными, подчиненными
А в финале героиня уходит умирать отнюдь не за этих вечно болеющих детишек Ефима Магазаника, а влекомая все той же абстрактной идеей — огромной, внечеловеческой, всесильной, слепой (хотя и действующей с ужасающей целенаправленностью). И — враждебной в итоге человеку, ибо она не принимает в расчет этого, конкретного, живого человека ‹…›.
…Но с наивысшей полнотой идея бесчеловечности революции воплощена автором в образе комиссара Вавиловой. В лице центральной героини мы встречаемся с примером тотального уничтожения человеческой личности ‹…›. В ней убиты не только человеческие чувства и мысли — но даже и элементарные инстинкты, свойственные всякому высокоорганизованному живому существу, и наивысший, самый благородный из них — инстинкт материнства… ‹…›
Но революция, тот кровавый хаос, который установился благодаря ей на земле, калечат не только страдающее от физической боли тело человека. Еще страшнее ущерб, наносимый душам людским. И жестокие игры детей — это ли не лишнее подтверждение авторской мысли о том, что злые силы, рожденные революцией, овладевают и душами тех, кто в первую очередь страдает от них, поселяют зверство в душах своих собственных жертв… А бесплодные попытки Вавиловой дать своему детищу жизнь не только телесную, но и духовную, ее скитания в поисках хоть
В первый раз мне приходится видеть произведение, где автор отрицает или подвергает ревизии
И еще более поразительно, что это произведение могло появиться на свет в канун великого праздника —
А. Ахтырский».
Салютировать светлому юбилею такой очернительной картиной, конечно, было недопустимо. Но труженикам ГСРК, честно и вдохновенно исполнившим свой долг, можно было теперь перевести дух. Теперь наступал черед действовать самому начальству. Впрочем, имея столь шикарную коллекцию убойных отзывов, оформить официальную похоронку уже не составляло особого труда: впрочем ее и написали именно так — спокойно, четко, не кипятясь…
«Заключение Главного управления художественной кинематографии
Режиссер в ходе постановки фильма решительно отошел от идейной концепции, четко прочерченной в литературном первоисточнике.
В период съемок фильма Главное управление художественной кинематографии дважды просматривало материалы и обращало внимание студии и режиссера на изменение
Режиссер А. Аскольдов после бесед с руководством Комитета и Главка сделал несколько исправлений и убрал ряд эпизодов (сцена лагеря и т. д.).
Однако эту работу он провел непоследовательно и не до конца. В результате и в последнем варианте фильма дается неверное решение темы революционного гуманизма и пролетарского интернационализма.
По картине объективно получается, что революция — это сила, противостоящая человеку, его стремлению к личному счастью. Разговоры жителей города о смене властей, игры детей, искалеченных „идеями времени“, встреча Вавиловой, несущей ребенка, с однополчанами, беззащитность семьи Магазаника перед бездушием и несправедливостью „стихии жизни“, расстрел дезертира Емелина, машущие косами над песками красноармейцы (бесплодная жатва), брошенный в пустыне боец с перевязанными глазами, атака бойцов, идущих в пустоту, навстречу неминуемой смерти и. т. д. и т. п. — все это создает совершенно определенную атмосферу, не соответствующую истинной атмосфере времени революционных боев.
Нельзя не заметить, что автор диплома подчеркивает в Вавиловой черты тупости, жестокости и фанатизма. Нарочито натуралистически показывает роды, неопрятное чаепитие и т. п.
Весь облик Вавиловой резко противостоит доброте и человечности семейства Магазаника.
Не раскрыт в картине процесс внутренней борьбы Вавиловой с собой, не даны убедительные мотивировки ее решению оставить ребенка в доме Магазаников. Комиссар Вавилова у В. Гроссмана покидает ребенка, чтобы защищать своего сына, семью Магазаника, всех обездоленных от гибели и наступления контрреволюции, и Магазаник с восхищением воспринимал ее шаг. В литературном сценарии А. Аскольдова Магазаник говорил Марии: „Посмотри, какие у них люди!“. В фильме же эта фраза Ефима Магазаника („Ну и люди, Мария!“) переосмыслена и звучит как его удивление перед неблагодарностью человека, „подарившего“ нищей семье седьмого ребенка, как осуждение чудовищного, с его точки зрения, поступка матери.
Комиссар Вавилова оказывается в фильме и морально, и душевно намного ниже членов семьи кустаря Магазаника. Образ Магазаника, трудового человека, кормильца шести ребятишек, давал возможность рассказать о судьбе тысяч таких же тружеников и их семей, лишенных в дореволюционной России элементарных прав и условий жизни.
Изображая жизнь и быт семьи Магазаника, режиссер перегрузил эти эпизоды неряшливыми, натуралистическими деталями и подробностями, оскорбляющими и унижающими национальные чувства.
Вызывает удивление, что из окончательного монтажа фильма автор диплома исключил удачно снятые эпизоды, показывающие классовое расслоение в городе (миллионер Ашкинази) и эпизод с курсантами.
Руководство Комитета и Главка неоднократно указывало на серьезные недостатки и идейные просчеты сценария, а затем материала фильма. Рекомендации были даны по группе и в черновой сборке картины „В одном городе“ („Комиссар“) — проход в лагере, разговоры в подвале, финал картины, натуралистические эпизоды родов, ассоциативный ряд и т. п. Однако внутреннее сопротивление режиссера к критике и советам привело к тому, что картина не переосмыслена; „пафос“ и тенденция фильма остались прежними, хотя в картину и внесены отдельные формальные поправки и коррективы.
Во время обсуждения материала фильма
Начальник Главного управления Ю. Егоров, Главный редактор
Развязка
Развязка близилась. На студии пришли к выводу, что с Аскольдовым пора прощаться:
«12 декабря 1967 г. Председателю Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР тов. Романову А. В.
Главное управление художественной кинематографии предложило внести ряд существенных поправок в фильм „Комиссар“.
Вследствие пассивного отношения
В связи с этим киностудия им. М. Горького обращается к Вам с просьбой санкционировать одно из следующих предложений:
Отстранить от работы по завершению фильма „Комиссар“ выпускника высших режиссерских курсов Аскольдова А. Я., предоставив студии право закончить фильм без его участия.
Разрешить студии сделать фильм „Комиссар“, как дипломную работу А. Аскольдова. В этом случае, с целью возможности сдачи фильма Управлению кинопроката провести необходимые поправки также без участия дипломанта А. Аскольдова.
Директор киностудии Г. Бритиков».
Чтобы решить этот вопрос, 29 декабря 1967 г. перед самым новогодним праздником собрали коллегию Комитета. ‹…›
После того, как открывший обсуждение В Баскаков изложил еще раз позицию Комитета, первым поднялся К. Симонов. «Это присутствие таланта с редким отсутствием чувства меры», — сказал писатель. Но акцент он сделал на первом, а не на втором — пять или шесть раз в ходе своего выступления он повторил во всеуслышание: «Делал картину безусловно талантливый человек»… «Это вещь талантливая, и над ней надо работать»…
Непоколебимо твердую позицию занял С. Герасимов. Вот главные постулаты его выступления:
«По существу проблем, которые изложены в сегодняшнем документе,
«Надо вдуматься в это, и многие подозрения рассеются…»
«Я остаюсь при своем уже не однажды высказанном суждении: мы имеем дело с талантливым человеком, и поскольку это так, нужно сохранять терпеливый интерес к этой работе до конца. К этому меня обязывает должность руководителя объединения. Вы столкнулись с одним таким случаем, а мне с такого рода случаями приходится сталкиваться непрерывно. И если бы мы не проявляли терпения, то многих хороших картин не было бы».
«Аскольдов — человек упрямый по натуре,— это можно расценить как недостаток, но можно расценить и как достоинство, потому что неупрямый человек готов сию минуту все переделать. Может быть, обратное — человек очень любит свое произведение и очень держится за все, что он сделал…»
«Мы имеем дело с молодым начинающим художником, который, естественно, хочет высказаться на 100%… Когда представился первый случай высказаться, он выложил все, что у него было в закромах…»
«Надо вводить картину в берега…»
Высказав серьезные замечания, картину поддержал Л. Tpауберг:
«Я не согласен с Игорем Вячеславовичем (имеется в виду И, Чекин, который заявил, что картину спасти нельзя. — В. Ф.). Я твердо убежден, что эта картина, как говорил Эйзенштейн, нуждается в серьезных, хороших, четких ножницах. Но эта картина должна дойти до народа».
Заступился за Аскольдова и директор студии Г. Бритиков:
«У нас вышли 34 картины (имеются в виду фильмы
Но в Комитете думали иначе.
Ю. Егоров заявил:
«Мне кажется неверной намечающаяся тенденция, в частности, в выступлении Сергея Аполлинариевича, что можно исправить картину частными подрезками и частными подчистками, приведением в пропорцию тех или иных сцен».
И. Чекин, парторг Комитета, сказал:
«Я, наверное, занимаю самую крайнюю позицию в данном совещании, потому что считаю, что дальнейшая работа над этой картиной ничего нам не даст, ибо концепция, на которой она построена, и убеждение Аскольдова в правильном решении этого фильма, столь сложны, что здесь частичными рекомендациями ничего нельзя исправить ‹…›.
Я говорю откровенно. Я считаю, что выступить сегодня с этим произведением искусства было бы оскорбительно…»
В ходе обсуждения более отчетливо и резче, чем прежде, был поднят «еврейский вопрос». Запевалой выступил В. Баскаков:
«В результате просмотра фильма ‹…› остается ощущение, что существуют такие своеобразные символы: один символ русского народа — нелепая и крупная, недалекая женщина ‹…›.
С другой стороны, это человек, который показан в общем противоречиво: он там развивает мысли в национальном плане, как бы защищает всю еврейскую нацию, а с другой стороны, он вызывает (и вызовет, наверняка, у населения)
В свое время ‹…› режиссер сделал ряд поправок. Там был ряд сцен, как бы перенесенных в современность судьбы евреев в прежних местечках, что еще более усугубило эту неверную концепцию фильма ‹…›.
Но всем известно, что именно революция разрушила черту оседлости, заскорузлость многовековую и не только разрушила национальный гнет, но оказалось, что в среде местечковых жителей имеется взлет, целый ряд выходцев из этих местечек — крупные руководители нашей страны. Это произошло не случайно.
В фильме это получается не так, неправильно, неточно».
Тему подхватил и развил далее А. Сазонов:
«Здесь есть попытка поднять целый ряд проблем, которые к произведению Гроссмана и к теме фильма отношения не имеют.
Помните, когда мы проходим в начале по мертвому городу — возникает церковь, возникает костел, затем возникает разрушенное здание, на стене нарисована красная звезда, панорама и раввин, распятый в нише.
Или дальше, когда Быков говорит.
— Когда же наступит время, когда будет уничтожена черта оседлости?
Это ведь реплика, брошенная в сегодняшний день, а не в царские времена еврейских погромов. Меня лично это оскорбляет — будто я антисемит. Я им не являюсь, а меня подозревают в антисемитизме».
Не обошел «крамольную» тему и сам товарищ министр:
«В фильме вообще много карикатурных моментов. Особенно ярко элементы проявляются в образе Магазаника. В результате весь фильм начинает походить на злую карикатуру.
Актер Быков пытается изобразить
(С места: „А русские говорят: антирусский фильм“).
Если присмотреться к исполнению роли Мордюковой, то исполнение дает повод и для таких суждений. В фильме не чувствуется работы с актерами. Или там была такая работа, что актриса погибла для кинематографа».
Министр выступал последним. Он подвел неутешительные итоги:
«Диплом Аскольдова совершенно неприемлем для нашего экрана ‹…›. Ошибки этого фильма начались не тогда, когда Аскольдов закончил картину. Они начались гораздо раньше. Они начались с ошибки Главка, а затем и Комитета, разрешившего к постановке такого рода сценарий, в котором было немало сомнительных творческих решений, которые мог избрать режиссер.
И не случайно, что сразу же после запуска картины к нам поступили серьезные и тревожные вести (не подкачала сигнализация! — В. Ф.) о том, что в создаваемой картине много всяческих леностей. Тогда я вынужден был вызвать Аскольдова и сказать ему, что у него, собственно, нет
Значит, он понимал, о чем идет речь. Но то, что он сделал, полностью противоречит всему тому, о чем он говорил в этом письме да и в разговоре со мною.
В чем крупная ошибка этого фильма? В нигилистическом восприятии истории нашей революции. Это явление не частное, не исключительное,— это тоже надо иметь в виду. С такого рода очернительским отображением того времени мы сталкивались и сталкиваемся и в некоторых других фильмах, хотя и не в таких лошадиных дозах.
Вспомните некоторые фильмы, которые мы до этого критиковали. заставляли переделывать, а затем и выпускали на экран. Например, последний фильм Калика „До свидания, мальчики“. Там тоже содержалось именно такое отношение к истории нашей революции, к истории становления советского образа жизни.
Поэтому ошибка Аскольдова — это ошибка, связанная с неправильной трактовкой событий, которые имели место в годы гражданской войны.
Сейчас комиссара нет в фильме. Назвать Вавилову комиссаром — это кощунство. Вся сцена с дезертиром — это заимствовано из художественной самодеятельности. ‹…›
Можно ли принять фильм в том виде, в каком он представлен? Нет, нельзя. Можно ли фильм спасти? Думаю, спасти его можно. Но это должен быть уже другой фильм. И это будет другой фильм, не тот фильм, который мы смотрели, но другой фильм с использованием имеющегося материала ‹…›.
Что для этого нужно? Нужно глубокое переосмысление концепции, лежащей сейчас в основе фильма ‹…›. Нужно произвести перемонтаж многих сцен, исключить многие сцены, нужен новый текст, полная перемонтировка, полная перезапись…»
Стратегическое решение было принято. Осталось уточнить детали
«Г. Бритиков: А если Аскольдов не согласится?
Романов: Тогда т. Бритиков собственным приказом может принять любое решение, касающееся режиссера постановки. Такое право предоставляется каждому директору студии.
С. Герасимов: Если Аскольдов откажется, директор студии в целях сохранения средств может передать работу другому режиссеру. Но ведь эта работа проводится с учетом диплома?
Баскаков: Учтут или не учтут, это будет решено в рабочем порядке в соответствии с протоколом…»
Аскольдов отказывается уродовать картину. Студия берет инициативу на себя. 29 марта 1968 г. представляет в Комитет на утверждение план поправок. План поистине кровавый. Однако министр А. Романов делает пометки на полях этого документа, но не визирует его. Вместо этого В. Баскаков еще раз напоминает «спасателям», что «Речь может идти только о серьезной переработке фильма, укреплении его концепции, а не об устранении частных
Это последний документ в деле «Комиссара». Но история фильма на нем не кончается. Е. Стишова пишет: «Аскольдов не оставляет попыток защитить картину. Выступает на партсобраниях кинокомитета, обращается с письмами к А. В. Романову, в Центр. Комитет КПСС, к М. А. Суслову, идеологу партии. В партийные инстанции приходят и письма секретаря парткомитета Госкомитета И. Чекина…»
11 марта 1969 года и. о. режиссера А. Я. Аскольдов уволен с работы как не соответствующий занимаемой должности. Аттестационная комиссия признала, что он не соответствует и должности и. о. режиссера
15 декабря 1969 года на партсобрании Кинокомитета коммунист Аскольдов был исключен из рядов КПСС. Заочно. «За отрыв от партийной организации».
Невольно вспоминается фраза, оброненная одним из участников рокового обсуждения картины 29 декабря 1967 г. А. Сазоновым: «Восстанавливать картину без участия режиссера бессмысленно, надо положить на полку. Но вместе с ней на полку надо положить режиссера».
Так и поступили. Аскольдов оказался навсегда выброшен из кино. Такой чести не удостаивался больше ни один из авторов «полочных» фильмов…
Фомин В. «Полка»: Документы. Свидетельства. Комментарии.
М.: