Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Свой среди чужих
О съемках фильма «Комиссар»

Осенью 1965-го Высшие режиссерские курсы одаривают наше кино поистине уникальным выпуском — на студии страны отправляются снимать свои первые самостоятельные работы Глеб Панфилов, Толомуш Океев, Константин Ершов, Карен Геворкян, Николай Ращеев, Александр Аскольдов… Чиновникам Кинокомитета, рассматривавшим и утверждавшим заявки режиссеров-новобранцев, имена пока что абсолютно ничего не говорили.

За одним-единственным исключением — Александра Аскольдова обитатели милого старинного особнячка в Малом Гнездниковском знали преотлично, до поступления на Высшие режиссерские курсы он сам был сотрудником Комитета, исправно трудился на поприще редактуры, был автором Литовской киностудии и даже успел оставить в ее творческой биографии вполне ощутимый след. ‹…›

Поначалу, как могло показаться, «крестник» вел себя выше всяких похвал. Без намеков и понуканий со стороны, а сам, по доброй воле проявил высокую идейность и исключительную сознательность, выбрав в качестве дипломной работы фильм на историко-
революционную
тему. Одно название чего стоило — «Комиссар»!

Впрочем, ласкало слух не только название. Михаил Ильич Ромм, классик и первопроходец историко-революционного жанра, телеграфировал в Комитет:

 

«Сценарий А. Аскольдова ‹…› произвел на меня хорошее впечатление. Тема его — братство народов, высокая человечность революции — одна из важнейших революционных тем, лежащих в русле ленинских идей. Разработка сценария сделана с сильным чувством и на достаточно высоком профессиональном кинематографическом уровне».

 

Не менее горячий отзыв прислал и С. Герасимов, представляя сценарий Комитету от 2-го творческого объединения киностудии имени Горького.

В общем, все складывалось бы замечательно, да одна беда — в основу сценария был положен рассказ Василия Гроссмана. Увы, того самого Гроссмана, роман которого «Жизнь и судьба» в начале 1960-х был «арестован» бдительными чекистами в редакции журнала «Знамя». ‹…› Правда, сам-то малюсенький — всего-то на семи страничках! — рассказ ставшего вдруг «крамольным» писателя был написан и издан еще в 1934-ом, во времена куда более крутые. И будь там что-либо эдакое, учуяли бы и не спустили писателю и малейшей крамолы. И все же запускать сценарий по рассказу автора, чье творчество оказалось недавно отмеченным особым вниманием КГБ, было страшновато. Настороженный редакторский взгляд вновь и вновь скользил по строкам сценария, искал, вычитывал между строк. К тому же и в заключении студии на сценарий, в той его части, где автору предъявлялись кое-какие пожелания, между прочим было и таковое: «Подумать о целесообразности включения отдельных реплик, которые в наши дни могут получить несколько иное звучание».

Роковая эта фраза была в тексте документа обведена задумчивым начальственным карандашом. Слова «иное звучание» подчеркнуты дважды. Рядом же поставлен глубокомысленно-настороженный вопросительный знак…

Нет, недаром говорится: кто ищет, тот найдет. На обсуждении сценария в Главной сценарно-редакционной коллегии в ноябре 1965 г. Аскольдову предъявляют первые — пока что не самые грозные претензии. Одни предупреждают режиссера, что «вряд ли нужно идти по пути голого натурализма и физиологизма, что лишает героиню необходимой интеллектуальности и оставляет ощущение от нее только как от плоти». Другие горько сетуют, что картина не получится «молодежной». ‹…›

Однако общий тон обсуждения пока что вполне доброжелательный, а заключение ГСРК вполне терпимое:

 

«Сценарная редакционная коллегия обсудила в присутствии автора и режиссера А. Аскольдова и редактора В. Бирюковой представленный студией литературный сценарий „Комиссар“, написанный по мотивам рассказа В. Гроссмана „В городе Бердичеве“.

Выступавшие на обсуждении отметили высокие художественные достоинства сценария, правдиво и взволнованно отражающего события гражданской войны.

Учитывая, однако, что в сценарии многое еще не нашло кинематографического решения, сценарная редакционная коллегия рекомендует студии в период режиссерской разработки и в дальнейшей работе над фильмом точнее определить следующие моменты: подчеркнуть философско-поэтический смысл произведения, сохранить героико-революционный пафос рассказа В. Гроссмана, сократить элементы натурализма, существующие в литературном сценарии, избежать фрагментарности, которая в настоящем варианте создается фоном, чрезмерно перегруженным мелкими бытовыми подробностями, найти правильное объяснение уходу Вавиловой от своего сына.

Режиссерскую разработку просим прислать в Главное управление художественной кинематографии.

Зам. Главного редактора сценарной редакционной коллегии В. Сытин. 24 декабря 1965».

 

 

Паника

 

7 февраля 1966 года сценарий был запущен в режиссерскую разработку. ‹…› 4 июля начались съемки на натуре. Группа уехала в Херсонскую область. Не прошло и полмесяца, как Аскольдов получил телеграмму из Комитета:

 

«Сообщите результаты доработки сценария „Комиссар“, соответствии замечаниями председателя Комитета. Баскаков».

 

Тут следует заметить, что замечания Председателя Комитета по кинематографии А. В. Романова возникли в связи с утверждением режиссерского сценария. Министра, наверняка, перепугали сигналы со студии и отзыв о сценарии В. Сытина:

 

«Несколько замечаний по режиссерскому сценарию А. Аскольдова „Комиссар“.

Все же получили мрачный сценарий: во всяком случае дающий основания думать, что фильм получится трагедийный, дегероический!

Образ Вавиловой огрублен репликами ее („несет жеребятину“ — выражение характерное для нее — у Вас. У Гроссмана этого нет).

В качестве „злой“ стороны действуют „поляки“. Нужно ли? Сомневаюсь очень.

Роды показываются натуралистически.

Убийство Емелина показывается слишком уж много.

Действие развивается слабо.

Думаю, запускать в таком виде не следует. В. Сытин».

 

Аскольдова спешно вытащили на ковер. Министр заявил, что в создаваемой картине много всяческих нелепостей, что «у него собственно нет комиссара-большевика, что с самого начала у него фигурирует Маруська-атаманша, которой вдруг приспело родить».

Режиссер пообещал поправить дело. Уже из экспедиции он телеграфировал в Комитет:

 

«Комитет кинематографии Баскакову Владимиру Евтихиановичу. С большим вниманием отношусь к соображениям, замечаниям, высказанным Алексеем Владимировичем тчк Результате нашей беседы договорились, что замечания, соображения будут учтены в процессе работы над фильмом.

С искренним уважением Ваш Александр Аскольдов».

 

На телеграмме запечатлелась резолюция В. Баскакова: «Это отписка. Сообщите, что фильм будет остановлен, если тов. Аскольдов не даст конкретного ответа. Баскаков. 23/VII.66».

Студию им. Горького и киногруппу извещают, что если в главк не будут представлены письменные исправления режиссерского сценария, то с «5 августа сего года фильм будет снят с финансирования». Что оставалось делать в такой ситуации? Аскольдов засел за составление отчета:

 

«Заместителю председателя Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР тов. Баскакову В. Е.

В ответ на Вашу телеграмму сообщаем: тщательно и внимательно продумав все критические замечания и пожелания, высказанные по сценарию „Комиссар“ руководством Госкомитета по кинематографии, и проанализировав причины, которые могли способствовать такому прочтению концепции сценария, мы проделали следующую работу:

Изменен конец сцены комиссара и дезертира Емелина. Емелин не будет расстрелян, а будет передан ею ревтрибуналу.

В соответствии с этим перередактирована реплика комиссара в следующей сцене с Емелиным (в эпизоде „роды“ — кадр 263) — исключены слова „Ты же убит, Емелин“ и ответ Емелина „Ошибайся комиссар, я еще живой. Ты порешишь меня позже“).

По всему сценарию отредактированы отдельные реплики героини, которые кажутся излишне грубыми. Например, „не неси жеребятину“, „лопать еще хочешь“ и др.

В работе с актрисой Н. Мордюковой, исполнительницей роли комиссара, режиссер постоянно старается добиться того, чтобы суровость и внешняя „неотесанность“ героини нигде не переходили в грубость или жестокость.

В финальной части сценария, в режиссерском решении сцен и в работе с актрисой будут сделаны все необходимые акценты для того, чтобы передать все богатство, сложность и борение мыслей и чувств героини перед ее уходом на фронт.

Равно как достаточно ясно прозвучит мотив, что, оставляя своего ребенка, она идет защищать революцию, а следовательно — жизнь и будущее сына, жизнь и будущее миллионов детей в мире.

Нет никаких оснований для опасений, что сцена родов комиссара будет решена растянуто и натуралистично. Такое решение никогда не входило в намерения режиссера.

По всему сценарию слово „поляки“ заменено на „белогвардейцы“.

Режиссер фильма „Комиссар“ А. Аскольдов».

 

Отчет режиссера о вносимых уточнениях был отправлен в Москву 29 июля. А уже 2 августа из стен Комитета выходит жесткий документ под названием «О недостатках сценария «Комиссар». По-видимому, почувствовав, что Аскольдов может преподнести к всенародному торжеству отнюдь не юбилейный подарок, руководство кино спохватилось и задним числом попыталось исправить допущенную им самим оплошность: ведь претензии министра были высказаны режиссеру в конфиденциальной беседе и не зафиксированы в официальном документе. Теперь пришлось в пожарном порядке составить таковой:

 

«Директору Центральной студии детских и юношеских фильмов имени М. Горького тов. Бритикову Г. И.

О недостатках сценария „Комиссар“.

Озабоченность, вызываемая режиссерским сценарием „Комиссар“, как уже указывал в беседе с режиссером А. Аскольдовым
тов. Романов А. В., обуславливается двумя основными причинами.

Прежде всего вызывает тревогу тот факт, что в сценарии искажена гуманистическая сущность пролетарской революции. Социалистическая революция, как известно, с невиданной силой раскрылась в миллионах людей, чья психология была искажена многовековой эксплуатацией, скрытые духовные силы и человечность. Мы не можем поэтому согласиться с тем, что в сценарии „Комиссар“ революция выступает как сила, искажающая человеческую природу главной героини, лишающая ее простых, естественных человеческих чувств, даже инстинкта материнства, чувства любви, женственности. Образу комиссара тенденциозно приданы черты нарочитой жестокости, что особенно проявляется в эпизоде расстрела ею красноармейца.

Следует особенно подчеркнуть, что эта, якобы искаженная обстоятельствами революционной борьбы, человеческая природа комиссара выглядит тем более нарочито и неправдиво, что дается на фоне, в прямом сопоставлении с естественной человечностью.

Второй недостаток, тесно связанный с первым, состоит в крайней обедненности интеллектуального мира главной героини фильма. Разумеется, в годы гражданской войны на пост комиссара выдвигались люди разной культуры и политической подготовки. Однако комиссар всегда оставался человеком, стоящим в политическом отношении выше массы рядовых бойцов, способным раскрывать перед ними идейные задачи борьбы, особенности политического момента. Ничего этого нет в образе комиссара. Ее идейный мир беден и узок, психологическая и интеллектуальная характеристика обеднена и нарочито примитивизирована. Перед нами не политический работник, идейный воспитатель, а человек, находящийся на такой ступени развития, при которой какая бы то ни было политическая работа в армии, становится маловероятной.

Естественно, что эти недостатки, серьезные и принципиальные, если они не будут устранены, ставят под угрозу будущий фильм, вызывая глубокое сомнение в возможности успешного eго завершения.

В. Баскаков, Е. Сурков

2.VIII-65».

 

‹…› После меморандума Комитета «Об ошибках сценария „Комиссар“ весь процесс работы над картиной был взят под жесточайший контроль, осуществляемый на всех уровнях, включая партбюро студии. 27 октября 1966 г. главный редактор Сценарно-редакционной коллегии требует телеграммой срочно выслать материал фильма для просмотра Главным управлением художественной кинематографии. В ноябре просмотра рабочего материала требует руководство высших режиссерских курсов. ‹…›

Становится ясно, что срок завершения картины в любом случае придется переносить на 1967 год. Скандал? Еще какой! Под угрозой оказывается выполнение общего плана всей студии. ‹…›

 

 

Загадочная тишина

 

11 января 1967 года материал фильма «Комиссар» обсуждается на худсовете студии. Разговор идет странноватый: толкуют о стилевом решении, беспокоятся о том, не многовато ли символики, не переусложнено ли повествование в сравнении с Гроссманом. Участники как будто не ведают, что картина уже обвинена руководством Комитета в «искажении гуманистической сущности революции» и других смертных грехах. А может быть, и впрямь не знают? Но почему тогда на худсовете помалкивают об этом редактор картины и представители дирекции студии? Уж им-то политические обвинения в адрес Аскольдова хорошо известны, но они почему-то предпочитают разглагольствовать вокруг стилевых тонкостей. Правда, беспокойство за судьбу картины, то, как она будет воспринята, нет-нет да и прорывается наружу. «Единственное, что меня смущает, — говорит, например, В. Росляков, — как это будет воспринято в связи с праздником 50-летия. Это могут совсем не принять». «Интонация простоты, естественности, переход от человека к комиссару, от комиссара к человеку — здесь отсутствует, — заявляет Л. Кабо. — Делается все необычайно трагично ‹…›. Сейчас есть тревога, что уйдет человечность, уйдет свет и слишком будет сурова жизнь. Вот я немного этого боюсь». «Очень опасно, — заявляет С. Ростоцкий, — чтобы такое понятие, как революция, стало отвлеченным понятием. Опасения высказывают и другие ораторы. Но Р. Быков и В. Щукшин, однозначно поддерживая позиции режиссера, не дают разгуляться коллективному нагнетанию страхов.

Особенно резок и прям Шукшин: «Картина складывается из довольно суровых интонаций, и в общем она должна прозвучать в хоре, который грянет в пятидесятилетие в 1967 году, сурово и чисто. Я не вижу здесь грязи… Разговор идет очень человеческий. ‹…› Мне нравятся раздумья режиссера над временем, над гражданской войной, над революцией. Глядя на этих грязных, потных, наверняка вшивых, злых (по фактуре) людей, наверное, не всегда хорошо относящихся друг к другу, я вижу раздумья: а что, зачем, почему? Мне дорого это раздумье современного человека. Гроссман хорошо написал его время, позвольте и нашему поколению немного подумать и показать, может быть, немного иначе…» ‹…›

Как это ни удивительно, но и официальное заключение студии на просмотренный материал составлено таким образом, будто никакого послания В. Баскакова и Е. Суркова не было и в помине. Общий тон — на редкость объективен и доброжелателен, замечания в основном по делу:

 

«Принимая предложенное режиссером стилистическое решение, хотелось бы, чтобы все-таки меньше чувствовалась известная настроенность, сделанность отдельных кусков материала, мешающая эмоциональному его восприятию.

Впереди предстоит съемка в павильонах основных игровых сцен (в пределах 900 п. м.), в которых должны окончательно раскрыться образы главных действующих лиц. Этому надо уделить сейчас особое внимание, дабы живые реалистические конкретные человеческие характеры и их судьбы не растворились в условной символической поэтике.

Режиссеру рекомендовано избегать излишней жестокости в отдельных деталях, которая есть в какой-то мере в сценах детских игр, избиения Емелина, в некоторых репликах.

Директор студии Г. Бритиков».

 

Наказав виновных за срыв сроков и другие прегрешения, студия решает вопрос о пролонгации и дополнительных средствах. Весной Аскольдов доснял оставшиеся сцены. В конце июня был смонтирован черновой вариант. На студии теперь среагировали уже гораздо жестче, чем прежде:

 

«Заключение по черновой сборке фильма „Комиссар“.

Месяц тому назад дирекция и сценарно-редакционная коллегия студии совместно со съемочной группой просмотрели и обсудили первый вариант сборки фильма „Комиссар“. При обсуждении был высказан ряд серьезных замечаний и рекомендаций.

За текущий месяц режиссером проделана известная работа по внутриэпизодному сокращению и монтажным подчисткам, что, несомненно, сказалось бы благотворно на первой половине картины.

Однако большинство замечаний и сомнений принципиального характера остается и после просмотра второго варианта сборки фильма.

Главное, на что следует обратить внимание режиссеру, что концепционная неясность авторской мысли, связанной с темой интернационализма и революции, возникающая в результате неточности диалогов и спорности символического и метафорического решения некоторых сцен (разговор Вавиловой и Магазаника в подвале, проход Вавиловой по городу „через три религии“, выраженный в изобразительном и музыкальном ряде, проход обреченных, финал картины, вторая игра детей).

В картине есть сцены, решенные излишне натуралистично (выход Магазаника утром), и сцены, в которых Вавилова выглядит слишком физиологично и неприятно (примерка платья).

Есть в картине некоторые повторы и затяжки (так, например, перекличка двух колыбельных повторяет тему прохода Вавиловой по городу, панорамы по интерьерам дома Магазаников и др.).

Вставным, иллюстративным выглядит проезд свадьбы курсантов.

Фильм очень велик по объему, сложен для восприятия.

Дирекция и сценарно-редакционная коллегия студии считает, что для того, чтобы уточнилась идейная направленность фильма, стало более эмоционально воспринимаемым художественное решение картины, необходимо рекомендовать режиссеру проделать следующую работу.

Переснять с новым текстом планы Вавиловой в подвале, чтобы ответ ее Магазанику точно и ясно доносил идейную суть картины.

Подумать еще раз над решением финала с тем, чтобы он звучал более оптимистично (может быть, за счет музыкального решения).

Исключить проход Вавиловой по городу, завершающийся встречей с бойцами.

Исключить натуралистическую сцену выхода Магазаника утром из дома.

Сократить эпизод примерки платья.

Исключить проезд свадьбы курсантов.

Исключить эпизод 2-ой игры детей перед подвалом.

Вызывает возражения правомерность авторского художественного „выхода“ в будущее (эпизод прохода обреченных и гетто. Поэтому их следует также исключить из фильма).

Директор студии Г. Бритиков».

 

 

«Еврейский вопрос»

 

Похоже, Аскольдов не слишком усердствует в исполнении предложенных ему исправлений, ибо, как нетрудно заметить, почти все высказанные на студии замечания в скором времени перетекают в ужесточенные параграфы комитетских приказов. Приближаются решающие дни в судьбе картины: 27 августа 1967 г. ее обсуждают на художественном совете киностудии имени Горького, а буквально на следующий день «Комиссара» показывают руководству Комитета. Худсовет проводится в расширенном составе — в разговоре участвуют много приглашенных со стороны, в том числе мосфильмовцы — А. Алов, Л. Зорин, А. Хмелик и др.

Два полярных настроения направляют течение этого бурного, драматичного заседания: радость и страх. Практически все признают — в кино пришел яркий, талантливый режиссер, родился незаурядный, крупный фильм. Об этом было бы легко, просто и приятно говорить, но для большинства собравшихся столь же очевидно, что картина слишком уж вываливается из общего ряда, слишком уж вызывающе нарушает многочисленные табу и потому вряд ли «проходима». К тому же, при всех своих несомненных достоинствах, она пока еще сыровата, нуждается в монтажных и иных уточнениях — благо, фильм пока что еще и не сведен на одну пленку — от этого мотив доделок и выносится в основном на поверхность обсуждения, в котором взрывы неописуемых восторгов, слова признания перемежаются, сливаются с приступами леденящего страха. Тон задает Леонид Захарович Трауберг — педагог Аскольдова по режиссерским курсам:

 

«Чувство у меня двойственное: с одной стороны, для меня несомненно, что картина очень хорошая; с другой стороны, у меня чувство обиды на переборы драматургии, а отсюда и переборы режиссера.

Что я хочу этим сказать? Каждый материал, который мы трогаем в кино, обычно неиссякаем, его нельзя объять ‹…›. Значит, нужно какое-то ограничивающее задание ‹…›. Когда я смотрел картину „Комиссар“, я пытался понять: о чем, собственно, эта картина? Это же главное. Пока я вижу только один ответ — в названии „Комиссар“. Я хочу, чтобы это была картина о комиссаре. Но у меня было какое-то неприятное ощущение (возможно, что я неправ), что мне все время вместо темы комиссара, вместо случая на фронте с комиссаром, не контрабандой, а философски, кинематографически дают вторую тему, как если бы в „Чапаеве“ возникла тема революционных ткачей. ‹…› Как только возникает это гетто в картине, так вместо картины о комиссаре я вижу картину о печальной судьбе еврейского народа. Я не хочу видеть картину о печальной судьбе еврейского народа, хотя я сам еврей. Я хочу видеть картину об этой комиссарше, которая нашла себе приют в еврейской хате, а потом снова пошла воевать.

Я понимаю, что на войне ожесточаются нравы и что ребята должны играть в убийство, но я не хочу этого видеть. Повторяю, я никому ничего не предписываю, но я высказываю свои чувства. Мне не хочется видеть, как дети убивают друг друга.

Вот уже два эпизода, которые мне кажется сильным перебором, они меня лишают сквозного видения действий Мордюковой, играющей блистательно. Я ее теряю, ибо, что ни говори, а Магазаникам обоим, особенно в потрясающем исполнении Быкова, отдано действие, а Мордюковой отдана ситуация. А я хотел бы, чтобы бы наоборот ‹…›. Но тогда зачем все злое, что попутно, без нее — дети, гетто. Суть в женщине, которая нашла приют, родила и пошла воевать.

Мне кажется, правильно высказалась одна престарелая американская поэтесса, которая позавидовала улитке, имеющей главное свойство художника — сокращаться.

Александру Яковлевичу стоит призадуматься над этой ремаркой и, может быть, выбросить метров 400, а может быть 10, но вероятно, все-таки 400. ‹…›

В основном картина мне ужасно нравится. Больше того, я был бы счастлив, если бы она появилась сегодня, чтобы она сказала как можно скорей всему миру, что если мы возмущены тем, что делается в Аравии (в 1967 году грянула арабо-израильская война. — В. Ф.), то не по национальному вопросу, а по социальному ‹…›».

 

Этот упрек Л. Трауберга о подмене революционной темы «еврейским вопросом» первым пытался оспорить В. Росляков.

 

«Я не согласен с т. Траубергом, что здесь возникают две темы: одна тема —комиссар, другая тема — страдания еврейского народа ‹…›. Я смотрел на эту картину как на некую попытку восстановить отражение нашей реальной жизни. Меня не пугает тема гетто, тема страданий еврейского народа. Но здесь не только гетто, здесь есть доброта, которая присуща всем народам, есть чистота основных человеческих качеств, проявлений этих качеств. Эта картина похожа на другие наши картины подобного типа, и, как говорится, дай бог. Мы в кино уже столько раз Зимние дворцы брали! А взятия Бердичева я не помню. Этого не хватает нашему искусству: периферии революции. Эта периферия по-разному развивалась, мы привыкли все унифицировать, все измерять какими-то эталонами и в искусстве и в жизни, как это было. Эта картина — это oткрытие в таком смысле: она показывает нам взятие Бердичева, взятие в большом смысле слова, взятие этих людей. Эти люди многое дали комиссару, но и комиссар многое дает им…»

 

Полемика вокруг «двух тем» вспыхнула не случайно. Она аукнется в скором времени в официальных заключениях Комитета. Видимо, в предчувствии этих грядущих обвинений участники обсуждения не раз еще попытаются оградить и защитить фильм с этой стороны.

 

«Так же как и другим,— сказал А. Алов,— мне хотелось прежде всего для себя ответить на элементарный вопрос — о чем картина? Я думаю, что, конечно, картина и не о комиссаре и не о еврейском вопросе. Картина значительно шире. Картина о становлении нового мира, о том, как сквозь огонь борьбы, сквозь множество предрассудков приходит новый мир и приносит людям доверие, доброту, веру человека в человека. Это гигантская тема, хотя она и решена в таком локальном масштабе».

 

Сам А. Аскольдов резюмировал эту часть обсуждения так:

 

«Впрочем, говорили здесь вещи и принципиальные, которые всем строем картины не приемлются, и крик в адрес этих вещей бесплодный. Я думаю, что все видевшие картину и сталкивавшиеся со мной в процессе работы, это должны понять. Есть позиция, позиция политическая, позиция художническая и, я подчеркиваю, в первую очередь гражданская. Тем товарищам, которые не услышали, не почувствовали этой позиции, я, к сожалению, ничем помочь не могу. Я ее выразил с той полнотой, искренностью и той мерой сил, которые во мне нашлись в процессе работы. Я постараюсь эту позицию отстаивать до тех пор, пока эта картина не появится на экране. Я считаю, что кроме пользы для дела воспитания нашего народа эта картина не принесет ‹…›

Весь дух Гроссмана — это дух антифашизма. И говорить о том, чтобы давать глаже — невозможно.

Не нужно отдавать еврейский народ израильским националистам. Он трудовой народ. Этот народ рассеян по всей Земле. И решение этого вопроса только под Красным знаменем, только в интернационализме ‹…›.

Один очень известный, очень уважаемый советский кинорежиссер сказал мне: мой отец был социал-демократ, и он говорил мне (это было давно) — ты еврей и поэтому в первую очередь должен ненавидеть еврейский национализм; ты еврей, живущий в Росии, поэтому ты должен ненавидеть русский национализм во вторую очередь.

Я коммунист и я русский и поэтому ненавижу с одинаковой силой и то и другое. Наша картина — про человечность в первую очередь».

 

Дебатировался в ходе обсуждения и еще целый ряд других сквозных тем, но уже более локального характера. Спорили о стиле, его переусложенности. Наперебой советовали режиссеру, от каких излишеств следует избавиться. Схлестывались даже по поводу оценки Нонны Мордюковой. Но чем дальше разговор уходил в частности, тем все острее и острее вспыхивал в разговоре пугавший многих вопрос: что-то все же будет с картиной?

«Я не знаю ни истории картины, ничего, но опытным нюхом кинематографиста почувствовал, что с картиной не совсем благополучно», — признается А. Алов. С. Герасимов, ведший обсуждение, многозначительно, осторожно приподнимает завесу будущего: «Сегодня было сказано очень много дельного самыми разными людьми. Сейчас надо дать возможность автору все продумать. Завтра предстоит еще один просмотр, несколько более императивный, в результате этого просмотра могут родиться новые дополнительные пожелания».

Сам Аскольдов тоже прекрасно отдает себе отчет в том, судьба его фильма под большим вопросом: «Эта картина всех устроить не может — не по художеству, а по позиции, потому что существуют даже разные меры партийности». Он как в воду глядел…

Буквально на следующий день тот же вариант в том же зале:
смотрят зампред В. Баскаков, начальник Главка художественной кинематографии Ю. Егоров и их свита. Если судить о впечатлениях начальства, зафиксировавшихся в документе, слепленном по горячим следам, то они, конечно, были уже иными.

 

«И. О. директора киностудии им. М. Горького
тов. Вольфовскому Я. И.

22 августа с. г. нами был просмотрен черновой вариант фильма „Комиссар“ (на двух пленках) и проведена беседа с автором сценария и режиссером картины тов. Аскольдовым А. Я. в присутствии дирекции студии, руководства партбюро и 2-го Творческого объединения, худрука картины тов. Герасимова С. А. и редактора фильма тов. Бирюковой В. С.

Тов. Аскольдову предложено продумать все замечания, высказанные в адрес картины и представить свои предложения по исправлению фильма. Замечания сводятся к следующему.

Искусственной и неорганичной для материала рассказа Гроссмана и готового фильма, как он выстраивается, является тема угнетенного народа, вытесняющая фактически (особенно в последней трети фильма) главную линию картины — линию комиссара Вавиловой. Затронутая неглубоко и неточно, а порой и тенденциозно звучит, привнося в произведение не свойственные для времен гражданской войны интонации.

Комитет рекомендует в связи с этим вывести из картины эпизоды игры детей (выполненный с надрывом, с выходом в патологию), как и высказывание Магазаника, завершающее эту сцену.

Необъяснимым и неоправданным в данном материале выглядит и эпизод прохода обреченных. Его подлежит исключить.

Идейно-политические уточнения требуется ввести в разговоре Магазаника с Вавиловой об интернационализме (сцена в подвале),
в этом эпизоде Вавилова должна, наконец, проявить свою пролетарскую убежденность, свои марксистские позиции в начатом разговоре. Вопрос, который впрямую задает комиссару Магазаник, не должен повиснуть в воздухе. Вавилова должна дать ему четкое личное толкование. Иначе в сознании зрителей останется концепция интернационализма, которая сейчас преподносится автором и режиссером с неверных позиций: интернационализм трактуется как явление не столько классовое, социальное, а явление национальное или религиозное.

В уточнении нуждается сцена ухода Вавиловой из дома Магазаника: реплика Магазаника „Ну и люди!“ воспринимается в контексте сцены как осуждение им поступка комиссара, которая оставила семье лишний голодный рот.

Интересно решенные эпизоды родов Вавиловой перегружены тем не менее излишними криками женщины, что уводит их в натуралистический ряд, разрушая стилистику картины.

Снижает силу эпизода смерти командира отряда сопровождающий его падение крик. Здесь сильнее сработала бы тишина.

На наш взгляд, в картине нарочито усугублены черты грубости и неотесанности комиссарши. Неприятно выглядит Вавилова по всех дородовых сценах (звуковой ряд, сопровождающий ее чаепитие, неэстетичные позы Вавиловой в нижнем белье и т. д.). Вряд ли это необходимо для раскрытия истории внутреннего преображения человека, пробужденного к активной политической и гражданской жизни революцией.

Финал картины читается как трагедия революционного фанатизма. Этому способствует открыто символическая его трактовка (рапидная съемка), незащищенность и неподкрепленность рядом героически идущих вперед красноармейцев, которых косят пули врагов. Точнее и ближе к теме прежний финал — когда Вавилова догоняла колонну бойцов, сливаясь с ней.

В.Баскаков, В. Сытин».

 

На поправки, перезапись ушел месяц. 28 сентября 1967 г. директор студии Г. Бритиков подписал акт о приемке фильма студией. В сопроводительном письме в Комитет утверждалось, что «все предложенные при последнем просмотре работниками Комитета замечания, изложенные в письме Главного управления художественной кинематографии от 30/VIII-67 г., режиссером выполнены».

 

Фомин В. «Полка»: Документы. Свидетельства. Комментарии.
М.:
Научно-исследовательский ин-т киноискусства, 1992.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera