Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Неудачник
Экзаменационная работа для поступления на Высшие курсы сценаристов и режиссеров

В 1952 году в ноябре я поехал от ВТО посмотреть новые спектакли в сибирских театрах. Обычная поездка, какие много раз на год предпринимает Театральное общество.

На «ИЛе» я долетел до Красноярска, затем на «ЛИ-2» добрался до Абакана, перелетел еще дальше — в Минусинск, вернулся затем в Красноярск, а уж оттуда вылетел в Норильск — конечный пункт своего путешествия.

В каждом из названных городов мне нужно было смотреть спектакли и затем в ходе беседы с актерами и постановщиком оценивать работу театра.

Надо сказать, что я порядочно трусил. В поле зрения ВТО я попал благодаря тому, что за год до этого напечатал в журнале «Театр» одну небольшую работу. Эта статья родилась в качестве побочного продукта моей диссертации. Встречаться с актерами и объяснять им, в чем состоят достоинства и недостатки их работы — учить их, — было страшновато.

Но со мной вместе — и я это скоро понял — путешествовал некий ореол и обаяние столицы. Глаза людей, с которыми я встречался, сияли таким жадным любопытством ко всему, что шло из Москвы, что скоро мои страхи рассеялись.

С конкретным анализом спектаклей я, конечно, справлялся неважно, но от меня и ждали другого: столичных новостей, рассказов о московских премьерах, а больше всего — той возможности соприкоснуться с атмосферой театральной Москвы, которая так дорога каждому периферийному актеру.

Это я как раз мог.

Скоро я научился уверенно произносить, что Акимов недавно сказал то-то, а Кедров поругался с тем-то, и все это с таким видом, будто лично мне Акимов это говорил и как раз при мне Кедров и вышел из себя.

И было еще одно.

Каждому актеру интересно услышать мнение о своей игре не только от товарищей, а особенно от заезжего человека. Такое мнение, если оно хорошее, обычно долго берегут и лелеют и как бы носят в качестве медали до следующего приезда какого-нибудь столичного гостя. Год может пройти, а актриса Петрова будет помнить, что приезжавший критик Иванов отметил органичность ее сценической жизни в роли третьего зайчика в пьесе «Терем-теремок». И такую возможность я тоже старался доставить каждому, никого не обходя вниманием.

Короче говоря, в Норильск я вылетел уже человеком опытным.

Перелет получился для меня тяжелым. В самолете почему-то оказалась неисправной система отопления, было холодно, рядом на руках у соседки, перекрывая тугой гул моторов, почти непрерывно плакал ребенок. Болела голова. В Подкаменной Тунгуске вместо запланированных пятнадцати минут стояли два часа. Непогодило. Всю остальную часть пути нас сильно болтало. Прибывали с большим опозданием во втором часу ночи. Я решил, что никто не встретит, и рисовал себе унылые перспективы ночевки в аэропорту, в прокуренном маленьком помещении с поминутно хлопающими дверьми и сквозняками.

Самолет приземлился. Мороз стоял жуткий, норильский, я задохнулся первой порцией воздуха. Однако встретили, усадили в «Победу» и повезли. Но не в гостиницу, а к Всеволоду Константиновичу Лукьянову — ведущему артисту городского театра.

Долго ехали темной снежной равниной, сугробами. Неожиданно возник многоэтажный каменный город, ночной, безлюдный, но весь освещенный тусклыми фонарями. Затормозили у подъезда. Вышли из машины. Поднялись на третий этаж. Открылась дверь, ярко блеснули начищенные яичные половицы паркета. Послышался шум голосов. Замерзший, усталый, смущенный, я оказался среди десятка незнакомых людей. На столе уже несколько часов перестаивал ужин. Ждали московского театроведа.

…Но я уже чувствовал себя на «коне». Опять в ход пошли Акимов и Кедров. Впрочем, мне стало ясно, что и нужды особенной в них здесь не было. За столом собрались люди начитанные, сердечные, с широким кругозором. Как-то сразу завязался серьезный разговор о театральных делах, о литературе, спрашивали о столичных друзьях, обнаруживали общих знакомых.

Говорить было о чем, и было легко.

Выпили, закусили, и мне, уставшему и с мороза немного захмелевшему, представилось, что с этим последним пунктом своей миссии я справлюсь особенно удачно. Я уже рисовал себе и свое возвращение в Москву, и отчет в ВТО, который, бесспорно, будет блестящим, и то, как я буду рассказывать о своей поездке друзьям, и даже то, как буду транжирить полученные за командировку деньги.

Вообще я почувствовал себя значительным, большим, умным и удачливым. Все было чудесно.

Среди гостей я отметил для себя молодого человека лет двадцати пяти, высокого, худощавого, светловолосого, с удивительно подвижным лицом, которое своим постоянно меняющимся выражением каждый миг стенографировало то, что он чувствовал. Особенно привлекали глаза. Небольшие и как бы жившие отдельно. Когда лицо было смешливым, глаза все равно оставались грустными. Я никогда не видел таких выразительных глаз.

Как это всегда бывает, гости за столом разбились на маленькие группки, а он оставался один. К нему поминутно обращались и втягивали в разговор. Он отвечал быстро и как-то неожиданно, но все равно все были — компания, а он — один. Вскоре я заметил также, что в то время как другие гости и хозяин Всеволод Константинович почти все время говорят о своем театре в плане его будущего, он в этом разговоре участия не принимает. Для него норильский театр был как бы только прошлым.

Расходиться стали к утру. Хозяйка удалилась на кухню заваривать чай, Всеволод Константинович вышел в переднюю проводить гостей, а мы с тем молодым человеком остались на несколько минут одни в комнате. И тогда я узнал, почему он так держался в этот вечер.

Хмель уже немножко проходил, он придвинулся ко мне и сказал:

— Завтра улетаю.

— Куда?

Он пожал плечами.

— Улетаю. С этим театром все. Точечка.

Затем вздохнул, сгримасничал и с откровенностью, даже как-то ранящей, добавил:

— Не вышло у меня здесь. И театр хороший, и люди, а у меня не вышло. Может быть, я даже вообще не артист…

Мы сидели двое в этой комнате. Хмель совсем слетел с меня. Вдруг я сам почувствовал жуткую неуверенность. Он как-то заразил меня ею, этот парень.

В самом деле. Вот у него не вышло. А у меня?

И тут мысли, которые я в течение этой поездки и раньше все время загонял на задние дворы сознания, посыпались одна за другой.

Дело было в том, что я отлично знал, что я неудачник. Диссертацию я не защитил, вернее, просто не дописал, потому что потерял к ней интерес и не заставил себя работать. Я окончил филфак, но эта специальность мне не нравилась, и я почти ничего в ней не умел. И театроведом я, конечно, тоже был никаким. Попал в ВТО случайно. И, честно говоря, не имел никакого права соглашаться на эту поездку. А что после поездки? Я этого и сам не знал. У меня и плана на жизнь никакого не было. Из него, из этого парня, не вышло актера, а я еще даже не пробовал никем стать.

На кухне хозяйка звякала чашками. В передней продолжался разговор, а мы сидели и молчали. Какое-то странное было чувство — жизнь очистилась от иллюзий, сделалась голой, как бывает иногда в кино. Сидишь в зале, с экрана несется музыка, звучит речь, но вдруг оборвалась лента. Экран бело и безжизненно освещается, сухо, вхолостую стрекочет аппарат, и ты понимаешь, что ничего, собственно говоря, и не было.

Утром мой одинокий собеседник улетел. И через несколько дней, посмотрев в Норильске спектакли, улетел в Москву и я.

Жутко тяжело было у меня на сердце. Я думал о нем, о себе, как нам удастся эта жизнь? Ведь ее было еще так много впереди.

Прошло лет семь. В Москве на улице Горького я обернулся к окликнувшему меня человеку. Мы поздоровались. И я понял, наконец, чьи же так странно знакомые глаза мучили меня с экрана.

Это был он. Мой норильский знакомый. Иннокентий Смоктуновский.

1963. Мастерская Л. Трауберга.

 

Аскольдов А. Неудачник // Искусство кино. 1996. № 8.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera