«Когда мы снимали „Двадцать дней без войны“, один из руководителей Госкино наставлял меня, вспоминая военные годы, как надо снимать: „К нам фокорреспондет приедет, мы дырочку на штанах прикроем и выглядим молодцом. И это только на фотографию, а у тебя ж кино!“ Что мне было ему ответить? Я подумал-подумал и все его слова, ни в чём не изменив, отдал военному консультанту, который точно вот так же наставляет в фильме Лопатина...» — Алексей Герман.
Люди, работавшие с Германом на любой из его картин, могут рассказать (да и экранный результат не позволяет в том обмануться), какой упрямый, самозабвенный труд стоит за каждым кадром. Как много перерыто фотографий, разысканных в архивах и в семейных альбомах. Сколько куплено у ленинградцев старой, сослужившей своё одежды — настоящей, той самой, которую носили в 40-е
и в 30-е годы, с какой дотошностью отбирался, отыскивался каждый предмет, хоть на мгновение попадающий в поле внимания зрителя, с какой непримиримостью отказывался режиссёр от любых заштампованных экраном лиц.
В ЦДРИ на творческом вечере Алексея Германа его коллеги по работе вспоминали о всеобщем молчаливом одобрении, с которым восприняла съёмочная группа «Двадцати дней без войны» «героический» поступок занятого в кадре верблюда, метко доставшего своим плевком режиссёра. Это казалось долгожданным отмщением за муки, которые претерпели все, мотаясь холодными ночами по железнодорожной ветке взад и вперёд (а Герман, садист, ещё и стёкла в вагоне повыбивал, чтобы всё было точь-в-точь как в военные годы). И всё это для того только, чтобы снять кадры, которые любой грамотный профессионал сработал бы в павильоне, и даже ни рирпроекции, ни фонов за окнами не потребовалось бы — за ними и так тьма, ничего не видать.
Для чего дотошность и скрупулёзность, эта одержимость в стремлении к правде, это яростное неприятие полуправд и полуправдочек в любой из мелочей, слагающих кадр?
Не все приемлют экранную правду, не все к ней стремятся. Причины разные. Добиваться её хлопотно, трудно, дорого и по денежным, и по нервным затратам, да и нужно ли? Бывалый режиссёр объяснит вам, что зрителю интересно совсем другое — чтобы актёры хорошо играли, чтобы сюжет был позанимательнее, а на всякие мелочи вроде того, дышит или не дышит лежащий в кадре «покойник», никто и внимания не обратит. Многоопытный редактор даст понять, что правда, вроде как, и необязательна и даже нежелательна. Тому и теоретическое обоснование есть. Кино — это искусство, а в искусстве всё не как в жизни. И вообще, нечего тащить в кадр всякий житейский мусор. На экране должно быть только самое лучшее: и лица покрасивее, и наряды побогаче и попраздничнее, а что касается квартир, то только отдельные — никаких коммуналок.
Вспомянутый режиссёром персонаж «Двадцати дней без войны», военный консультант снимающегося в тыловом Ташкенте фильма, из числа таких радетелей образцово-показательного кино. Неважно, что на фронте с начала войны никто противогазов не носил: в кино всё должно быть как в уставе.
Кино «с надраенными пуговицами» Герману органически ненавистно. Он не пытается предписывать реальности, какой ей надо быть (занятие бесперспективное и безрезультатное), он хочет увидеть её таковой, какова она есть. И вовсе не для того это нужно ему, чтобы уверить зрителей в том, что жизнь некрасива, люди увечны, беды, выпавшие на долю, безысходны, а для того, чтобы увидеть красоту в людях самых обычных, не принаряжавшихся для фотокарточки, чтобы в их жизни, полной истинных, некинематографических тягот, трудностей, больших и малых трагедий, увидеть великий смысл, ту страсть, ту одухотворяющую идею, которой они живут. ‹…›
Если бы Герман не был так суров, честен и взыскателен к правде, наверное, прозвучали бы прекраснодушной фальшью иные мгновения его картин, полные света, романтической приподнятости, впрямую выражающие «символ веры» героев. Вот так звучат за дружеским столом в «Иване Лапшине» слова песни: «На битву шагайте, шагайте, шагайте!» Подобный же эпизод с той же песней позднее снова возникает на экране — верный признак того, что слова эти особо важны для героев и для автора. Прекрасно горение сердец людей, для которых не абстракция — вера в пролетарское братство, готовность служить ему — непоказное, из глубины души идущее стремление.
Такого же высокого смысла полон кадр, завершающий сцену митинга в фильме «Двадцать дней без войны», где маленький оркестрик, собранный из усталых, бедно одетых, измученных голодом и бессонницей людей, исполняет: «Вставай, страна огромная!», вкладывая себя без остатка в яростную, поглотившую все их чувства, мелодию. За этим оркестриком стоит сейчас вся страна, в его музыке — гнев и ненависть народа, поднявшегося на святой и правый бой.
Липков А. Одержимость // Советский экран. 1986. № 20.