Я немного знал Евгения Львовича; познакомился с ним задолго до войны. Был я как раз в том возрасте, когда к сказке начинаешь относиться со всем скептицизмом видавшего виды, пожившего, искушенного, умудренного опытом двенадцатилетнего человека... Короче говоря, я учился тогда не то в шестом, не то в седьмом классе. «Учился» — это не совсем точно; точнее, просто посещал школу ‹…›. Но на занятия деткоровского кружка (был такой при газете «Ленинские искры» и руководил им превосходный журналист М. Л. Фролов) я ходил неизменно.
На одно из таких занятий был приглашен Евгений Львович. Мы сидели в длинной узкой комнате, а напротив нас — рыхловатый немолодой человек.
Начал он с того, что сказал:
— С детства для меня «писатель» — очень дорогое слово. И очень ответственное. Я и сейчас не знаю, вправе ли считать себя писателем...
Мы переглядывались, — пьесы Шварца шли в ТЮЗе, мы читали его стихи в «Еже», потом — в «Костре». Он казался нам не просто писателем, а писателем большим, почти классиком, вроде Даниэля Дефо или братьев Гримм ‹…›
Моя вторая встреча с Е. Л. Шварцем произошла во время войны, в Душанбе, куда драматург приехал вместе с Ленинградским театром комедии (впрочем, я несколько раз видел его до этого в Доме писателей — перед войной, на чтении первого акта пьесы «Дракон», на премьере пьесы «Тень»).
К моменту встречи за мной уже была жизнь в блокированном Ленинграде, госпиталь, и я уж, казалось, совсем не был расположен к сказочному восприятию мира. Я встретил Евгения Львовича на базаре, который был тогда экономическим центром города. Бойкие спекулянты торговали чем угодно: от «американских подарков» — чаще всего тщательно залатанных синих рубашек — до вставных челюстей, которые любезно предлагали примерить. Ботинки снашивались на руках, так и не попадая на землю: спекулянты перепродавали их друг другу. Колхозники вывозили на базар рис и табак, продавали их втридорога, но если покупатель был уж очень истощен и нищ, могли отсыпать немного «бе пуль», то есть без денег.
Евгений Львович ходил с таким видом, будто он идет по фойе Театра комедии и разглядывает веселые и яркие макеты акимовских декораций. Он покупал табак. Или, может быть, делал вид, что покупает его... Во всяком случае вежливо осведомлялся о цене, извинялся и шел дальше... Я подошел, поздоровался и напомнил, что много лет назад видел его в «Ленинских искрах». Он обрадовался, увидев земляка, стал расспрашивать о новостях из Ленинграда, поинтересовался моей судьбой, узнал, что до войны я был студентом и работал при кафедре фольклора у М. К. Азадовского. Разговор пошел о народном творчестве.
Выяснилось, что Евгений Львович собирал материалы для пьесы о Мушфики — герое таджикских народных сказок вроде Тиля Уленшпигеля или Ходжи Насреддина.
Мы шли по базару, важно прицениваясь к самым разнообразным вещам, разумеется без малейшей мысли об их покупке, и разговаривали о похождениях этого очаровательного плута и веселого победителя богатеев, вельмож и просто дураков.
Пьеса так и не была написана, но помню, что Евгений Львович просил специально переводить ему тексты таджикских сказок о Мушфики и не раз в разговоре возвращался к их сюжетам...
Всерьез о фольклоре мы говорили уже в 1947 году. ‹…›
— Перед каждым писателем, увлеченным сказкой, есть возможность или уйти в архаику, туда, к сказочным истокам, или привести сказку к нашим дням, — сказал мне Евгений Львович.
Сам он, разумеется, шел вторым путем, и сказки, принесенные им в современность, не теряли своего колорита, своей условности. Народность его пьес-сказок не в подражании старым образцам, а в том, что он сумел, опираясь на черты образов старых сказок, создать галерею современных действующих лиц.
Кто не знает сказку о человеке, потерявшем тень? Старые герои этой сказки ожили под рукой советского драматурга. Тень стала воплощением интриганства, трусости и ханжества. Ближайший помощник Тени — палач, и палач этот обожает канареек, устанавливает свою плаху возле статуи купидона, маскирует ее незабудками.
Кто не помнит Снежную королеву? У Евгения Шварца она идет по жизни, отравляя сердца холодом равнодушия.
Кто не помнит злобного купчишку-торгаша, готового продать всех и вся? Драматург поднял этот образ до высоты отвратительнейшего пройдохи, твердо убежденного, что все на свете можно купить и продать, что нет и не может быть честных и благородных людей.
Теперь, когда я вспоминаю все виденные и прочитанные пьесы Шварца, я понимаю, что он шел путем очень смелой интерпретации классических образов. ‹…›
Любимые герои Шварца — Василиса-работница, идущая на подвиг ради своих детей; Герда, спасающая своего маленького друга; отважный ученый и преданная Аннунциата, готовые идти на муки ради правды, — это не столько люди из сказки, сколько люди наших дней. Я бы сказал, не боясь этого термина, «идеальные герои». И они обязательно живут в каждой пьесе Е. Шварца. Все они полны мужества и веры в человека. Больше всего им ненавистны равнодушие, готовность отречься от друга в трудную минуту. Весь гнев драматурга обрушен на мещан, предателей, трусов. И хотя в каждой его пьесе приоткрыт какой-то уголок волшебной страны, где все представлено так, как может быть только в сказке, мы узнали то, что ненавистно нам и в жизни. ‹…›
Помню такой эпизод. Принимали в Союз писателей одного критика, которого мы для простоты назовем Н. Евгений Львович, как член правления, пришел на заседание, узнал, о чем идет речь, и наклонился к ожидающему своей участи литератору. Он сказал:
— Вот я сейчас выступлю и скажу: «Никакой он не критик. Имейте в виду — он писал стихи и, наверно, пишет сейчас». И тогда вам будет плохо: другие критики побьют вас камнями, а может быть, сожгут на костре!
Критик взмолился о пощаде. Евгений Львович сказал:
— Промолчу при одном условии: при каждой встрече со мной отдавать королевские почести — снимать шляпу и падать на колени.
Первые две или три встречи произошли в помещении как-то безболезненно. Евгений Львович застывал в царственной позе,
а Н. рушился на пол.
Но вот однажды в дождливый день, на углу Садовой и Невского, они встретились — Шварц и бывший поэт. Было, как пишется в очерках, сыро, мокро, холодно. Сверкали лужи.
Н. подошел вплотную к Евгению Львовичу и плюхнулся в воду, обдавая его брызгами.
Перепуганный Шварц кинулся в какой-то магазин. Через несколько минут он вышел.
Н. снова плюхнулся в лужу. Евгений Львович опять вернулся в магазин, где, очевидно, для того чтобы как-то объяснить свое возвращение, купил какую-то ерунду. Снова вышел с каким-то пакетом.
Н., уже мокрый и грязный с головы до пят, снова упал на колени.
Рядом терпеливо мокли прохожие, ожидающие, что будет дальше. Шварц сказал, простирая руку с бумажным свертком:
— Именем данной мне королевской власти вы освобождаетесь впредь от оказания мне царственных почестей. Идите и не пишите стихов!..
Молдавский Д. Поэтический и сказочный мир Евгения Шварца // Кадр. 1965. 19 июня.