Евгений Львович Шварц − «добрый сказочник»: характеристика, избитая до такой степени, что, кажется, стала канонической. Даже на мемориальной доске, вместо стандартных эпитетов «известный» или «выдающийся», написано: «Доброму сказочнику Евгению Шварцу, жившему в этом доме». Но в 1990-е годы вышла его «Телефонная книжка» − возможно, самая оригинальная форма мемуаров в истории литературы. Методично и скрупулезно, фамилию за фамилией, описывал Шварц своих друзей, коллег, случайных знакомых − всех, кто попал в длинную потрепанную телефонную книжку с алфавитом. Есть тут литературные портреты Акимова и Козинцева, а есть, например, очерк «ЖАКТ»... Эта книга начисто разрушила представление о добром сказочнике. Написана она человеком острым и беспощадным, порой несправедливым и жестоким. Впрочем, воспоминания эти писались на страницах дневника, вместо записей о каждодневных, будничных событиях. Судить же о доброте писателя следует все-таки по книгам его, а не по дневниковым записям. ‹…›

В 1920-е годы Евгений Шварц был близок к двум знаменитым литературным объединениям: «Серапионовы братья» и «ОБЭРИУ». Слово «близок» стоит подчеркнуть: представить Шварца полноценным членом какого бы то ни было коллектива − будь то Театр комедии, Союз писателей, Дом искусств или просто светское общество на курорте (а в каждой из этих компаний он считался своим) − невозможно. Был он слишком замкнут и оберегал свой внутренний мир ревностно, многим казался человеком поверхностным и суетным. ‹…›

В этом и заключалась драма, если даже не трагедия Евгения Шварца: он мечтал стать Писателем с большой буквы и категорически не признавал больших букв. Его депрессии, сомнения, годами накапливавшаяся желчь − все это изливалось на страницах дневника, который он вел с 1926 года до конца жизни. В обществе же надевал личину добродушного сплетника − хотя не был ни сплетником, ни добродушным. Козинцев, близко знавший Шварца и работавший с ним на «Дон Кихоте», охарактеризовал его точно: «Помесь Тютчева и Демьяновой ухи». ‹…›

Шварц долго не мог найти своё место в литературе. В полной мере удалось ему это лишь в начале 1930-х годов − как раз тогда, когда в силу политических обстоятельств многие потеряли собственную интонацию или же добровольно от нее отказались.

А до тех пор вел он «прилитературную жизнь»: сочинял подписи к картинкам, писательских детей развлекал трюками (виртуозно показывал кассиршу в магазине и собственно кассу, со звоном выдвигая нижнюю челюсть «со сдачей»), а самих писателей − нелепыми стихотворениями про идиота-философа князя Звенигородского:

Звенигородский был красивый,
Однажды он гулял в саду
И ел невызревшие сливы,
Вдруг слышит: быть тебе в аду!... и т. д. ‹…›

Детская литература была для писателей убежищем. ‹…›

Евгений Шварц сочинял пьесы для детского театра не только потому, что не вписывался в «политическую карту» взрослой литературы. Сказка была для него тем единственным жанром, в котором он мог существовать, не опасаясь иронии коллег−литераторов, обвинений в сентиментальности и морализаторстве, не думая о новаторстве и оригинальности формы. Потому что, обладая безупречным литературным вкусом, Шварц ни в коем случае не был формалистом, как бы мы ни трактовали этот опасный термин. Сочинять притчи о добре и зле не каждый может и не каждый имеет право. А Шварц мог. ‹…›

Но Шварц был не просто сказочником, он был театральным человеком. ‹…› Театральной называл Чуковский и атмосферу в детском отделе Госиздата: «Там постоянно шел импровизированный спектакль, который ставили и разыгрывали перед случайными посетителями Шварц, Олейников и Андроников ‹…›».

Шварцу было присуще качество, унаследованное, быть может, от самого Андерсена: он умел видеть сказочное в повседневном. А значит, и наоборот, приблизить старинную сказку к сегодняшнему дню, делая ее доступной и понятной для любого зрителя и, в то же время, сохраняя элемент волшебного. Поэтому королевские министры в его пьесах напоминают советских бюрократов, а сварливые фрейлины и придворные дамы − трамвайных хамок и служащих ЖАКТа. Есть это, конечно, и в «Золушке». Король дает «честное королевское» слово, мачеха кричит: «А еще корону надел!», в сказочной стране неожиданно звучит голос телефонной барышни: «Ваше время истекло. Кончайте разговор».

Как и полагается в сказках, добрые персонажи противопоставляются дурным, но, в отличие от большинства детских писателей, Шварц не разоблачал абстрактное зло и не воспевал абстрактное добро. Дурные дурны вполне конкретно и по-современному: они фальшивят, делают карьеру, наступая на друзей, обманывают не только окружающих, но и самих себя. И добрые тоже не вписываются в схему: они могут быть резкими, жесткими, совершают непростительные ошибки, мирятся со злом по слабости своей и мягкосердию. Назидательность шварцевских сказок ироническая − и потому ненавязчивая, не раздражающая зрителя. Шварц был человеком верующим − хотя и понимал христианство по−своему. Он мало с кем об этом говорил, даже несколько стеснялся: подобно Кошеверовой, ему приходилось принимать правила игры и строить из себя законченного циника.

Главные его произведения − «Голый король» (1934), «Тень» (1939), «Дракон» (1944) − философские аллегории, направленные против тирании в самом широком смысле. Сюжеты Андерсена, сказочные герои, «эзопов язык» этих пьес нужны были драматургу вовсе не затем, чтобы завуалировать политическую агитку, − для Шварца это было бы слишком мелко. «Дракон» проходил по ведомству антифашистских пьес, и под главным героем подразумевался Гитлер. Зрители без труда усматривали здесь аналогии со Сталиным и с удовольствием пересказывали наиболее «рискованные» места пьесы ‹…›. Но сам автор Драконом называл не конкретного тирана, а те качества души, которые допускают тиранию: «безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души, дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души». И принадлежат эти души вовсе не тирану, а тому, кто позволяет себя поработить: обыкновенному человеку − то есть зрителю, читателю, нам с вами. В финале пьесы странствующий рыцарь Ланцелот, победивший трехголовое чудовище, видит, что ничего не изменилось в жизни и, главное, в сознании горожан, и произносит великую фразу: «В каждом из них придется убить Дракона». Эти слова написаны до смерти Сталина, до разгрома фашизма − крамольными же они казались всегда: и в 1960-е, и в 1980-е, и в 2000-е годы.

Стоит добавить к этому, что «Тень» продержалась на сцене всего один сезон, «Дракон» был запрещен после четырех представлений, а «Голый король» при жизни автора не ставился вовсе.

Экранная судьба Шварца сложилась также не слишком удачно, хотя он много писал для кинематографа. Еще в годы немого кино составлял надписи для детских фильмов Николая Лебедева «Настоящие охотники» (1930) и «Товарный № 717» (1931), затем задумал вместе с Олейниковым серию про Леночку, написал сценарии по собственным пьесам «Клад», «Брат и сестра» и «Снежная королева», создал вольную экранизацию «Доктора Айболита» Чуковского. Но, пользуясь его же выражением, «пасьянс не выходил». «Леночек» было сделано всего две − авторы и зрители едва успели привыкнуть к новой героине. Единственный «взрослый» сценарий Шварца и Олейникова «На отдыхе» в 1936 году остроумно и даже изысканно поставил Эдуард Иогансон: сочетание водевильного сюжета с канонами социалистического реализма рождало атмосферу страшноватого абсурда; спустя несколько месяцев Олейников был арестован, и картина оказалась на полке. «Клад» (киновариант назывался «Маро») и «Брат и сестра» снимались на республиканских киностудиях − «Госкинпром Грузии» и «Белгоскино» соответственно: в обоих случаях решено было, что материал недостаточно актуальный, и фильмы, как писали в те годы, «законсервировали». Интересной обещала стать экранизация «Снежной королевы». Фильм снимался в цвете, ставил его Владимир Легошин (режиссер фильма «Белеет парус одинокий»), был подобран замечательный актерский состав. Снежная королева − любимица московской театральной молодежи Ксения Тарасова, Сказочник − начинающий актер Вахтанговского театра Юрий Любимов (тот самый, который двадцать лет спустя возглавит Театр на Таганке), Маленькая разбойница − Янина Жеймо, Кай − первая роль Всеволода Ларионова. Было отснято около половины фильма... Съемки прервала война, материал погиб, сохранилось лишь несколько черно−белых фотографий.

Единственная довоенная киноработа Шварца, хорошо известная сегодняшнему зрителю (ее до сих пор показывают по телевидению), «Доктор Айболит» (1938) − пожалуй, наименее изобретательный из ранних сценариев. И все же картина Владимира Немоляева сделана раскованно и по−хорошему легкомысленно. На фоне идеологически выдержанных детских фильмов второй половины 1930−х это кажется почти откровением.

В начале войны Надежда Кошеверова и Михаил Цехановский − один из пионеров советской мультипликации − начали работу над первым военным киноконцертом. Шварцу был поручен текст конферанса. Но этому замыслу также не суждено было реализоваться: «Ленфильм» спешно эвакуировался в Алма−Ату. Вторая, на этот раз плодотворная, встреча Шварца и Кошеверовой состоялась уже после войны − на «Золушке».

Багров П. «Золушка»: жители сказочного королевства [вступ. ст.
Е. Я. Марголита]. М.: Киновидеообъединение «Крупный план», 2011.