Помимо общих трудностей горьковских инсценировок ‹…› задача Ивановского усложнилась еще оттого, что он пытался инсценировать горьковскую пьесу. ‹…› Внешнее сходство сценария и пьесы, по существу своему, является кажущимся. ‹…› Более того, сценарий, как литературное произведение, несомненно приближается к ряду повествовательных жанров. Недаром основная часть сценария (за исключением диалога) пишется обыкновенно в повествовательной форме, драма же построена в основном на диалоге. ‹…›

Надо тут вспомнить особенность горьковских драматических произведений, в которых непосредственная интрига, развитие внешнего сюжета, в конце концов играет незначительную роль. Внешняя интрига у Горького в пьесах часто не видна невооруженным глазом. Идейная глубина горьковских драматических произведений достигается речью, диалогом, языковыми особенностями каждого персонажа. Язык каждого героя глубоко индивидуализирован, и именно через речь его раскрывается образ каждого героя, его социальные классовые особенности. Исключительная выразительность и четкость речи каждого персонажа приводят к тому, что здесь, в буквальном смысле, «из песни слова не выкинешь». ‹…›

Между тем Ивановскому волей-неволей приходилось выкидывать «из песни слово». Даже если бы он вздумал полностью инсценировать «Врагов», то есть просто, честно заснять театральное представление, так, как это делалось на заре кинематографии, да и сейчас иногда делается на Западе, все равно пьеса Горького занимала бы больше места, чем позволяет метраж обычного кинематографического сеанса, и купюры были бы в какой-то мере необходимы. Ивановский по этому пути не идет, да и этот путь в применении к горьковскому материалу вряд ли был правилен. Нужно найти особый, горьковский стиль кинопроизведения, а не тащить горьковские пьесы на экран.

Однако, прибегая к киноинсценировке «Врагов», автор переработки, делавший свое дело старательно и даже по-своему бережно относящийся к горьковскому тексту, не почувствовал основной идеи горьковской пьесы, по-настоящему не понял, что именно здесь выражено, о чем здесь идет речь.

Пьеса «Враги» изображает классовое столкновение на глухом провинциальном заводе в старой России накануне революции 1905 года. Столкновение рабочих и хозяев, убийство директора — все это в смысле сюжетного развития, в смысле внешней линии действия, конечно, не является чем-либо особо оригинальным и новым. ‹…› Но, как всегда в горьковских пьесах, дело здесь не в сюжетной интриге, дело здесь в раскрытии характеров, в психологическом противопоставлении. Если мы внимательно присмотримся к персонажам «Врагов», то мы увидим, что все представители господствующих классов, — от законченного либерала Захара Бардина до душителя рабочего класса, вешателя, предка будущих фашистских извергов, Николая Скроботова, от глуповатой Полины до умной, почти сочувствующей рабочим Татьяны — все они охвачены подлинным смятением, у всех их нет цельности. ‹…› Все разваливается и идет криво и косо. Вот характеристика положения господствующих классов в изображаемую эпоху. И рядом с ними рабочие, пробудившиеся к новой революционной борьбе, выглядят подлинными героями. ‹…›

К сожалению, Ивановский, создавая свой сценарий, по-настоящему не понял эту идейную философскую глубину пьесы Горького. Он обычно скользит по поверхности, развивая интригу пьесы, которая в самом произведении Горького особой роли не играет. Он привлекает дополнительный материал, тоже иллюстративно описательный, недостаточно характеризующий изображенную здесь эпоху. Отсюда невольное обеднение горьковских образов, отсюда некоторая беспомощность режиссера, когда он использует язык горьковских персонажей.

Надо сказать, что Ивановский подошел к своей задаче добросовестно, внимательно изучив не только творчество великого пролетарского писателя, но и исторический материал, связанный с изображаемой в пьесе эпохой. Но пьеса, очевидно, показалась сценаристу несколько узкой. Он вводит подлинно исторические прокламации, печатавшиеся на страницах ленинской «Искры». Но язык прокламаций — это свой, особый язык, по форме отличный от языка героев горьковской пьесы.

Когда Ивановский берет подлинную старую прокламацию и вкладывает ее в уста Синцова, то получается материал в смысле языковом и стилевом чрезвычайно далекий от тех отрывков диалога, которые заимствованы Ивановским у самого Горького.

На нашего сценариста оказали влияние лучшие историко-революционные фильмы. Он вводит, например, сцену в рабочей чайной, написанную под явным влиянием знаменитой «максимовской» серии. Кстати сказать, обе эти картины Козинцова и Трауберга были созданы под несомненным влиянием творчества Горького, о чем, впрочем, не раз говорили их создатели. Но горьковским влиянием здесь дело, конечно, не ограничилось. Сцены рабочей чайной в «Возвращении Максима» созданы талантливыми режиссерами своим путем, вне влияния горьковского творчества. ‹…› Ивановский в своем сценарии пишет сцену в чайной, конечно, со зверскими рожами, разухабистыми песнями и «безруким» Сенькой. Вся эта часть сценария чрезвычайно специфична для киностиля наших даже лучших режиссеров, которыми не до конца изжиты всякого рода формалистические влияния и бесконечно далека от четкого, выразительного, строго реалистического стиля Горького. ‹…›

Сюжетное расширение горьковской пьесы сделано Ивановским двумя путями. С одной стороны, он искусственно добавляет материал, взятый из других произведений Горького, часто приписывая персонажам «Врагов» черты других горьковских героев. С другой стороны, он, как бы чувствуя ограниченность своего драматургического языка, показывает то, о чем в пьесе Горького только рассказывают действующие лица. ‹…› Здесь киносценарист как бы признает ограниченность драматургических [средств и] сравнительную бедность техники театра, не позволяющей показать на сцене все то, о чем идет речь. Кино стремится, конечно, все это выявить в действии. Оно как бы не доверяет знаменитым вестникам греческой трагедии, которые сообщали о событиях в повествовательной форме, причем их рассказ составлял органическую часть действия драмы. В целом этот прием вполне оправдан, и в самом сценарии Ивановского имеется ряд неплохих отрывков, по-своему дополняющих горьковский текст. ‹…›

Но беда в том, что сценарист, показывая то, о чем герои пьесы лишь рассказывают, иногда им слишком верит, а в других случаях старается дофантазировать уже за них. И в этих случаях наш сценарист попадает впросак: он пишет большие отрывки, как бы созданные на горьковском материале, но на самом деле идущие от автора сценария и по существу своему неправдоподобные и фальшивые. ‹…›

От себя Ивановский дописывает некоторые отрывки, обычно изображающие семейный быт рабочих. Горького в пьесе мало интересовал этот быт, он показывал рабочих лишь в непосредственном столкновении с представителями господствующего класса. Для Ивановского это кажется недостаточным, вот почему он не только рисует молодого рабочего Рябцова, он старается его показать в быту, в семейном окружении, он выводит фигуру работницы Дуни, невесты Рябцова, и показывает их трогательный роман. Роман этот действительно трогателен, отдельные сцены здесь могут быть на экране занимательны, но следует отметить, что, добавляя от себя то, чего нет в пьесе Горького, Ивановский не сумел раскрыть в своем сценарии все, что в этой пьесе есть. ‹…›

Ради расширения сюжета сценарист прибегает к горьковскому материалу, находящемуся вне пределов пьесы «Враги». Он как бы привлекает со стороны другие произведения Горького. В этом, пожалуй, ничего зазорного нет, но это, конечно, нужно делать исключительно умело, не нарушая общего стиля того основного горьковского произведения, которое инсценируется для экрана. Есть в горьковском рассказе «Мордовка» герой-рабочий Павел Маков. У этого Павла Макова жена Даша и дочь Ольгунька. Ивановский стремится показать всех персонажей «Врагов» в семейном быту, и поэтому Павел Маков из «Мордовки» становится Акимовым из «Врагов». Короче говоря, у Акимова оказываются жена и дочь другого горьковского героя, его дом и вся его обстановка. В рассказе «Мордовка» Маков уходит к товарищам, а жена его всячески удерживает. Но если внимательно сравнить «Мордовку» и «Врагов», мы без особого труда увидим, что в «Мордовке» показан несколько иной рабочий уклад. Здесь Горький рисует рабочих, пожалуй, более ранней формации, другой эпохи. Вообще такое перенесение черт и всего окружения с одного горьковского персонажа на другой только по социальному признаку — прием крайне рискованный, потому что каждый горьковский герой по-своему индивидуализирован, и в среде самих рабочих Горький показывает различные социальные группы. ‹…›

И особенно рискованным этот прием является в конце сценария, когда Ивановский крайне вольно использует образы других горьковских героев, героев, ставших уже классическими, героев, подлинно народных. Речь идет о Ниловне и Павле из «Матери».., Здесь в заключительной части сценария Ниловна на минутку становится матерью Грекова, а Синцов, у которого жандармы делают обыск, разговаривает с ними словами Павла. Здесь полностью воспроизводится вся сцена, когда жандармы бросили книги Павла на пол и Павел (в данном случае Синцов) заставил их эти книги поднять. Этот прием тем более рискованный, что широкие массы кинозрителей помнят «Мать», они почувствуют, что здесь у Синцова не хватило слов и он заговорил языком другого горьковского героя. То, что оба героя — рабочие и обоих их преследуют за политические убеждения, конечно, не меняет дела. ‹…›

В целом сценарист взял лишь внешнюю интригу пьесы Горького. Он скользит по ее поверхности, он оказался бессилен раскрыть всю глубину замечательной горьковской пьесы, перевести ее на новый кинематографический язык. Расширяя тематически пьесу Горького, Ивановский совершает ряд ошибок. По материалу Горького будет таким образом создана картина, внешне передающая ряд событий, показанных в горьковской пьесе, но для Горького именно эта внешняя передача событий наименее важна.

Сценарист оказался бессильным раскрыть на новом кинематографическом языке всю глубину психологии горьковских персонажей, всю социальную философию пьесы.

Березарк И. Сценарий и пьеса // Искусство кино. 1937. № 8.