В 1922 году Д. И. Лещенко был переведен в Петроград и назначен директором студии «Севзапкино». Он предложил мне работать с ним. Со мной поехали художник Баллюзек, артист Сергей Шишко и гример Шаргалин.
6 декабря 1922 года в морозный день вышли мы на привокзальную площадь в Петрограде. В центре площади, весь покрытый инеем, стоял памятник Александру III, чугунный истукан.
Студия «Севзапкино» помещалась на Сергиевской (улица Чайковского), в богатейшем особняке миллионера Александрова. Мраморная парадная лестница, статуи, картины в золотых рамах, купеческое великолепие. Кабинет, отведенный для работы, был роскошен. Но холод в доме был страшный, а в кабинете он, казалось, еще более усиливался, потому что вокруг были морские пейзажи Айвазовского, бури, прибои...
Наша бригада была не очень дружелюбно встречена завпроизводством Поповым —профессором, с позволения сказать, актерской игры. Я попросил Попова показать нам павильон, место наших будущих съемок. Павильон оказался застекленным зимним садом, одной из причуд богача Александрова. Посмотреть на «варягов» пришел весь наличный, очень и очень немногочисленный персонал студии: режиссер Пантелеев, оператор Козловский, художник-практикант, двое рабочих. Как мне сказал Попов, коллектив студии был еще не укомплектован, на студии не снималось ни одной картины. При студии существовало два больших актерских коллектива. В этих коллективах работало очень немного артистов, на которых мог бы опереться режиссер, зато много было людей случайных, не имеющих к киноискусству никакого отношения. Время было трудное, и люди «не у дел» бросились в разные театральные труппы. В киностудии были и князья и княгини, взявшие себе артистические псевдонимы. Меня эти коллективы приняли в штыки! А я, познакомившись с их составом, сказал своим новым товарищам — режиссеру Пантелееву и оператору Козловскому, что для своих картин буду привлекать театральных актеров. Режиссер Пантелеев — талантливый артист Александринского театра предупредил меня, что мне придется встретиться с оппозицией «псевдоактерских» коллективов. Я откровенно объяснил свои намерения и режиссерское кредо. Он, как мне показалось, понял меня, но в своей работе продолжал обращаться к актерским объединениям студии.
Меня очень приветливо встретил директор актерской студии писатель Носков, познакомился я и с преподавательским составом, среди которого были очень известная артистка Глама-Мещерская, профессор Песоцкий (он читал лекции по истории искусства). Сразу же должен сказать, что, считая необходимым приглашать на главные роли театральных артистов, я верил в молодые силы студии и не ошибся. За свою 40-летнюю работу я привлек к работе в кино много молодых артистов. На актерской студии организовались и режиссерские силы, с успехом потрудившиеся, да и сейчас плодотворно работающие в кино — Лебедев, Барбухатти; к сожалению, в расцвете сил погибли Иогансон, Глаголин, Музыкант.
Я был уверен, что мой сценарий «Комедиантка» будет сразу принят, но ошибся. Я привык к тому, что в Москве на фабрике Ермольева сценарии мои принимались без поправок, я получил первую премию на Тургеневском конкурсе, и вдруг решительное предложение — «переделать канву сценария».
Я колебался, хотя возражения и казались мне убедительными. Сдался я не сразу, и только когда вспомнил слова Протазанова, что нужно уметь видеть свой фильм на экране еще до начала съемок, ощущать ритмический ход сценария, окончательно понял, что конец сценария не убедителен. Я попытался переписать сцену бегства князя. Последняя сцена картины должна была, по моему новому плану, происходить в «амурном павильоне». Крестьяне поджигают павильон, и злодей крепостник гибнет в огне. Сценарий был принят.
Сценарий принят... Ну, а артисты? Артисты ленинградских театров мне были незнакомы. На роли молодых героев — девушки-комедиантки и парикмахера (тупейного художника) — у меня были артисты. Я был уверен, что, поручая Шатерниковой роль комедиантки, я не делаю ошибки. Артист Сергей Шишко намечался мною на роль крепостного парикмахера. Труднейшая роль князя-крепостника требовала прекрасного артиста, с чувством меры, словом, артиста-художника. Я побывал, и не один раз, в театрах Гайдебурова, Большом драматическом и Александринском. В пьесе «Свадьба Кречинского» я увидел артиста Кондрата Яковлева. Яковлев сразу же пленил меня. Грузная фигура, короткие ноги, голос грубоватый. Но какая дикция, какая русская речь! Какое богатство интонаций! В Александринском театре я увидел своего коллегу по студии артиста-режиссера Пантелеева. Это был чудесный артист на характерные роли. В пьесе «Уриель Акоста» он великолепно играл старого раввина Бен-Акибу, а в «Веселых расплюевских днях» — извозчика, напуганного неожиданным арестом. Я поздравил его с успехом, он видел мою искреннюю увлеченность исполнением ролей такого разнообразного характера. С этих пор небольшой ледок в наших отношениях растопился, и Александр Петрович начал по-товарищески мне помогать, знакомить с артистами. Я сказал ему: «Сегодня я нашел замечательного артиста для главной роли моей картины — Кондрат Яковлев!» — «Но что же может быть лучше», —поддержал меня Пантелеев, а я очень боялся, не думал ли Александр Петрович выставить свою кандидатуру на роль князя.
Познакомил он меня с Кондратом Николаевичем Яковлевым. Это был простой, застенчивый человек, страшно молчаливый и, как бывает иногда у комиков, печальный. Когда я предложил ему играть в картине «Комедиантка» главную роль, он сразу же отказался, решительно отказался: «Да разве я сумею... в кино... да что вы ... Нет, нет!» С большой неохотой согласился он прочитать сценарий. При новой нашей встрече он, передавая мне сценарий, сказал: «Вот это роль! Кабы в театре у нас да такая пьеса! Да уж очень у вас он злодей, неужто ж нигде в нем человека-то нет?» Я попросил его приехать на студию, он было отнекивался, но меня поддержал Пантелеев. Я предложил ему начать репетицию, и тут, к моему удивлению, я убедился, что он стесняется, боится осрамиться... Этот замечательный артист, любимый, горячо любимый публикой, мне кажется, сам не сознавал, каким обладает талантом. Я призвал на помощь все свое красноречие, попытался горячо, с увлечением раскрыть артисту сцену, предназначенную для репетиции.
Кондрат Николаевич неожиданно встал, взял шляпу и начал торопливо прощаться: «Да нет, не могу я... Как же это, без слов? да разве?.. Нет, нет... Простите, не сердитесь...» Я чуть ли не силою усадил его в кресло. На ум мне пришли очень удачные, убедительные слова: «Кондрат Николаевич! А в роли Расплюева разве нет у вас сцен без слов? А я прекрасно помню ваш выход: медленно вы идете, какой-то пришибленный, оплеванный, вздыхаете, то закладываете руки за спину, то хватаетесь ими за голову, то быстро направляетесь к двери, то возвращаетесь обратно... И все это не говоря ни одного слова, а я понимаю все ваши переживания, все унижения, которые Расплюеву пришлось перенести... Вы же ничего не говорите?»
Яковлев (мрачно). Нет в пьесе слов, не написал автор, я и не говорю.
Я. А в «Мещанине во дворянстве»? Целая большая сцена, сцена глубокого раздумья, как бы в дворяне попасть. Какая мимика, скупость текста, какая «дворянская» походка! И ни одного слова!
Яковлев. У Мольера нет слов в этой сцене, нет и нет ... А вы думаете, я не говорю? Я про себя говорю, обдумываю...
Я. Вот это и надо в кино! На крупном плане стоит только артисту что-то почувствовать, пережить, и публика без слов поймет все ваши думы, переживания.
Яковлев (тяжело вздохнув). Расстроили вы меня, Александр Викторович, а может, и в самом деле пригожусь? Да нет, нет. Трудно без слов... трудно...
Я (решительно и строго). Знаете, Кондрат Николаевич... разрешите мне обратиться к вам с просьбой. Пожалуйста, не откажите мне. Мы оденем костюм, загримируемся и снимем эту сцену, не всю, а хотя бы только часть. И я покажу вам эту пробу на экране. Если вам не понравится... Ну, что же делать, буду искать другого артиста...
Яковлев немного просветлел, заулыбался, ласково со мной простился и ушел. Мне показалось, что я начинаю одерживать победу. Лед тронулся...
На студии не было ни костюмерной, ни костюмов. Не желая связываться с мелкими прокатными костюмерными, я решил обратиться к зав. постановочной частью Мариинского и Александринского театров. «Комедиантка» — картина из эпохи Николая I требовала много военных костюмов, украшенных лентами, орденами, медалями. Взяв письмо от директора Д. И. Лещенко, я отправился, имея при себе точную выписку всех необходимых костюмов. Зав. постановочной частью принял меня важно, даже надменно. Это был чиновник бывшей Конторы императорских театров. Я очень любезно обратился к нему с просьбой помочь нам, передал выписку костюмов и просил быть добрым и познакомиться со сценарием. Наскоро перелистав мой сценарий, строгий начальник встал и буркнул: «На днях получите ответ». Я вежливо откланялся и ушел. Ответ я получил положительный. Было время новой экономической политики, театрам сократили субсидии, и деньги за прокат костюмов были очень кстати.
Проник я в костюмерные склады; это была поистине сокровищница костюмов. В отделе военных костюмов у меня глаза разбежались. Назначенный для обслуживания «Комедиантки» костюмер Петя Журавлев, просмотрев мою выписку, усмехнулся: «Да это мне раз плюнуть! Я вам к завтрему все подберу». Этот самый костюмер Петя Журавлев работал со мной около сорока лет. Всегда приветливый, трудолюбивый, он был знаток стилей костюмов. Очень помог он и мне, был просто незаменим при постановке исторических фильмов. Журавлев обучил немало молодых костюмеров. Он был членом партии и пользовался авторитетом в нашей костюмерной.
Наступил всегда волнующий день первой съемки, пока еще пробной. Яковлева загримировали, одели в белые лосины, высокие ботфорты и генеральский мундир. Кондрат Николаевич все молчал и только вздыхал. На съемке он, как профессионал, вел себя серьезно и дал мне возможность снять несколько планов. Во время просмотра пробы он испуганно смотрел на экран и вдруг громко расхохотался: «Хо! Хо! Хо!» —гремел его смех в маленьком просмотровом зале. Заливаясь хохотом, он кричал: «Хо! Хо! Хо! Смотри, смотри, да это Яковлев! Генерал! Ну и рожа!» Попросил показать пробу еще раз... Задумался, помрачнел. Уходя из просмотрового зала, он взял меня под руку и сказал: «Знаешь, Александр Викторович (назвал меня на „ты“ — хороший знак), это был я, артист Яковлев. Но чего-то не хватает в этом генерале, не пойму чего. Испугался я... Идет на меня Яковлев, живой, рожа богомерзкая, а глаза добрые...»
Пригласили его в бухгалтерию подписать договор. Долго совещались, сколько же ему предложить. Когда Яковлеву назвали сумму, которую ему заплатят за картину, он даже рот раскрыл от удивления: «Что вы? Такие деньжищи, можно и меньше».
Немало доставил он мне хлопот на съемках, но много и радостей. Иной раз он сердился, иногда давал верные советы и очень радовался, когда я с ним соглашался. Восхищался нашей юной артисткой Шатерниковой, очень удивлялся, когда узнал, что она нигде не училась. Ниночка Шатерникова важно ему отвечала: «Я уж в четвертой картине снимаюсь...» Помогал артисту Сергею Шишко: «Да ты не торопись, Сереженька, не суетись!» Это был мудрый артист, другого названия я ему придумать не могу. Сколько простоты и правды. Приглашал я его на каждый просмотр заснятого материала. Часто он был недоволен: «Я ж тебе говорил, давай еще одну репетицию. Упрямый ты!..» Кроме Яковлева в картине участвовали и другие александринцы. Небольшую роль ключницы играла наша знаменитая артистка Корчагина-Александровская, в роли старосты был хорош маститый артист Борисов, брата генерала играл характерный актер П. Андриевский.
Картина «Комедиантка» понравилась публике, и газеты отнеслись к ней благосклонно, расхвалили К. Яковлева, а он был недоволен: «Вот если бы со словами...»
Ивановский А. Фильмы и годы // Из истории Ленфильма: Сб статей. Вып 1. Л.: Искусство, 1968.