Две курсистки астраханских педагогических курсов — Мария Никифоровна Нарышкина и Гюлизар — сидят обнявшись, на койке в общежитии, смеются и раскачиваются. У Марии Никифоровны простое, красивое от молодости, напряженное лицо. У ее подруги, туземки дикого кайсакско-калмыцкого племени, резкое измученное восточное лицо — стоячие, любопытные и внимательные глаза. Говорит Нарышкина. На черных волосах Гюлизар отсвечивает через окно высокое летнее степное солнце. Его свет есть и на полу, но он перебивается тенями летящих в воздухе птиц.

— Где твоя родина, Гюлизар? Есть у тебя там любимое дерево?— спрашивает Нарышкина.

Гюлизар, обмакнув палец в рот, чертит на полу круг. Нарышкина удивляется и не понимает. Гюлизар рассказывает.

— У нас нет родины! Наша родина — путь в пустыне по кочевому кольцу.

Нарышкина нечаянно нащупывает в кармане яблоко, вынимает, откусывает кончик и дает откусить подруге. Гюлизар продолжает.

— Кочевое кольцо есть у каждого племени! Только у моего оно засыхает от песков.

Гюлизар, увлекаясь, говорит о силе пустыни, иногда по привычке закрывая лицо рукой до глаз: она не так давно сняла чадру. Тогда сияют ее глаза, глядящие мимо Нарышкиной. Гюлизар встала, но ходит мягко и не смело. Нарышкина сторожит ее слова и возбуждается.

— А где твое кочевое кольцо? — спрашивает Нарышкина.

— В Кара-Кумской пустыне, в самых песках, на тоненькой полоске редких трав и водопоев!

Отворяется дверь. Входит человек — Мемед, брат Гюлизар. Высокий, сухой, сильный мужчина, в костюме своего племени. Глаза почти неподвижны, как у сестры. Есть что-то в жестах и улыбке от иронии и затаенного отчаяния. Некоторое время он молча стоит и слушает. девушки его замечают. Гюлизар бросается к нему.

— Мемед! Брат мой! Как давно я тебя не видела!

Мемед целует Гюлизар в щеку. Мягкий почтительный привет Нарышкиной.

Начинают беседовать. Мемед сидит на противоположной койке и коротко отвечает. Чаще за него отвечает сестра. Спрашивает Нарышкина. Она чуть смущается. Мемед говорит сестре, что он приехал за ней, Гюлизар отвечает, что занятия на курсах затянулись и кончатся через неделю.

— Я не скоро вернусь! — говорит Гюлизар. — Возвращайся один!

Мемед думает и улыбается, глядя на сестру. Он не понимает.

— Мы с ней поедем учить детей! — показывает Гюлизар на Нарышкину. — А потом в Москву — учиться больше!

Мемед застенчиво смотрит на обеих. Ему странно, что говорит сестра.

Он дик и чужд в этом месте, ему жалко себя. Он встает и подходит к сестре. Та обнимает его и объясняет свое желание. Мемед говорит, что в племени осталось 200 человек, когда уезжала Гюлизар, было 250 человек.

— Жива Зегидэ? — спрашивает Гюлизар.

— Нет.

— А Фатьма?

— Лежит в песке у Мертвого колодца!

Гюлизар молчит.

— Что же ты будешь делать там теперь? — спрашивает Гюлизар. Ей стыдно.

— Искать траву и спасать людей. Мы думали, ты будешь с нами — ты училась, тебе весь свет видней.

Еще говорят. Главное — тоску о сестре, наверное, навсегда покидающую родное племя, — вождь оставляет внутри себя. Но ее видно. ‹…›

 

Нарышкина, Гюлизар и Мемед уходят по косогору в город. Провинция. Заборы. Дома. Хаты. Небольшие сады. Скамейки, на них отдыхающие люди.

Керосиновые лампы в окнах. Группа рабочих с гармоникой. Люди поют и проходят.

Степь. Три фигуры людей. Пустыня ночью как отвлеченное видение. Только трое людей в ней реальны. Они беседуют. Нарышкина веселая. Она заставляет Мемеда взять Гюлизар и себя под руку.

Мемед не умеет. Потом берет и идет среди двух девушек, смущенный и неловкий.

Они возвращаются к дому общежития курсов. Прощаются. Все трое горят молодостью, возбуждением.

— Едем в кочевье! — обращается к обеим Мемед. — Там ветер, говорят, как друг и сердце, всегда свободно! Я вас подожду!

Подруги смеются и уходят. ‹…›

 

Нарышкина въезжает в село Хошутово, куда она назначена учительницей. Хошутово почти совсем занесено песком. На улице целые сугробы его. Им заметены крестьянские усадьбы. Песок доходит до подоконников домов. Около хат стоят лопаты. Растет редкий кустарник у колодцев. Школа. К ней подъезжает Нарышкина. Кругом молчаливая бедность и смиренное отчаяние. На деревенских дворах сложены кизяки и кучки коровьих лепешек — топливо.

Встречные мужики равнодушны, лица истощены. Редкие дети на улице не бегают, а молча сидят на песке, почти не играя, и лицом похожи на пожилых людей.

Нарышкину встречает сторож — хлопотливый, осчастливленный человек, будто он Нарышкину только и ждал всю жизнь.

На другой день на дворе школы Нарышкина собирает сход крестьян. Крестьяне выглядят как больные люди. Нарышкина им говорит о школе, об ученье детей. Ее напряженно слушают, но на лицах крестьян видно разочарование.

Выходит один крестьянин — он и вначале выделялся из всех: рослый, мускулистый, но тоже истощенный; лицо умное, некрасивое, но привлекательное скрытой силой.

Он говорит:

— Барышня, граждане, это умная женщина. Но только я так полагаю, нас пески замучили. Вон Хатьмы хутора вчистую на мокрые земли сбежали. Школа, конечно, добро — кто скажет? Но и по песчаному делу нам наука и техника нужна! Вот где, я соображаю, будет для нас удовольствие! А грамота — она только при хлебе роскошь, а без хлеба все одно — мученье! Я, конечно, извиняюсь, но песчаную науку надо в школе поставить на престольное место, а то мы вон сажаем шелюгу, а она сохнет, а по-научному видно будет — как и что!

Сход кончается. Нарышкина долго сидит на крыльце школы и думает. В руке у нее книжка. Видна пустыня, видно безлюдное малое село. В Нарышкиной тяжелая дума и борьба. Она видит Мемеда закрыв глаза, а открыв их, видит нищее село. Среди дороги сидит в пыли мальчик, грязный, голый, со старыми белыми, как бы отсутствующими глазами. Нарышкина кличет его. Мальчик, подумав, не спеша подходит, но садится в отдалении и смотрит испуганно и бессознательно.

Нарышкина быстро уходит в школу и выносит оттуда булку мальчику. Тот берет ее, но не ест, а разглядывает и посыпает ее песком, как игрушку.

Нарышкина снова в городе — в губернском Отделе Народного образования. Она говорит с заведующим о необходимости преподавателя в Хошутове песчаной науки. Ее слушают и вежливо иронически улыбаются.

— Что вы предлагаете, Мария Никифоровна?

— Туда нужен агроном сначала, а не учитель. Там ни хлеб не рождается, ни воды нет. Без победы над песками и суховеями там мне делать нечего.

— А вы сами попробуйте преподавать песчаное дело, Мария Никифоровна, — книг мы вам дадим! А когда трудно будет, агронома к себе из участка тащите!

Нарышкина смеется: агроном живет за полтораста верст и никогда в Хошутове не бывает.

Начальник улыбается и жмет ей руку в знак конца беседы и прощания.

 

Нарышкина в Хошутове. Усердная общественная работа: идет посадка шелюги и деревьев. Крестьяне роют землю, другие возят посадочные черенки, третьи носят ведрами воду. Дело происходит на краю села. Нарышкина работает с лопатой, изредка отрываясь для указаний. Рядом с ней Николай Кобозев, тот самый, что говорил на первом сходе, и еще один мужик Никита Гавкин, жадный до работы человек.

После работы, под вечер, Нарышкина с Кобозевым и Гавкиным ходит по селу. Гавкин зазывает ее к себе на двор и показывает хозяйство — бедное, но рачительное, чистое, умное и даже изящное. Кобозев — предсельсовета днем, а иногда и ночами, в одиночку он работает на посадке больше всех.

Ночью Нарышкина и Кобозев едут через пустыню на дальний питомник за посадочным материалом. Пустыня тиха, холодный месяц над неостывшим песком. Нарышкина рассказывает Кобозеву о Пушкине, Ленине, Эдисоне, Амундсене и об Америке. Кобозев слушает завороженный. Лошадь утомилась; Кобозев распрягает ее и дает корм. Путники ложатся в телегу и понемногу засыпают. Холодает. Это заставляет их прижаться друг к другу и спать обнявшись. Под телегой проползла черепаха.

Степь стоит невнятная и сказочная, окружив сияющим лунным воздухом двух спящих людей.

Кобозев ночью просыпается. Заботливо укрывает Нарышкину своим халатом и подходит к лошади. Нарышкина сладко и блаженно спит, раскрасневшаяся и приоткрыв от усталости полные губы. Кобозеву чудится в лунной пустыне цветение миллионов растений. Далекие пространства наполнены людьми и городами. А женщины, как родные сестры, все похожи на Марью Никифоровну.

Кобозев и Нарышкина въезжают в Хошутово на возу шелюговых прутьев и черенков фруктовых деревьев. Вечереет. Мужики сидят на завалинках. Ребятишки играют в догонялки. Нарышкина прыгает с воза и вступает в игру с детьми. Никто ее не может догнать. Вступают взрослые, но тоже не могут поймать Нарышкину. Красная и веселая, она носится по песчаной пыли в туче оживших ребятишек. ‹…›

 

Дико и весело скачет сотня всадников, за ними отстают на худых лошадях кибитки, потом топчется голодное стадо скота. Хошутово ближе и ближе.

Видна яркая рослая зелень искусственных насаждений. Полосы хлебов и огороды, десятки десятин шелюги. Приветливые колодцы. Курятся дымом хаты. Полосы молодых деревьев, уходящие далеко в степь.

От кочевников пыль и звон.

Утро поджигает воздух зарей и сушит блеск росы на хошутовском оазисе.

Всадники врезаются в насаждения и исчезают в их глубине. Туда же проваливается все племя — кибитки и скот. Над зеленью поднимается пыль и окутывает ее. На огородах, на хлебах — жадные стада.

Нарышкина — запыленная, в платочке, печальная, жалкая — въезжает в город.

Платонов А. Песчаная учительница: Либретто // Киносценарий: Литературно-художественный альманах. 1988. № 2.