В Музее кино мне посчастливилось разыскать воспоминание М. С. Каростина о первой его встрече с С. М. Эйзенштейном. (Музей кино. Ф.4. Оп.1. Д.64. Тетр.2.Л 26-27.) Произошло это на студии Первой кинофабрики, где Сергей Михайлович заканчивал монтаж кинофильма «Октябрь»:
— Я увидел его среди вороха снятой пленки. Лентой обмотана шея, ею заняты обе руки, из этого вороха высилась огромная голова А когда голова повернулась в мою сторону, обнаружился характерный эйнштейновский лоб, крутой как надолба. Из-под основания этого архитектурного сооружения сверкали два серых глаза...
Там же я узнал, что два режиссера работали над своими фильмами по соседству, между ними возникла взаимная симпатия, тем более, что М. С. Каростин был давним поклонником Эйзенштейна (вспомним «Стачку»). Завязались приятельские отношения, перешедшие в дружбу. Эйзенштейн писал Каростину из киноэкспедиций и командировок. В середине 20-х годов у С. М. Эйзенштейна возникла идея организовать из уже работающих режиссеров группу для занятий по теории кинорежиссуры. Несмотря на большую занятость, он претворил ее в жизнь, и при Государственном техникуме кинематографии была открыта «Инструкторско-исследовательская режиссерская мастерская» под его руководством.
«Он не хотел становиться в позицию мэтра по отношению к режиссерам, работавшим в „Совкино“. Поэтому он довольно деликатно предложил время от времени собираться, разрабатывая и обсуждая проблемы композиции», — вспоминал А. Д. Попов в книге «Воспоминания и размышления о театре».
«Занятия в мастерской проходили не часто, — писал в своих записках М. С. Каростин, — у всех была работа, но на них постоянно приходили А. Попов, Гр. Александров, С. Юткевич, М. Каростин, И. Пырьев, братья Васильевы, Марк Донской, писатель А. Белый, сценарист Ржешевский и другие ( Музей кино. Ф 4. Оп.2. Д.27. Тетр.3. Л.16.). Занятия проходили в форме лекций, во время которых С. М. Эйзенштейн очень подробно разбирал мировой культуры через призму кинематографа.
Михаил Степанович рассказывал мне:
— Сергей Михайлович описывал нам те картины, которые мы никогда не видели, да так, как будто он их сам рисовал... а мы представляли вполне картины великих мастеров. На наших глазах он «раскадровывал» «репинских» запорожцев, пишущих письмо турецкому султану. Так же разбирались и литературные произведения. Спустя некоторое время Сергей Михайлович предложил от слов перейти к делу и дал нам задание сделать этюд на тему площади Свободы (площадь Моссовета). Надо было написать сценарий и сделать три варианта режиссерских разработок: патетика, трагедия и юмор. На следующей встрече я представил свою разработку. Когда я закончил показ, была тишина. Там в мастерской был такой Ржешевский, он встал и начал беззвучно хлопать. Другие — тоже. Потом заговорил Сергей Михайлович:
— Да, Золя для Вас прошел недаром, Вы усвоили Золя! Вы крепко поняли, что такое проникновение в материал. Ну, а теперь попробуйте комический вариант. Вы же комедию делали, так что это вам сродни.
«После прочтения комического варианта аудитория разразилась аплодисментами, Ржешевский просто криком кричал...» (Музей кино. Ф.4. Оп.2. Д.27. Тетр. 3. Л.15-16.).
И после этого он стал как-то по-особому относиться ко мне. Мы подружились, часто виделись и обсуждали насущные проблемы творчества. В конце 20-х начале 30-х годов, когда Эйзенштейн с Александровым и Тиссе выехали в Европу, США и Мексику, Сергей Михайлович присылал много писем мне в Москву, сопровождая тексты забавными рисунками. Один из них был такой: планета Земля изображена в виде огромного круглого живота обнаженной женщины, а по животу идет Сеятель и разбрасывает мужские детородные органы с призывом: «Сейте: разумное, доброе, вечное!» Таков был полет творческой фантазии великого мастера. Увы, эти драгоценные письма и рисунки его из-за моих многочисленных переездов не сохранились — все бренно в этом бренном мире! Эйзенштейн подарил мне свою фотографию, сделанную в Нью-Йорке, и надписал: «Старик Державин Вас заметил и в гроб сходя благословил!» Надо было написать такую штуку! Я мог просто возгордиться! К сожалению, фото у меня это из-за переездов также не сохранилось. У меня хранились еще два письма от Эйзенштейна: одно о моем сценарии «Перекоп», а второе о фильме, который я должен был снимать, — «Человек меняет кожу». Автором сценария был известный польский писатель, милый человек, расстрелянный в сталинские времена. Эйзенштейн должен был опекать меня в постановке этого фильма.
В апреле 1932 года вновь с С. А. Ермолинским М. С. Каростин заключил договор с «Союзкино» на написание сценария к художественному фильму «Перекоп». Авторы выехали в Крым и искали там свидетелей боев. В качестве консультанта им помогал известный деятель Коминтерна Матэ Залка. Написать сценарий на основе полуграмотных донесений, разобщенных по разным архивам было чрезвычайно трудно, но авторы справились с задачей, сценарий был написан. В момент написания сценария спешно вернулся из Мексики С. М. Эйзенштейн. ‹…›
Слухи о приезде группы и неприятностях достигли Крыма, где в то время находился М. С. Каростин, ‹…› приехав в Москву поспешил навестить С. М. Эйзенштейна на Чистых прудах, где его ожидал «более чем радушный прием» (Музей кино. Ф.4. оп.1. д.64. тетр.4. л.33). Предлогом встречи была просьба М. С. Каростина к С. М. Эйзенштейну дать рецензию на сценарий «Перекопа». Тот через некоторое время послал М. С. записку: «„Перекоп“ Ваш получил вчера и с громадным интересом прочел. У него все данные стать совершенно замечательным фильмом, а потому прошу Вас зайти ко мне сегодня к часам 12-ти, чтобы переговорить о некоторых срывах в сценарии, которые легко исправить. До внесения этих поправок я бы воздержался от читок сценария, ибо вещь во всех смыслах ведущая и имеет все те положительные качества, которые почти не появляются в сегодняшних сценариях, а потому, не доделав ее авторски, ее жалко выносить на обсуждение» (это письмо С. М. Эйзенштейна, к счастью сохранилось. — В. С.)
После доработки М. С. Каростин представляет сценарий «Перекопа» в художественный совет «Союзкино», на заседании которого с поддержкой выступил С. М. Эйзенштейн, зачитавший свой «разбор-доклад» на 20 страницах. Но все было напрасно.
— Нас с Эйзенштейном встретили буквально «в штыки» на худсовете, и как-то подозрительно дружно сценарий забраковали, — вспоминал в записках М. С. Каростин, — Было очевидно, что причина была не в сценарии, а в том, что худсовет получил установку выступить против Эйзенштейна.
А о том, что был перечеркнут год работы сценаристов, никто и не подумал. Неудача с «Перекопом» потрясла Каростина, но С. М. Эйзенштейн не переставал его поддерживать во всех его начинаниях«.