«Однажды ночью» Барнета становится притчей поневоле.

Барнет — едва ли не единственный режиссер 30-40-х, пытающийся остаться внутри жизни как таковой — текучей, неоднозначной, плохо подчиняющейся идеологическим идентификациям — и каждый раз выходящий на бой с тоталитарным Мифом, подобно Ивану-дураку со Змеем Горынычем (чаще побеждал Змей). Он и здесь остается самим собой — создает грустную полуприключенческую ленту о том, как девушка спасает раненых бойцов в оккупированном городе. А получается метафизический триллер. Получается сон. И уж, конечно, действия героини воспринимаются как подвиг — хотя здесь никто, включая самого режиссера, не знает, что это такое.

На экране предстает абсолютно разрушенный мир, состоящий из развалин и руин. Жить тут практически невозможно. Да никто и не живет, лишь изредка бродят странные существа без внятно определенных целей. Кто занимает какую позицию, сказать сложно — тем более, что «положительных» и «отрицательных» здесь играют одни и те же актеры (зачем это было нужно Барнету, вот загадка — скорее всего, причиной является какая-то производственная необходимость). В начале фильма фашисты собирают сходку в цирке — кажется, что приходят туда все жители — заканчивающуюся расстрелом. После чего складывается ощущение, что в городе вообще никого не осталось — лишь снуют различные чудные тени, перманентно преследующие друг друга. В этой абсолютно вымороченной обстановке героиня совершает и совершает ежедневные действия по выхаживанию раненых бойцов — несмотря ни на что — почти, как заведенная. И таким образом приближает свою жизнь к духовному подвигу. Она устала, она испугана, время от времени падает в обморок, у нее часто случаются истерики, с лица не сходит гримаса ужаса. В финале она не погибает, а (вот запредельный финал для советского кино, да еще и 40-хгодов!)сходит с ума. Барнет продолжает тему «Нашествия» — жизнь не в состоянии совладать в навалившейся на нее метафизикой смерти — противопоставить Смерти нечего — но если персонажи Роома сбиваются в спасительный коллектив и там теряют себя поодиночке, то героиня Барнета вынуждена выбирать посреди Ада индивидуальный, личностный путь просто потому, что рядом с ней никого нет. И она тоже не справляется — ее подвиг не становится Путем, а приводит к саморазрушению, ибо отсутствует духовная опора — и вот результат: в экстремальной ситуации нацеленный на добро нормальный человек, оставшийся наедине с собой, превращается или в камикадзе (Жаков в «Нашествии») или в зомби. Он или расстается с самим собой ради Главной Цели, либо вообще себе не принадлежит.

Шпагин А. Религия войны // Искусство кино. 2005. № 5.