В «Однажды ночью» мужчиной был только комендант Бальц. Остальные были штампованными персонажами. Остальных не играл Борис Барнет.

В школе-комендатуре все как-то странно. Нет суеты, мельтешения адъютантов. Но те немногие, кто здесь обитают, ничего этого не замечают: старуха, прямо-таки Баба-Яга; ее сын, немецкий прихвостень, похожий на засидевшегося в управдомах Соловья-разбойника; да дурак-фельдфебель, потасканный черт. Комендант Бальц появляется здесь неожиданно, словно соткавшись из воздуха. И мы сразу же улавливаем, что ни плакатные герои, ни карикатурная нечисть, а только он один чувствует вместе с нами всю напряженную темную пустоту низких сырых залов с подгнившими лестницами и забитыми крест-накрест ходами куда-то вглубь. Кажется, что там гнездятся привидения, прибившиеся в старую школу из забытых в детстве готических снов немецкого коменданта. И вся постылая страна, в которую его пригнало неукротимое, жестокое время Большой войны, замыкается для Бальца в этих неуютных, словно опустевший замок, стенах. В отличие от наивной Вареньки комендант знает, что война присутствует здесь и сейчас — в тягостной темноте, гулкой тишине он ощущает смерть. Мы чувствуем это вместе с ним. Мы, которые ждем, мы, которые боимся.

Остраннение. Метод, которым пользовалось кино в военных 40-х, разрабатывая образ врага. Враг — он как бы нормальный человек, но другой. Первый способ показать этого другого — превратить его в чудовище, нелюдь; так поступал Фридрих Эрмлер в «Она защищает Родину». Второй — высмеять, как это было в «Боевых киносборниках» или у того же Барнета с его предателем и фельдфебелем. Но в случае с Бальцем Барнет выбрал третий вариант: упрощению до шаблона он предпочел усложнение до характера.

Комендант Бальц. Красивое лицо, благородство жестов, мужественность, которую не скрыть, и усталость, равнодушие. Интонации, с которыми Бальц ведет допрос старика, укрывавшего вопреки приказу советского раненого, неподражаемы. Бальц не раздражен, нет. Он пребывает в печали:

— Вы читали (приказ)?

— Читал…

— И все-таки прятали?

— Прятал…

Барнет наделяет своего Бальца меланхолией ‹…›, и герой все время превозмогает ее, как едва превозмогает отвращение к своему же громкому голосу. «Я требую, чтобы все было по правилам! Раненые были в госпиталях, здоровые работали!» — выкрикивает Бальц. За этим стоит: я желаю, чтобы все играли свои роли как надо, раз уж я добросовестно отрабатываю свою. И только ради того, чтобы доказать самому себе способность на поступок, он собственноручно расстреливает бунтовщиков, бьет ногами Вареньку.

Кино времен войны было откровенно натуралистично. Люди видели так много насилия, грязи, корчащиеся на виселицах тела в жизни и в кадрах кинохроники, что игровое кино смело дублировало весь этот кошмар. Барнет воздержался. Только струйка крови у рта Вари, только то, как маленькой девочке, свидетельнице массового расстрела, дед прикрывает ладонью глаза. Но вот Бальц стреляет в саму девочку, стреляет в упор, и, конечно, в этот момент малышка находится за рамкой кадра. Донской не преминул бы показать откинувшуюся голову ребенка. Эрмлер, не сдержавшись, бросил бы эту головку под танк. Роом разбил бы нам сердце предсмертным отражением в детских глазах. Зритель Барнета может представить эту картину настолько изощренно, насколько позволит его собственная фантазия. Бальц здесь как бы и не причем. Барнет его щадит, но этим подчеркивает его отличие от всех виденных в кино фашистов: расслабленная интеллигентность вместо простой, понятной воинственности. Бальц отвращает неорганичностью собственных поступков. Неорганичность эта постигается зрителем совсем не при помощи анализа — любая цельная натура, что называется, чует это нутром. И кажется, что образ возникает не столько из режиссуры, сколько из актерского чувствования. «…В один из моментов мне вдруг почудилось, что я увидел на экране живого Барнета — каким я представляю его себе (увы, с чужих слов), — писал Марк Кушниров о следующей актерской работе режиссера — генерале Кюне из „Подвига разведчика“. — Это был момент, когда Барнет вместе с П.Кадочниковым, играющим Федотова, проводит сцену в бильярдной. Кюн выигрывает и готовит решающий удар. И вот вся его поза, прищур, то, как он сгибается над кием, как целится — все щемяще похоже на Барнета».

Это и был Барнет. И в «Подвиге разведчика», и в «Однажды ночью». Тоска и приступы безжалостной нелюбви к себе были так знакомы этому любимцу общества, человеку деятельному, светлому духом и мучимому порой долгими горькими депрессиями, одна из которых привела его к самоубийству в 1965 году. Когда в «Однажды ночью» зритель наблюдал за непонятным человеком в нацистской форме, на экраны американских кинотеатров выходили картины в новом жанре «noir» триллера с Хэмфри Богартом, одиночкой-циником, способным на насилие и страдание, скрытое от посторонних глаз. И пусть фашистский комендант Бальц не мог даже в Америке стать таким героем, но таким его сыграл Барнет. 

Мусина. М. Страх и смех. О фильме Бориса Барнета «Однажды ночью» // Киноведческие записки. 2002. № 57.