Никто из тогдашних кинотеоретиков, я уверен, не рискнул бы предположить, что комедия Барнета станет памятной вехой в истории нашего кинематографа. Что ее — легкую, незлобивую и незатейливую — будут внимательно разглядывать, заново постигать теоретики грядущих лет. Что найдутся в далеком будущем зрители, которым картина эта покажется куда более живой, интересной, чем многие хрестоматийные образцы. А случилось именно так.

Картина была, по сути, режиссерским дебютом Барнета. «Мисс Менд» он снимал вместе с Ф. Оцепом и в немалой степени под его руководством. Приступая к первой самостоятельной постановке, Барнет, естественно, не ощущал себя вполне самостоятельным художником. Дух ученичества еще не покинул его. Он не считал зазорным обращаться при случае к чужому, более зрелому опыту, однако в подражательность не впал, ибо использовал лишь то, что отвечало его мироощущению. И использовал достаточно своенравно.

Два «чужих опыта» были тогда главными его опорами. Первая, ощутимая не слишком конкретно, именовалась Кулешовым. За короткий период их совместного творчества Барнет, самый нерадивый и недолгий его ученик, приобрел навыки ремесла, практический кругозор, страстный патриотизм профессии. Но главное: вкус к дерзанию, безоглядному творческому азарту. Кулешов укрепил и узаконил в Барнете то, что изначально было присуще его натуре и что он сам, к несчастью, со временем утратил: склонность к озорству, веселому дурачеству, импровизации. ‹…›

Успешный дебют Барнета-режиссера во многом опирался на успех знаменитой комедии Протазанова «Закройщик из Торжка». В. Туркин, сценарист обеих картин, использовал в них один сюжетный ход — неразбериху и скандал вокруг выигравшей облигации (оба фильма делались по заданию Наркомфина с целью пропаганды первого государственного займа). Насмешка же — легкая, добродушная — была обращена против мещанства, воспрянувшего духом в годы нэпа.

Повторим: Барнет и в мыслях не дерзал подражать Протазанову. Просто он обращался к тому же материалу и схоже его чувствовал. Не случайно его, как и Протазанова, привлекали окраины, тихие заводи, скромные уголки, как бы сторонние великим свершениям эпохи. «Девушка с коробкой» начинается титром: «В двадцати километрах от Москвы, в дачной местности…» А когда действие переносится в Москву, перед нами, в сущности, все та же провинция, затерянная в сутолоке столичных буден — шляпный магазинчик «Мадам Ирэн». Как и Протазанова, Барнета привлекали образы людей, в общем-то, заурядных и вроде бы не характерных для тех бурных времен, так называемых «маленьких людей». Наташа Коростелева — «девушка с коробкой», скромная модистка — шляпница; телеграфист Фогелев — ее незадачливый поклонник; бездомный житель столицы Илья Снегирев — ее избранник. Люди, сознание которых не отличается высокой и пылкой революционностью, но их мироощущение являет собой чисто человеческий довод в пользу революции. Ведь вон как легко и весело выдерживают они искушение богатством. Счастье для них — в отличие от частника, нэпмана, мелкого стяжателя — вовсе не в деньгах. В их молодых сердцах царит дух бескорыстия, столь свойственный тому времени.

Как и Протазанов, Барнет был «актерским» режиссером. Кстати, и первый свой актерский ансамбль он подобрал (за исключением Владимира Фогеля) чисто протазановский: Анна Стэн, Иван Коваль-Самборский, Серафима Бирман, Павел Поль. Представляя читателям «Советского экрана» картину, Барнет писал, что это его первая самостоятельная работа и в ней он делает ставку на актера. Важный момент в контексте творческих устремлений того времени — вспомним, что этот период, по словам Эйзенштейна, проходил под знаком типажных и монтажных тенденций. ‹…›

Барнет по натуре не был теоретиком. Он не любил раздумывать на бумаге о путях своего творчества. То, что он изложил в крохотной заметке, было для него частным наблюдением, но интуитивно Барнет двигался очень целеустремленно и последовательно. В этом смысле «Девушка с коробкой», при всей своей непритязательности, оказалась для него весьма решительным шагом.

А картина и впрямь внешне непритязательна. Маленькая комедия. Шесть частей — полнометражный минимум. Больше и не надо, поскольку ее содержание на грани веселого пустяка: симпатичную, скромную девушку слегка «нагрели» хозяева — расплатились вместо денег облигацией, а та возьми и выиграй сто тысяч. Впрочем, меньше тоже не надо. Обидно было бы потерять любую мелочь. Попутная жанровая зарисовка, изобразительный каламбур, преувеличение — создают обаятельный колорит фильма. И здесь вдохновение Барнета проявляется с наибольшим блеском.

Когда он приступил к постановке, споры о путях и возможностях советской комедии — особенно на экране — были в самом разгаре. Это было практически неизведанное и притом довольно сомнительное поприще. Комедия положений казалась неприемлемой в силу исконной своей примитивности, идеологической пустоты. Комедия нравов казалась неуместной на данном историческом этапе, ибо также грозила свести насущные повседневные проблемы к легкомысленной трактовке. Сатире же отводились функции сугубо плакатные, агитпроповские, поскольку наша реальность — и политическая, и обиходная — осмеянию, а тем более обличению, не подлежала. Подлежали только классовые враги да явные пережитки.

К сатире Барнет никогда не питал пристрастия. Душа у него была мягкая, больше склонная к сочувствию, чем к обличению. Фактически в «Девушке с коробкой» нет отрицательных персонажей. Не считать же таковыми мадам Ирэн и ее супруга — нэпманов образца 1927 года. Барнет не прочь потешиться над ними — над их старомодными ухватками, над их жадностью, над их постоянным паническим испугом, но он чувствовал в них веселую и увлекательную характерность и по-своему увлечен этой характерностью. И здесь интонация едва ли не Кустодиевская.

Разумеется, работая над картиной, Барнет щедро пользовался приемами комедии положений, открытого комического аттракциона, прямого фарса — без этого невозможна никакая комедия. Но именно быт, стихия быта, как ничто, возбуждали его остроумие. Режиссер был не просто наблюдателен и точен — он ощущал быт проникновенно, до самой сердцевины, с увлечением живописал его подробности, его несуразности, неуклюжести. И при этом Барнет был до чрезвычайности снисходителен, больше того — дружелюбен к этому быту, милосерден к его издержкам. Он ощущал его как веселую круговерть, молодую, неустоявшуюся, полную естественных курьезов и недоразумений — без которой не может быть многоцветной, многоголосой жизни.

Тем и хороша «Девушка с коробкой». Вся ее атмосфера, каждая ее подробность пронизана той легкостью дыхания, той свежей непосредственностью, что сообщает картине, помимо всего остального, добавочный запас прочности, долговечности. Получилась не просто бытовая комедия нравов. Получилась первая лирическая комедия.

И последнее. Не стоит ли нам лишний раз задуматься, отчего картина, сделанная с рекламной целью, стала вдруг достижением большого искусства. К слову, не с ней одной такое случилось. О протазановской картине мы уже вспоминали. Видимо, так бывает, когда «злоба дня» и внутренняя потребность художника совпадают без нажима, непроизвольно. Когда между ними нет преграды корысти, конъюнктурного расчета, суетной зависти, мелкой амбиции.

Кушниров М. Девушка с коробкой // Искусство кино. 1987. № 1.