Сдавая весенние экзамены по окончании шестого класса реального училища, я с ужасом думал о предстоящей учебе в седьмом.
На архитектурном отделении Московского училища живописи, ваяния и зодчества, куда я намеревался поступить по окончании средней школы, был довольно строгий экзамен по рисунку. Это значило: целый год еще учиться в седьмом классе (а вдруг два?!) и минимум год еще потратить на частные занятия по рисунку. Перспектива страшная… Как быть?! Впрочем, я довольно быстро нашел выход из положения. Все лето я с утра и до ночи рисовал и писал этюды, одновременно готовясь сдать экстерном за седьмой класс, а осенью выдержал экзамены в Училище живописи, ваяния и зодчества, но… на живописное отделение.
В 1920 году я простился с живописью и ушел добровольцем в ряды Красной Армии. В Москве я оставил друзей, больного отца, ужасающе пустой суп из воблы в столовой Училища и бесконечные пешие походы по Москве в поисках заработка (заставки и виньетки для журналов, шрифты, ретуширование фотографий
Ради того чтобы присутствовать на репетициях и не пропустить ни одного спектакля, я незаметно для себя стал совсем «незаметным», но абсолютно необходимым закулисным мальчиком. В течение полутора лет я с наслаждением изображал сверчка и чайник в спектакле «Сверчок на печи», водил мокрым пальцем по краю хрустального бокала, имитируя пароходные гудки в «Гибели Надежды», подражал
ветру, вертел ребристые барабаны, накрытые холстом, клеил, красил, чинил бутафорию и прочее. Я влюбился тогда в этот театр и эта моя любовь никогда не пройдет. Пожалуй, это был самый радостный период моей жизни. Сейчас я вспоминаю его с большей любовью, чем даже свое детство. В этом театре я впервые понял, как требовательно искусство, какой упорной работы оно требует, чтобы быть простым и правдивым, и какое счастье работать в искусстве.
Итак, я уехал на
Снова возник вопрос: а что же делать дальше?
У большинства боксеров перебиты носы. Мне посчастливилось. Я избежал этой участи. Может быть, это свидетельствует о том, что я был неплохим кулачным бойцом, хотя я уверен, что если бы не новый поворот в моей биографии, рано или поздно нос перебили бы наверняка. У меня было много матчей, но знаменательных в моей жизни было два. Первый — потому, что на нем присутствовали Л. Кулешов, В. Туркин и В. Ильин, и второй — потому, что он был не совсем честным. Мое знакомство с Кулешовым произошло за кулисами ринга. Он искал натурщика на роль ковбоя для картины «Приключения мистера Веста в стране большевиков». Меня вызвали и я предстал перед ним задыхающийся, с огромным синяком под глазом, с вывихнутым пальцем и только что проиграв матч.
Предложение сниматься было для меня полнейшей неожиданностью. Не имея актерской школы, не зная техники, что мог я сделать в кино? Я отказался наотрез. После длительных переговоров меня убедили пойти на приемные испытания в ГИК.
Я ходил туда несколько раз и каждый раз возвращался с полпути домой. Было страшно. Все же однажды я, собравшись с духом, дошел до Неглинного проезда и к своему удивлению выдержал приемные испытания в ГИК.
Вначале работу в ГИКе мне приходилось сочетать с боксом. Все матчи, в которых я участвовал, были настоящими, серьезными и спортивными, без махинаций, присущих цирковым чемпионатам французской борьбы, все кроме… одного. О
В одном из летних садов,
Я зашел в этот летний сад в тяжелое для чемпионата время. Сборы катастрофически упали. У зрителей ослаб интерес к борьбе, и администрация, признав во мне боксера, в поисках трюка предложила мне десять миллионов рублей за каждый матч бокса, если я сделаю громогласный публичный «вызов» из зрительного зала всему чемпионату. Я отказался, но назавтра выяснилось, что артель «Фоторетушь», в которой я получал работу, проворовалась и через два дня я… дал согласие на «вызов». Договорились так: если я сделаю вызов, на французском языке в качестве «иностранного» боксера, я буду получать не десять, а пятнадцать миллионов в вечер. Вызов на русском языке автоматически снижал мой гонорар на пять миллионов рублей. Я сделал вызов на… французском языке. На следующий день был аншлаг. Я понял, что продешевил: ведь рано или поздно мне предстоял матч с человеком, выдерживающим на себе трехтонку с оркестром!
На ринг я вышел не без волнения. Маленькая подробность этого матча: администратор умолял нас (меня и чемпиона мира) кончить матч вничью, дабы обеспечить на следующий день еще раз повышенные цены и битковый сбор. За «решительную» схватку нам был обещан двойной гонорар.
Промысловый журнал, куда я делал технические рисунки, к этому времени претерпел участь артели «Фоторетушь», и я снова согласился.
В первом же раунде я вылетел от потрясающего удара за ринг в оркестр. Я понял, что чемпион забыл о данном администратору обещании или решил еще раз укрепить свое чемпионство. Снова вылезая на ринг, я вопросительно глянул в глаза администратору, исполнявшему и судейские обязанности, но не заметил на его лице ни горечи, ни удивления:. Лицо это сияло довольством. Мне стало ясно, что происшедшее только что событие воспринято им не как серьезная угроза завтрашнему «битковому» сбору, а как хорошая подача номера. А в глазах чемпиона я заметил кровожадные огни. Приходилось начать действовать и мне. Тщательно избегая встречных ударов, я методично и последовательно начал самый трудный для себя бой. Отсутствие боксерской техники у чемпиона спасло меня. Матч вынуждены были прекратить по причине кровотечения на губы, носа и рассеченной брови у чемпиона. Следующий наш матч не состоялся.
Не получив у разъяренного администратора ни копейки за последние несколько матчей, я совсем перестал заниматься боксом, так как к этому времени начались съемки «Приключений мистера Веста». К сожалению, это была моя первая и последняя картина с Львом Владимировичем Кулешовым. «Технические» причины моего расхождения с ним (очень рад, что это не нарушило нашей большой взаимной Дружбы) я описывать не буду. Это сложно и длинно. Все это произошло тогда, когда я по ходу съемок висел на тонком шпагате над мостовой одного из переулков в Замоскворечье на высоте восьмиэтажного дома и думал, что сейчас шпагат лопнет и я свалюсь в бездну. Снизу до меня доносились крики Кулешова… Инцидент закончился вызовом пожарной команды, которая меня сняла. Висел я минут 25–30. До сих пор я помню фамилию главного пожарного. «Спасибо, товарищ Сидоркин!». Так в 1924 году я начал (и — как мне казалось тогда — окончил) свою работу в кино. Это был морозный зимний день. Я сидел в ковбойском костюме в бане, отогревался и ждал, когда будет окончена съемка, чтобы уехать домой навсегда.
Моя первая режиссерская работа в кино — «Мисс Менд» в «Межрабпомфильме». Путь к ней был стремителен и в общем легок. Я написал сценарий под названием «Четыре шайки» и отнес его в «Межрабпомфильм» на Масловку. Сценарий понравился, у меня его «приняли», денег не заплатили, но зато и не поставили. Лишь на исходе второго месяца моих ежедневных посещений сценарного отдела, когда В. Туркин, узнав, что я хожу на Масловку пешком, дал мне взаймы, а не «в счет гонорара», 50 копеек на обратную дорогу, я понял, что на авторский гонорар мне рассчитывать не приходится.
Возвращаясь обратно на трамвае, я твердо решил порвать с кино, но, очевидно, «Четыре шайки» все же
С этого времени моя биография уже не имеет таких резких отклонений в сторону, как вначале. Началась серьезная, трудная работа, не всегда приятная и радостная. Не буду делать перечня моим постановкам, удачам и особенно неудачам. Сейчас не хочется о них вспоминать, не хочется огорчать себя, хочется верить в новые удачи.
Барнет Б. Как я стал режиссером. М.: Госкиноиздат, 1946.