Михаил Ромм: Совсем недавно я видел вашу работу «Рокко и его братья». Это сильный фильм, мне он понравился. Я не люблю искусства «вполголоса». Искусство, как пища, должно быть либо горячим, либо холодным. Хороший горячий борщ, холодное мороженое. Теплыми бывают только помои.
Лукино Висконти: Я с вами совершенно согласен.
М. Р.: Ваша картина горячая.
Л. В.: Мне тоже нравится или горячее, или холодное. Всегда нужно работать, рассчитывая на сильные нервы — не нужно бояться говорить в полный голос. Художник должен вникать в жизнь и вторгаться в нее своим искусством. ‹…›
М. Р.: Я очень люблю итальянскую кинематографию и считаю, что картины, которые появились в Италии после второй мировой войны, — это новое слово. Я стараюсь следить за работой итальянских неореалистов, хотя подражать им не хочу.
Л. В.: И это правильно! Мы можем делать у себя определенные вещи, которые являются результатом наших социальных условий. Если бы вы повторяли у себя то же самое, это было бы ошибкой. Неореализм вначале, когда он был еще в чистом виде, повлиял на весь мир, как в свое время советский кинематограф оказал влияние на кинематографию всего мира. Но ясно, что ваш кинематограф связан с условиями, существующими в Советской стране, а наш — с другими условиями. И поэтому каждый из нас должен быть погружен в свою среду, в свою реальность, чтобы понять ее и двигать вперед, развивать, преобразовывать ее в своем рассказе. Иначе это не будет произведением искусства.
М. Р.: Меня всегда заставляли задумываться такие взрывы в развитии искусства. Почему, например, Возрождение дало в Англии великую литературу, а в Голландии — живопись? Почему в XIX веке именно Россия дала самую высокую в мире литературу? Почему после второй мировой войны в Италии возник новый кинематограф? Ведь фашизм рушился тогда во многих странах Европы, но почему же именно в Италии появился неореализм?
Л. В.: Я могу вам рассказать, как возникло неореалистическое направление, потому что я сам принимал в нем участие, я ответствен за это.
М. Р.: Послевоенная итальянская литература… Может быть, здесь причина того, что после второй мировой войны в вашем кино появился неореализм?
Л. В.: Конечно, между нашей послевоенной литературой и неореализмом есть связь. Двадцать лет фашизма — двадцать лет обскурантизма, множество глупостей и скотства. Замкнутой стала поэзия, символичной — живопись, потому что никто не имел права говорить правду. После войны литература искала выхода из этого тупика. Появилась необходимость выступить против формул, которые были навязаны Италии и которые не были правдой. Фашизм утверждал, что все идет хорошо, что народ счастлив, что интеллигенты даже в ссылке, на галерах тоже счастливы, что итальянская нация очень плодовита, что у нас много детей. Правда, при этом умалчивалось о том, что их нечем было кормить. Фашисты говорили, что итальянцы воевали без оружия, без башмаков, но были счастливы. Нам хотели навязать представление о благополучной жизни нашего народа. Наша Коммунистическая партия боролась, и очень эффективно боролась, несмотря на то, что такие крупные ее руководители, как Грамши, умирали и сидели в тюрьмах. И вот появились художники (а потом целое движение), понявшие, что нужно разорвать, уничтожить фашистскую ложь. Мы проснулись и сказали: нужно разорвать эту вуаль, нужно сломать эту стену. ‹…› Я считаю, что такие художественные направления, как неореализм, не могли бы жить, существовать, если бы не возникла необходимость рассказать правду. ‹…›
М. Р.: У меня еще один вопрос. Вы, вероятно, видели наши последние советские картины?
Л. В.: Только «Чистое небо». А «Балладу о солдате» я видел в Италии. Мне очень понравились оба фильма Чухрая, очень. А над чем сейчас работаете вы?
М. Р.: У меня был большой перерыв, во время которого я вел занятия по режиссуре в Институте кинематографии, а на производстве руководил творческой мастерской. Вы знаете моих учеников?
Л. В.: Я тоже хотел бы у вас поучиться…
М. Р.: Спасибо. Так вот теперь, на старости лет, хочу сделать картину.
Л. В.: Вы совсем не стары. Вы в очень хорошей форме.
М. Р.: Мне шестьдесят лет.
Л. В.: Мне около этого — пятьдесят три.
М. Р.: Ну, это большая разница. Через семь лет вы это почувствуете. Фильм, который сейчас мною ставится, я рассматриваю в
Л. В.: А я бы никогда на вашем месте об этом не беспокоился. У вас прекрасный почерк.
М. Р.: Я настолько недоволен почти всеми моими фильмами, что вот уже несколько лет просто не могу их смотреть. Когда мои картины показывают ученикам, я ухожу из зала.
Л. В.: Мои прошлые картины мне тоже не нравятся.
М. Р.: Поэтому я взял совершенно нового для меня, молодого оператора. Ищу средство для омоложения.
Л. В.: В каждом произведении художник омолаживается. Когда начинаешь новый фильм, кажется, что до этого ничего не сделал… Я стараюсь не думать о прошлом, стараюсь быть совершенно «непорочным».
М. Р.: Должен сказать, что я был настолько «непорочен» в первых трех декорациях, что они ни к черту не годятся. Но у нас нет продюсеров, поэтому я не пострадал — я пересниму их. Это современная картина. Действие происходит в среде советских физиков, решающих важнейшие для человечества проблемы. Поэтому мне пришлось познакомиться с очень интересными людьми, которые работают на самом острие современной науки, живут интересами всего мира.
Л. В.: Я с вами согласен — нужно делать именно такие вещи.
М. Р.: Самая большая трудность заключается в преодолении навыков, инерции. В последнее время я стал замечать, что в жизни очень многое происходит не так логично, как в искусстве, что люди выражают свои чувства совершенно не так, как это принято выражать на сцене и экране. И в этом более глубокая, настоящая логика. Но когда хочешь сделать хоть немного не так, как принято, то начинается борьба с собой, со своими привычками, с актерскими навыками, с навыками всех, кто тебя окружает. Все стараются, чтобы все было «получше», и потому все делается гораздо более привычным, стройным, округлым. Конечно, будь я моложе, мне бы больше удалось. А то руки уже привыкли писать и делать, глаза — видеть, ухо — слышать. А все это хочется заново переставить.
Л. В.: Мне кажется, это нужно делать каждый раз, приступая к новой работе.
М. Р.: Очевидно, я не каждый раз это делал, а сейчас вот хочу сделать. На всякий случай я назвал картину «Я иду в неизвестное» [первоначальное название фильма М. Ромма «Девять дней одного года»], потому что не знаю, получится она у меня или нет. Если получится, назову ее
Л. В.: Я убежден, что ваша позиция правильна. Я просто убежден в этом. И это доказывает, что вы гораздо моложе многих молодых. Я знаю молодых, которые настолько подчинили себя определенной манере, что никогда не нашли бы в себе смелости сделать то, что хотите сделать вы: начать завоевывать новый опыт.
М. Р.: Ну что ж, я попытаюсь.
Л. В.: Я думаю, что в будущем году я посмотрю ваш новый фильм и вспомню эту беседу. Был очень рад познакомиться с вами. Большое спасибо. Желаю успеха.
Ромм М. Висконти Л. Интервью 1961 года // Ромм М. Избранные произведения: В 3 т. Т. 2. М.: Искусство, 1980.