Часть шестая

По лестнице на аппарат спускаются граф и Пышка. Граф ведет Пышку под руку. Он необычно вежливо пригибается к ней, приостанавливается, говорит:

— Высшее назначение женщины, дитя мое, состоит в том, чтобы жертвовать собой.

Они спускаются на аппарат. Пышка восхищенно и почтительно слушает, явно не понимая, в чем дело. Они выходят из кадра.

В кадр, как бы продолжая движение предыдущего кадра, входит Пышка, но уже не с графом, а с Каррэ-Ламадоном. Продолжая игру графа, Каррэ-Ламадон интимно наклоняется к Пышке, говорит:

— Когда в положение, подобное вашему, мадемуазель, попадали древние римлянки…

Внимательно и удивленно слушает Пышка. Они проходят.

И в следующий кадр (около двери на кухню) Пышка входит уже не с Каррэ-Ламадоном, а с Луазо. Луазо говорит, захлебываясь, прикидываясь простачком, похлопывая Пышку по плечу:

— Э, милая моя, патриотизм, в конце концов, это только патриотизм, не больше.

Пышка начинает понимать. Она внимательно взглядывает на Луазо, пожимает плечами, проходит в кухонную дверь. Луазо идет за ней.

Но на кухню Пышка входит не с Луазо, а вновь с графом. Он, продолжая прежнюю игру, ласково нагибается к ней.

— Юдифь, мадемуазель, отдалась Олоферну, чтобы…

Не дослушав, Пышка поворачивается, идет обратно, сопровождаемая ласковым графом.

Но в гостиную она входит уже с Каррэ-Ламадоном. Каррэ-Ламадон оживленно говорит что-то. Они идут к камину. Они останавливаются на минуту. Они проходят дальше.

И к столу они подходят уже втроем: с двух сторон уговаривают Пышку Луазо и Каррэ-Ламадон. Они проходят.

И к пианино они подходят уже вчетвером. Присоединился граф. В три рта уговаривают Пышку патриоты. Они идут на аппарат. Вырастает лицо Пышки.

Пышка. Она сосредоточенно думает. Она взволнованно кусает губы. Она оглядывается. Она вдруг резко оборачивается.

Она бежит к лестнице.

Она поднимается по лестнице навстречу идущей сверху графине. Они встречаются.

Графиня принимает Пышку в свои объятия. Она интимно и жарко шепчет ей на ухо:

— Какой интересный мужчина!

Наверху, за спиной графини, мы уже видим г-жу Луазо. Видим хорошенькую головку г-жи Каррэ-Ламадон. Пышка освобождается из графининых объятий, она торопливо идет вниз.

И внизу, около лестницы ее перехватывает граф, вдруг ставший фривольным, почти подмигивая, чуть не тыча Пышку в бок, он с неожиданной плутоватостью бормочет ей на ухо:

— Знаешь, детка, я понимаю его…

И если граф начал фразу, Луазо, сменивший его, закончил ее так, что остается неясным, кто же именно ее сказал. Луазо продолжает:

— Ты такая хорошенькая…

И Каррэ-Ламадон, ставший вдруг похожим на Луазо, заканчивает:

— Он всю жизнь будет хвастаться.

Пышка резко оборачивается.

Ее губы дрожат. Прижимая руку к груди, она говорит:

— Но я не хочу…

Она ждет ответа от патриотов. Она повторяет:

— Не хочу.

Она оборачивается. Она стремительно бежит.

Около камина сидят обе монахини. Они встают. В кадр вбегает Пышка. Старшая монахиня обнимает ее. Она простирает руку, как бы останавливая посягающих на Пышку.

Она усаживает Пышку на стул, она склоняется над ней, гладит ее по волосам.

Напряженно глядит куда-то вверх, беззвучно шевеля губами, младшая монахиня. У нее лицо подвижницы.

Гладит старшая монахиня Пышку по голове. Она мягко, ласково говорит:

— Святейшая Агнесса платила своим телом…

И старшая монахиня зажимает палец на руке.

Продолжая беззвучно молиться, младшая подвижница перекрестилась, как бы отмечая этим падение святой Агнессы.

А старшая все так же мягко продолжает:

— Святая Агата платила своим телом…

Она загибает второй палец. Слушает, склонив голову, Пышка.

И младшая крестным знамением отмечает падение святой Агаты.

А старшая продолжает настаивать:

— Святая Христина платила своим телом, святая Елизавета…

Она говорит все энергичнее, все живее, загибая палец за пальцем.

Крестится, крестится, крестится младшая.

Напряженное лицо жадно слушающего Луазо.

Он идет на аппарат от окна. Потирая руки, еле дышит от волнения.

Идут от пианино граф и Каррэ-Ламадон.

Спускаются по лестнице женщины, дрожа от жадного волнения.

Сверху, с лестницы гостиная. Стягиваются в группе у камина Пышкины спутники.

Они кольцом окружают монахинь и Пышку.

А монахиня продолжает говорить, загибая пальцы. И когда загнут последний, десятый, она поднимает кулаки вверх, она вытягивает к небу костлявые руки и обрушивается на Пышку со страстной экзальтированной проповедью. Она говорит с ораторскими жестами, она проповедует, как опытный миссионер.

Пышка поднимает голову.

Тесное кольцо вчерашних патриотов, кольцо людей, еще вчера учивших ее ненавидеть пруссаков, окружает ее.

Пышка оборачивается, она смотрит на графа.

И граф немедленно начинает говорить. Он говорит мягко и увертливо.

Пышка поворачивается.

И начинает говорить нервный Каррэ-Ламадон.

Говорит графиня.

Говорят Луазо.

Ораторствует Корнюдэ.

Проповедуют монахини.

Один за другим проходят перед нами ораторы.

Они говорят по-разному. Одни говорят горячо и быстро. Другие мягко и вкрадчиво. Одни убеждают, другие молят, третьи грозят, четвертые зовут к чему-то светлому. И последнее лицо г-жи Луазо. Огромная сила презрения, ненависти, грубого, лобового напора сосредоточено в этом лице. Г-жа Луазо говорит трясясь, брызгая слюной. Ее огромная пасть шевелится перед нами. И вдруг эта пасть застывает. Г-жа Луазо смотрит куда-то.

Мы видим все кольцо, окружающее Пышку. Все обернулись.

Спускается по лестнице хозяин. И только сейчас мы замечаем, что наступил вечер. Это случилось за то время, когда уговаривали Пышку. Горит лампа. Ползет тень идущего хозяина.

Напряженно ждут патриоты. Начинает приподниматься Пышка. Хозяин входит в кадр.

Он останавливается над Пышкой, но не успевает заговорить. Граф поспешно подходит, подхватывает его и мягко отводит в сторону, кидая назад выразительный взгляд.

И, повинуясь этому взгляду, группа вокруг Пышки рассыпается. Патриоты равнодушно расходятся.

Они разбредаются по всем углам гостиной. Они нейтрально разглядывают стены, притворно зевают. Никто из них не глядит на Пышку. Она видит только спины. У камина остались Пышка и монахини.

Пышка медленно встает. Она как будто задумалась. Она оглядывается. Сейчас перед нами стоит новая женщина. Женщина гораздо более взрослая. Она поняла, что нет никакого патриотизма, в который она поверила. Она поняла, что была, есть и останется для этих господ существом низшей породы.

Стоит Пышка. Она думает. Думает так же напряженно, как вчера на ночном дворе.

Оглядываются исподтишка на Пышку супруги Луазо, глядящие в ночное окно.

Оглядывается Каррэ-Ламадон, рассматривающий тарелки на стене.

Поглядывает граф и хозяин, стоящие в углу.

Монахиня трогает Пышку за руку. Но Пышка отводит ее руку. Вдруг пожав плечами, как будто говоря: «Так значит, вы хотите, чтоб я пошла? Ладно». Пышка решительно выходит из кадра.

Она пересекает гостиную, провожаемая общими взглядами. Она подходит к лестнице. Она останавливается у лестницы. Стоит, опустив голову.

Еле дыша следят за ней супруги Луазо.

Еле дыша глядят монахини. Они снимаются с места.

Они торопливо идут к Пышке. Они подходят к ней.

Старшая начинает шепотом, на ухо проповедовать ей что-то. Она загибает пальцы. Крестится младшая.

Но Пышка уже решилась. Она быстро пошла наверх. И монахини остались у подножия лестницы.

Повернулись от окна супруги Луазо. Они медленно пошли по лестнице.

Пошел граф.

Пошли Каррэ-Ламадон, бросив разглядывание стен.

Подымаются по лестнице монахини. Подходят к лестнице супруги Луазо.

Стягиваются к лестнице патриоты. Постепенно шаг за шагом. Луазо уже поднялся на первую ступеньку.

Скрываются за верхним поворотом монахини.

Стягиваются к лестнице семь патриотов.

Луазо уже поднялся. Он заглядывает вверх, за поворот. Он жестикулирует. Он знаками показывает вниз: «Тише, мол! Не стучите, мол! Вот, вот, сейчас, сию минуту». Не дыша, стянувшись к лестнице воронкой, стоят семь патриотов.

Луазо делает еще один шаг к лестнице. Он вытягивает шею. И вдруг молниеносно скатывается.

Он вылетает в гостиную и начинает в бешеном восторге отплясывать какой-то экзотический танец диких. Граф поспешно хватает его руку.

Но Луазо не в силах сдерживать восторга, целует графа в бороду. Обхватывает его в бешеной кадрили.

У двери немца стоят обе монахини. Старшая послушала, вздохнула, загнула еще палец: «Еще мол, одна». Младшая перекрестилась.

А в гостиной идет кадриль. Луазо вертит графа. Господин Каррэ-Ламадон, графиня. Бросив графа, Луазо подхватывает супругу.

Проплывают, кружась, перед нами сияющие пары.

Лицо за лицом, сияющие, оживленные, проплывают перед аппаратом.

Мрачное лицо немецкого солдата. Он смотрит, прищуриваясь.

Он стоит в дверях гостиной рядом с трясущимся от смеха хозяином. Он взглядывает на хозяина и, резко повернувшись, выходит.

Он входит в полутемную кухню. У стола сидит горничная. Солдат подходит к ней, останавливается.

Он стоит около нее, и горничная робко, снизу вверх, глядит на него. Он берет ее за руку. Он ведет ее.

Они выходят в темный ночной двор.

Они садятся на край каменного колодца.

Они сидят рядом, посреди ночного двора, тускло освещенного фонарем. Солдат все еще держит девушку за руку.

Они не глядят друг на друга. Девушка придвигается к нему.

Они сидят молча. И вдруг девушка, повернувшись, обнимает немца. Они целуются. Да, да, товарищи! Целуются! Это случается сплошь и рядом. И, поцеловавшись, они продолжают сидеть, тесно прижавшись друг к другу. Немец напряженно думает о чем-то, и, выражая какую-то внутренне глубокую мысль, он неожиданно говорит:

— Война… это плохо…

Он говорит это как вопрос, решенный для него. Они сидят щека к щеке.

Ложатся карты на стол, ярко освещенный лампой.

Графиня весело играет с Каррэ-Ламадоном в лапки.

Плутует Луазо, показывая карты супруге, считающей медяки. Они оживлены, как в тот вечер.

Поет г-жа Каррэ-Ламадон, повернувшись к восхищенно слушающему ее графу:

— Любовь к отчизне движет нами…

Граф предупредительно вытаскивает клавиш.

У камина греются веселые монахини.

И на срубе каменного колодца все так же, тесно прижавшись друг к другу, сидят немецкий солдат и горничная.

Он напряженно думает. Он повторяет еще раз с упрямством крестьянина, понявшего простую, но бесспорную истину:

— Война это очень плохо…

Он напряженно глядит в пространство.

Они сидят, тесно прижавшись друг к другу.

Посреди темного двора неразличимы их неподвижные фигуры.

Пустой коридор. Беспорядок ботинок у дверей.

Нет ботинок у дверей Пышки.

Нет сапог у двери офицера.

Пустой коридор. Беспорядок ботинок.

Ромм. М. Пышка. Сценарий // Ромм М. Избранные произведения: В 3 т. Т. 2. М.: Искусство, 1980.