— Вы «Доктора Калюжного» видели? — не здороваясь спросил меня Гарин. — Пьесу написал Юрий Герман, а я поставил по ней спектакль в театре Акимова. Главную роль играю тоже я. ‹…› В первый же свободный вечер я пошла в театр.

— Спектакль мне понравился, — при встрече сообщила я Гарину, — и вы, Эраст, тоже.

— Решено, — пробурчал он. — Я буду снимать картину «Доктор Калюжный» и предлагаю вам роль слепой Оли.

— Мне? — удивилась я.

— Вам, вам!

— Ну какая же я Оля? Маленькая, блондинка и, в довершение всего, слепая. По-моему, это масляное масло. ‹…›

Съемка. Снимаем сначала конец сцены — прозрение. Поле. Оля, шатаясь, идет к сестре, не зная, что это ее сестра. Подойдя, садится на траву и… на крупном плане говорит: «Я вижу! Весь мир вижу!» После этих слов у Оли от счастья медленно наворачиваются слезы (так я задумала, готовясь к роли). ‹…›

На следующий день просмотр материала. Моя сцена. Крупный план. Я смотрю и… никаких слез! Я в панике.

— А где мои слезы? — спрашиваю у оператора.

— А разве вы плакали? — удивился он.

— Эраст Павлович! Вы же стояли возле аппарата. У меня наворачивались слезы?

— Да.

— Так где же они?! — уже злясь, восклицаю я.

— Очевидно, на нашей пленке их нельзя снять, — немного иронически говорит Гарин.

— Как — нельзя? Нужно было просто использовать подсветку.

— Вот и сказали бы оператору, — спокойно возразил Гарин. И, немного подумав, добавил:

— А вам обязательно нужны слезы?

— Да.

— Тогда даю вам слово, что после всех съемок мы непременно снимем ваш крупный план с наворачивающимися слезами.

Эраст сдержал слово.

Сегодня — начало сцены прозрения. Я немного волнуюсь. Это — моя главная сцена в маленькой роли. Эраст, как всегда, сидит у аппарата. Репетицию ведет Хеся [Локшина]. Я делаю сцену буквально так, как написано у Германа: все, что близко, кажется мне далеким, и наоборот.

Мне разбинтовали глаза. Я впервые вижу человека. Моего хирурга. Удивленно смотрю на него, спускаю ноги с постели, стою в нерешительности и вдруг бегу прямо на стену. Больно ударившись, поворачиваюсь и спиной прижимаюсь к стене, медленно опускаюсь, сажусь на пол, а в глазах ужас и удивление.

— Стоп! — слышу я голос Гарина.

Эраст вскакивает со стула и кричит: «Ложись, Оля!».

Я иду к кровати, ложусь.

— Повязка уже снята, — возбужденно кричит Гарин. — Садись, Оля! Теперь спуская ноги с постели. Иди пьяной походкой к окну! Трогая штору, говори свой текст! Медленно поворачивайся к нам! Толмазов! Хватай Олю за руку! Тащи к двери! А ты, Оля, скачи, как воробей! Скачи — кричит, как в трансе, Гарин. — Стоп!

Съемка. Мне быстро бинтуют глаза.

— Приготовились! Начали!

Сцена снята. Все удивленно смотрят на Гарина. Эраст подходит к своему стулу. Нога на ногу, руки крест-накрест. Спокойным голосом произносит: «Теперь снимаем вариант Жеймо».

— Нет-нет! Я отказываюсь от своего варианта.

— Почему?

— Мой слишком реалистичен и потому страшен. А ваш тактичнее и потому интереснее. Если бы я всегда снималась у таких режиссеров, как вы, мне не нужны были бы варианты.

После выхода картины на экран писали что эта сцена мне особенно удалась. Но это не моя заслуга, а Гарина.

Жеймо Я. Режиссер — тоже партнер // Ученик чародея. Книга об Эрасте Гарине. М., 2004.