Если бы Кирилл Серебренников не поставил в свое время спектакли «Лес», «Господа Головлевы», «Киже» и «Мертвые души», нынешнее его хождение в Некрасова показалось бы еще более эксцентричным поступком. «Еще более», потому что осуществление сценической версии поэмы, которой десятилетиями терзают детей в школе, при всех случаях является поступком неординарным. Однако путь Серебренникова, пролегавший через Островского, Салтыкова-Щедрина, Тынянова, Гоголя и приведший сегодня к Некрасову, выглядит весьма последовательным. И дело даже не в фирменных режиссерских приемах, которые и в нынешнем спектакле, конечно, есть. Они узнаются, могут даже читаться прямыми цитатами (песни советских лет, современные костюмы, хулиганская игра с залом — это то, что лежит на поверхности; а вот неполноценный крест, которым осеняет себя персонаж, или атмосфера морока, полусна-полуяви, полу-того-света-полу-этого — гораздо глубже лежащие аналогии). Но дело, повторяю, даже не в этом. А в том, что режиссера с каждым новым спектаклем занимает все сильнее сам код русской классической литературы. Здесь и глубинная суть отечественного менталитета, и исторические траектории, сложившиеся именно так, как сложились, и странный ген уничижениясострадания-жестокости, и непостижимые для иностранца взаимоотношения с законом, и совершенно особые — с Богом и Дьяволом — словом, именно те главные категории, в которых живет и дышит русская классика. Из спектакля в спектакль Кирилл Серебренников обязательно ведет старую историю в злободневность, но раз от разу прямых геометрических линий в этом занятии становится все меньше, а сложных театральных траекторий — все больше. Прямая публицистика все сильнее сплавляется с философией и поэзией. Так не логично ли, что однажды понадобились стихи, как они есть?
Спектакль состоит из трех частей, каждая из которых могла бы быть, хотя и с натяжкой, отнесена к определенному типу театра. По крайней мере вторая часть, «Пьяная ночь», наверное, драмбалет, сопровождаемый камерным ансамблевым пением. Первая, «Спор», содержит элементы шоу, насыщена политической сатирой, здесь находится место и импровизации, и проверенным европейским приемам с видеокамерой, и простодушным, лубочным радостям. Третья же, «Пир на весь мир», начавшись с интерактива, вскоре выливается в мощный психологический театр. Грандиозное сценическое сочинение, поэма в самом что ни на есть театральном смысле этого слова, вмещает в себя и джаз, и советскую эстраду, и академический хор, и скетч, и подиум, и настоящий монолог «по школе», и безмолвный телесный «язык». Все эти многообразные пласты культур и субкультур, все эти слои: от фольклора и классики до попсы и коммерческого дизайна, — сплавляясь с нарочито «народным» некрасовским стихом, сообщают последнему необыкновенно яркий фон и широкий смысловой объем. Ведь все это и есть, в сущности, та самая жизнь на Руси, обставленная, обернутая, облепленная чем только можно: уже раздень человека догола, да и то не разглядишь его в первозданном виде, не отделишь оболочку от сути. Спектакль начинается с вполне сатирического эпизода. Перед нами токшоу, где бесстыжий модератор опрашивает мужичков на тему «Кому живется весело, вольготно на Руси». Ну, и как положено, мужички отвечают. Компания презабавная, семь человек, как семь цветов радуги, являют разнообразные оттенки современного простонародья: работяги, торговцы мелкие, шоферюги, может, даже бедные, как церковные крысы, интеллигенты сельские… Длительная экспедиция режиссера и актеров в Ярославскую область, этот подготовительный этап к спектаклю, конечно же, сыграла свою роль. Актеры Серебренникова, бывшие питомцы его «Седьмой студии», и прежде имели вкус к наблюдению за простым человеком и точному воспроизведению его интонаций и повадок. Взять хотя бы крепыша Никиту Кукушкина или артиста с ярко выраженными азиатскими чертами Евгения Сангаджиева. Впрочем, всем своим артистам Кирилл Серебренников прививал эту точную органику человека из низов. Однако в случае с Некрасовым понадобилось нечто большее. Одной повадки явно не хватало, тут надо было, чтобы стилизованный «под народный» некрасовский стих задышал той самой правдой, которая была в нем изначально заложена и которая оказалась способной зазвучать сегодня с той же силой.
Но вернемся к компании искателей счастья. Кто смущается, а кто и вперед лезет. Ответ про попа модератор деловито микширует, ответ про царя и вовсе звучит таким ляпом, за который могут нынче снять с эфира. Словом, перед нами вполне злободневная интермедия. Когда же доходит дело до истории Ермила Гирина, доброго помещика Гаврилы Афанасьича, бурмистра Клима и т. д., действие смещается в советскую эпоху. Поет статная дива, звезда правительственных концертов (Рита Крон проникновенно выводит песни Ольги Воронец), а народишко тем временем слегка приоделся: свобода, равенство, братство, с каждым днем все радостнее жить. Сюжеты о благих намерениях и добрых деяниях некоторых русских людей, неизменно венчающиеся либо острогом, либо горящей усадьбой, легко ложатся на эти картины жизни из недавнего прошлого «самых свободных в мире людей», и зал не раз взрывается смехом. Хотя, по совести сказать, с каждой новой строфой, с каждой следующей задушевной песней и говорящей мизансценой (то обнимутся, а то и ногами забьют) становится все горше и страшнее. Написанная Некрасовым вскоре после отмены крепостного права поэма, буквально кричащая о невыкорчеванных корнях русского рабства, опрокидывается в последующую семидесятилетнюю утопию.
Наши вечные странники, мужички, задавшиеся вопросом о счастье, кочуя из эпохи в эпоху, все так же наивны и скоры на расправу, и простодушны, и хитры, и до водки охочи, и последнюю рубашку отдадут, и порешат ни за грош. А главное, к сапогу припасть готовы. Любого фасона, любой технологии изготовления. К концу вполне себе лихой и с эстрадным привкусом первой части на сцене разливается ощущение экзистенциальной бездны.
И вот в части под названием «Пьяная ночь», где мужички в сильном хмелю слышат какие-то голоса, возникает эта неподконтрольная, бессловесная реальность. Антон Адасинский ставит странный танец, в котором на пустой сцене оголенные по пояс люди совершают, собственно, все те действия, которые и составляют их бренную жизнь. Женские голоса выводят сложный, протяжный, чуть диковатый и вместе с тем академически стройный полухоралполуплач (композитор Илья Демуцкий). А мужчины на сцене тем временем вырастают в полный рост и падают ниц, опираются на ближнего и тут же толкают его, осеняют себя неполноценным крестным знамением, будто и не крестятся, но обираются перед небытием, вырываются вперед, пятятся назад, пытаются взлететь, ползают и в конце концов уходят в непроницаемый туман.
Нет, режиссер еще вернет зрителей в атмосферу прикола, хулиганства, шуток-прибауток. Это напоследок, перед сюжетом, который в оригинале поэмы называется «Крестьянка». А пока зрители, входящие после второго антракта в зал, спотыкаются о пьяных в дым искателей счастья, обнаруживают их под своими креслами, в проходах и проч. Часть под названием «Пир на весь мир» начинается с ведра настоящей водки, актеры черпают порции и от всей, как говорится, души предлагают их почтенной публике. Правда, в ответ на вопрос, счастлив ли данный индивидуум и в чем это его счастье заключается. Народ отвечает: кто с любимой женой в театр пришел, у кого впереди чемпионат по регби, а кому и просто погода нравится. В этот миг экзистенциальная дыра затягивается, и, хочешь не хочешь, возникает, в общем, даже справедливое соображение, что жизнь хороша сию минуту, просто тем, что живешь. Однако вот мужички направляются к крестьянке Матрене, и действие резко меняет регистр. Матрену с ее «счастьем» замордованной русской бабы играет Евгения Добровольская, эта игра исполнена такой эмоциональной силы и психологической глубины, какие практически не встретишь нынче на театре. Свет на сцене становится теплым, вечерним, посерьезневшие мужики усаживаются за длинным с белой скатертью столом. Матрена ведет свое трагическое повествование, не забывая при этом приветить гостей, и появляются белые кирпичики хлебов, которые она споро преломляет руками. Наливает чарки, выносит кашу, и ее запах разносится по залу. Никто на сцене в эти минуты даже и не подумал осенить себя крестом, однако незримая вертикаль ощутимо вырастает. Сама композиция с ее мягким светом и тихой, глубокой сосредоточенностью напоминает вечерю. Добровольская-Матрена, не позволяя себе надрыва, а лишь в какие-то мгновения, балансируя на его грани, мощно ведет тему. И это тема не просто женской доли, но мужества, чтобы жить, не оскотинившись, не распластавшись, не потеряв себя. И это тема ценности самой жизни, которая для чего-то ведь дана была человеку.
Умение Серебренникова сопрягать классический текст с сегодняшней реальностью в этом спектакле поднимается на новую художественную высоту. Сами наши ментальные понятия о том, что есть хорошо, препарируются с хирургической точностью. К примеру, диву из советских правительственных концертов ближе к концу сменяет роскошное дефиле, демонстрация русских этнических костюмов от кутюр — так одна выморочная псевдонациональная спесь сменяет другую. В финале же возникает убойный номер, который как бы «закольцовывает» спектакль: ведь с шоу началось, ну так чем-то вроде этого должно бы закончиться. И вот искатели счастья под веселую музычку надевают одну за другой несметное количество футболок с самыми разными эмблемами, на любой вкус. Толстеют и «счастливеют» прямо на глазах. А что такого? Ведь и «Счастье есть», и «Жить здорово», и большие открываются возможности: примеряй не хочу! И вообще, чего только не перепробует наш свободный соотечественник в неустанных поисках хорошей жизни!
Но, в сущности, именно сцена с Матреной выводит спектакль на коду. Постановка вообще напоминает сочинение сложной музыкальной формы, может быть, симфонию или симфоническую поэму. Некрасовский стих, хотя в это трудно поверить, а иному ревнителю посконной классической «буквы» и переварить это невозможно, именно окунувшись в свободную театральную стихию, кувыркаясь в ее головокружительных стилевых перепадах, заново обретает и звонкость, и чистоту, и мощь. Затхлая школьная пыль уж точно летит прочь, а вместе с ней и эстетские соображения насчет лубка и всякой другой «частушки». И, чем черт не шутит, вдруг иной гражданин российского государства, выйдя из «Гоголь-центра», отправится на базар и понесет оттуда Белинского и Гоголя? По крайней мере надежды на это больше, нежели на мероприятия в рамках Года литературы.
«Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная…» — на финальной точке спектакля эти крупными, бесстрастными буквами выведенные на экране хрестоматийные строки вдруг начинают восприниматься и реквиемом, и гимном одновременно.
Каминская Н. Счастливые соотечественники. О спектакле «Кому на Руси жить хорошо»// Петербургский театральный журнал. 2015. № 3 (81). Сентябрь.