Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Отношения с культурой и обществом
Диалог с Даниилом Дондуреем

Кирилл Серебренников: Говорят, что у нас страна управляется в ручном режиме… Что нет никакой системы, которая бы созидательно, исправно работала отдельно от персон, облеченных властью… В культуре, где имя, персона, автор — альфа и омега, и подавно все стоит на таких вот именах-государствах… И долго мне лично казалось, что так и должно быть. Что большевики с их системой укрощения культуры через творческие союзы, владеющие пансионатами, литфондами, спецраспределителями (форма пряника) и через прямой окрик, выдворение из страны, расстрел (форма кнута), сделали много зла. И пусть будет, как будет… Пусть лучше эти имена-государства, чем драконовская (а у нас иная не выходит) «система»… Но в последнее время с изучением современного мирового, европейского и азиатского опыта я все больше чувствую необходимость привнести в наш культурный уклад еще какие-то механизмы, отличные от имеющихся… Хоть какую-то систему! Ибо то, что у нас, — это не система…

Даниил Дондурей: Ну почему же, неявная, но всем ясная система есть. Она предписывает обязательно дружить с высшими чиновниками, чтобы регулярно получать госдотации. Половину мизерного бюджета страны на культуру вбухивает на имперские реконструкции — Большого и Мариинского театров. Способствует тому, чтобы отдельные персонажи десятилетиями оставались чуть не официальными отцами той или иной музы. Ну да, конкретные люди являются чуть ли не официальными отцами той или иной музы.

К. С.: На них — отцах разных муз — все и стоит. Решают ведь один-два, максимум три человека. Даже не решают. А просто следят, чтобы издавна поделенные границы территорий влияния не были вдруг кем-то переделены или подвергнуты сомнению. Да, эти отцы великие — серьезно, великие! — и заслуги их перед культурой несомненны. Как и их статус. Мы им многим обязаны: на их фильмах выросли, на их спектакли ходили всем классом, их музыку пели, их стихи читали хором в детстве. Отцы и сегодня при благоволении могут помочь решить жилищные вопросы, протолкнуть проект, дать кому-то деньги, вылечить, замолвить слово. Отцам верят. Отцы дружат с властью. Отцы — любимцы народа… А если отцы постареют, устанут… Что дальше? Кто или что вместо них? Отцы постарались, чтобы никого равновеликого рядом не возникло… Их можно понять. Зачем? «В России надо жить долго…» А у нас испокон веку должности давались «на кормление»… Ясно, что эту древнюю российскую схему сломать нельзя. Тогда все рухнет вообще. Но рядом с ней нужно строить другую. Ее главное отличие состоит в том, что она — именно система. Функционирующая вне воли персоналий. Как совокупность законов, правил и уложений, с которыми все согласны и на основе которых в нашей жизни начнет происходить что-то новое.

Д. Д.: Сейчас, к осени 2009 года, многое сошлось. Мне кажется, встретились и как-то подталкивают друг друга несколько самостоятельно развивающихся кризисов. Старых и новых, понятных и еще неосознанных. Экономический и моральный кризис идей, а еще — закостеневшего у нас понимания культуры. А также нынешнего функционирования творческих союзов, других объединений, самого знания о том, что реально происходит. Куда ни посмотри — истлевающая содержательная ткань.

К. С.: Шагреневая кожа. Не действуют недавние заклинания: «Спасем великий репертуарный театр», «Гениальное кино наших отцов!»

Д. Д.: Многие подпорки гигантского тела советской, да уже и постсоветской, культуры рухнули. Независимо от того, воспроизводят их сегодня народные артисты или нет. Актуально действующим художникам и менеджерам культуры понятно, что эти подпорки, несмотря на силу стереотипов или даже архетипов, обречены. А новых идеологем не подвезено. Об этом недавно в своем чутком к дыханию времени интервью журналу GQ говорил Константин Эрнст. О том, что рушатся все шаблоны и каноны того, что раньше было гарантией успеха. Но артикулировать то, что произошло, никто не может. «Люди вообще не знают, чего они хотят… им только кажется, что они кого-то любят: родину, колбасу, жену, детей, но чувство другое».

К. С.: Нужны, скорее, не идеологемы — они у нас тут же обращаются пропагандой, — нужны законы, договор, нормальные практики, этические нормы. Времени нет. Пока общество будет подписывать конвенцию о соблюдении новых идеологем, пройдут годы, а закон при желании можно заставить работать завтра.

Д. Д.: Законы-то у нас потрясающие — по поводу всего и вся. Только они не работают. Никто их не соблюдает. Особенно, если закон противостоит тому, что можно назвать «реально действующим общественным договором». Как вы понимаете, неформальным.

К. С.: Что делать?

Д. Д.: Начнем с обсуждения интересов продюсеров.

К. С.: Они, естественно, хотят заработать и вынуждены продавать то, что лучше продается. Это понятно. Но мы говорим сейчас о системе, которая должна противостоять рынку. Вернее, находиться с ним в более сложных отношениях. Хотя бы для того, чтобы развивать его. Мы должны создать ситуацию, которая бы действовала поперек рынка, а не превращала любые артефакты в придаток к кассе.

Д. Д.: Почему обязательно — поперек? Нужно где-то гасить рынок, но где-то его дополнять. Взаимодействовать с ним. Касса во всем мире касса. Разве наша чем-то отличается от французской или шведской?

К. С.: Отличается. В Германии — в государственном театре, который получает из бюджета огромные деньги (к слову, дотация берлинского театра «Шаубюнне» составляет 30 миллионов евро, театр выпускает до пятнадцати премьер в сезон!), просто немыслима постановка коммерческой, бульварной пьесы. Почему? Если не говорить о конкретике — ответственность перед зрителем, разделение территории коммерции и искусства, идеологический водораздел между буржуазным и демократическим театром, — то ответить можно так: причина — другое понимание культуры.

Д. Д.: Да. Здесь, в России, она сегодня воспринимается как свободное от жизни место. Есть экономика, семейные отношения, заработки, успех, поездки, юридические отношения, бандиты, кредиты, неправильно воспитывающиеся дети и — отдельно от всего этого — культура.

К. С.: Возвышающий обман. Зона неги.

Д. Д.: Да, именно «зона». Досуга, восстановления сил, отдыха, развлечения. Если вы посмотрите любую бумагу, созданную правительством по поводу экономики или политики, вы найдете там самые разные социальные обязательства, а вот культурные — никогда. У нашего правительства нет культурных обязательств перед страной.

К. С.: Но мы с вами ни этим разговором, ни каким-либо действием никогда не поломаем сложившееся отношение к культуре. Оно всегда было таким.

Д. Д.: Не совсем. Начиная с Александра II, да и в советское время, у нее был высокий статус. Начальство не понимало, кто такие Мандельштам или Малевич, но уважали… И убивали тоже. Может, лучше равнодушие?

К. С.: Боялись художников, робели перед ними, как перед чем-то умонепостигаемым. Опасались, как юродивых, к которым можно или нужно прислушиваться.

Д. Д.: С другой стороны, высшая власть понимала, что народный артист в символическом смысле чуть ли не секретарь обкома. Поэтому он жил в том же доме, что и партийная номенклатура, и обладал правом на госдачу. Имел прямое отношение к «статусно-престижному потреблению». Так что значение символического капитала в недавние времена прекрасно считывалось.

К. С.: Это ведь тоже извращение. Художник не может сидеть в президиуме. Он, вообще-то, всегда находится по другую сторону от общепринятого. От общепринятого мнения, например. От власти. Гумилев говорил: «Я заговорщик, пишущий стихи, а не поэт, который принял участие в заговоре». Его взяли и шлепнули. И Мейерхольда тоже. Быть по другую сторону небезопасно.

Д. Д.: Не только. Мучили, награждали, уважали, расстреливали. Близкие были отношения. Андропов ходил на спектакли Любимова. Отдельные — разрешенные — зоны вольнодумства поощрялись. До определенного, конечно, предела.

К. С.: Это все примеры безмолвных взглядов власти и культуры друг на друга. Пришли — посмотрели — ушли. Иногда отчитали. Или закрыли. Я считаю сегодня особо важным построить диалог культуры с властью. Принципиальный. С аргументами. С ними — с этой властью, к которой у нас столько вопросов и претензий, — надо тем не менее вести подробную работу. С ними надо договариваться. Их важно заставить себя услышать. А не бесконечно ходить и, пользуясь популярностью в народе или медийной известностью, клянчить деньги. Но для этого люди культуры должны сами понять нужность и важность такого диалога. И самим предложить модель сосуществования. Лизоблюдство, конформизм и продажность приводят к тому, что культура структурно повторяет модели устройства власти и становится вслед за ней олигархической, коррупционной, несвободной. Это ясно. Но и концепция неучастия: «Власть — говно, не буду травмировать свое обоняние» — приводит, как известно, не к сохранению культуры в ее морально-нравственной чистоте, а к параличу, потере преемственности поколений и к полному отключению от жизни. Что же делать?

Д. Д.: Вы думаете, возможна бескровная культурная революция, в результате которой разрешенный воздух не будет для художников унизительным? Я не очень в это верю. Только если мы договоримся, что Россия — европейская страна. Тогда и система координат будет соответствующей. Мы сейчас чувствуем, и это очень важно: культура находится в чрезвычайной ситуации — на развилке. Появились новые авторы, режиссеры, не только понимающие необходимость нового содержания, но и транслирующие его. Его бессмысленно называть, как многие, «новой чернухой», гимном депрессии. Это глупость. Или наивность. Эти авторы чувствуют время, его запах, воздух, травмы.

К. С.: Естественно, что внутри прогнившей системы есть основа будущей культуры. Есть, на кого опереться. А также публика, способная и желающая это новое смотреть, осмыслять.

Д. Д.: К сожалению, ее мало. Не надо обольщаться. Более того, она почти не воспроизводится. Ее везде мало. Но у нас особенно постарались ее оболванить, растлить.

К. С.: Но все же публика для поискового театра, для авторского кино, для современного искусства есть. Это публика креативная, инициативная, образованная. Не ботва, не болото. Способная мыслить. Это немногочисленная, однако очень важная публика.

Д. Д.: Немногочисленная — мягко сказано: всего три-четыре процента. Но из нее возникает элита, а не ньюсмейкеры.

К. С.: Это лучшие проценты.

Д. Д.: Но при этом социально-политически — в широком, а не личном смысле — анемичные. Хотя без них никуда.

К. С.: Да. Все говорят: сейчас имеет место быть настоящий кадровый коллапс. Министра толкового не найти, директора театра, продюсера. То есть попросту: люди кончились.

Д. Д.: И официальное понятие «патриотизм» многое извращает. У нас понимают его чаще всего примитивно, как гордость за победу в войне. Результат: превращенные войны на поле спортивной борьбы. Миллионы людей болеют за то, чтобы мы выиграли в очередной квазивойне — футбольной, баскетбольной, на «Евровидении». Зрители сегодня, как болельщики, — всего лишь ландскнехты в этих армиях.

К. С.: А это всегда предполагает ситуацию, что вокруг нас враги. Мы же до сих пор говорим: я был за границей… То есть не в Англии, Германии, Японии… А — за границей!

Д. Д.: Это следствие феодальных комплексов. Вокруг враги — один, защитим границы — второй, мир делится на «своих» и «чужих» — третий. Старые концепции. Они к возникновению объединенной Европы уже сгнили, израсходовали свои ресурсы.

К. С.: А в нынешнюю эпоху, когда каждая страна ищет свое место в новом, изменившемся мире, когда перед человечеством — а значит, и перед каждым человеком — стоят совсем новые задачи в геополитике, экологии, энергетике, информационном поле, культуре, обращение к заскорузлым схемам кровавого XX века не просто опасно — преступно.

Д. Д.: Но есть невероятно важная и действующая с XVIII века идея, которой и советская власть декларативно присягала. Это идея приоритетного значения — для государства, для общества — развития личности. Она почему-то у нас умерла. Вроде бы вместе с эпохой Просвещения. Но без такой концепции ничего не будет — ни инновационного общества, ни модернизации, ни конкурентоспособности. Останется только эксплуатация одних другими. Не думаю, что это утопическая идея в постутопические времена.

К. С.: Ну… к этой идее многие возвращались, иногда с неблаговидными целями… Большевики, например… Они тоже личность развивали, вернее, «создавали личность нового типа»… Мы не об этом…

Д. Д.: Мы — о другом. В первую очередь не надо бояться сложного человека. Его необходимо поливать и выращивать.

К. С.: «Культура — это мышление о человеке».

Д. Д.: За последние лет пятнадцать эта установка, традиция, этот посыл были уничтожены.

К. С.: Отсюда постоянные справедливые упреки нашему обществу в антигуманизме.

Д. Д.: Вдруг человек куда-то растворился, исчез. Ты же не вообще абстракцию с большой буквы выращиваешь, а конкретно Ивана Палыча Сидорова.

К. С.: Теперь мне очень просто сформулировать то, чем отличается шоу-бизнес от культуры. Шоу-бизнес общается только с массой людей. Ему важно исключительно количество зрителей. «Больше людей — больше денег», — вот и всё. А любой арт-спектакль, арт-фильм, любое художественное произведение всегда обращается к каждому. Персонально.

Д. Д.: Необходимо признать, что человек может быть сложный, противоречивый, неодномерный. Как, например, доктор Хаус в знаменитом американском сериале. Я специально привожу пример из массовой продукции. Кажется, что этот сериал сделан для продвинутой публики, и это так. Но он еще рекрутирует множество поклонников среди обычных зрителей. Это и означает выращивание аудитории.

К. С.: Если мы говорим об инновациях, они с неба не прилетят. Инновации — это когда один человек придумал идею.

Д. Д.: Потребность в креативных людях, да и просто в думающих, у нас исчезла. Наряду с вездесущей коммерциализацией культуры у такого человека есть еще один сильный противник. Это — телевизор, которому нужен зависимый поставщик рейтингов. Тот, кто всегда живет с включенным телеком, который выполняет неосознаваемую, важную функцию — снабжает миллионы людей превратными моделями жизни, отвлекает их от реальных проблем.

К. С.: Ну да. А с теми, кого мы назвали «креативными» людьми, он что делает? Человек предложил некую новую идею. Что происходит дальше? На него тут же набрасываются агенты ТВ, покупают эту идею на корню. И конвертируют в рейтинг. Телевизор представляет авторам одну-единственную мотивацию общества потребления — «бабло». Мы платим тебе за идею, ты покупаешь на эти деньги ботинки, встаешь в длинный ряд потребительской цепочки… Мне кажется, что существует и другой путь.

Д. Д.: Новые ресурсы, безусловно, будут обслуживаться новыми мотивациями, которые связаны не только с развлекательным культурным миром. Новые художники предполагают появление новых посредников, менеджеров, финансистов и, разумеется, зрителей.

К. С.: Таких людей — при доброй воле Системы — вполне можно поддерживать, помогать им… И это не абстрактный романтизм. Идеи имеют огромную цену. И такая работа тоже может стать экономически выгодной…

Д. Д.: Довериться не оболваненному человеку и вместе с ним поднять остальные сферы нашей жизни. Мы уже говорили, что в таком системном, структурированном культурном пространстве иначе формируются не только авторы, зрители, но и работодатели, наемные работники. От этого зависит общий уровень конкурентоспособного общества. Спроси любого человека от Рейкьявика до Кейптауна: «Назовите имена русских». Они вспомнят Сталина, Достоевского, Чехова.

К. С.: Да… Они вспомнят тирана и двух великих писателей, относящихся к культуре XIX века. Почему никто не вспомнит ни одно имя великого россиянина из века XX? Почему не вспомнят Мельникова, Эйзенштейна, великого русского ученого Юрия Кнорозова, открывшего миру письменность майя? А Гагарина вспомнят?

Д. Д.: Сейчас вряд ли. Можно было в свое время вместе с американским НАСА сделать Гагарина супергероем, брендом мирового класса, что когда-то стоило бы три копейки. Всего-то надо было организовать пару грандиозных выставок о космосе, показать их в Вашингтоне, Пекине, Лондоне… Теперь о ресурсах. Какими они могут быть? Я недавно предложил идею для ЭКСПО в Шанхае 2010 года, но ею, конечно, не воспользуются. Подумал: поскольку Россия — страна настолько семиотически сложная, об этом свидетельствуют многие социокультурные, исторические обстоятельства, то именно их можно представить как свое цивилизационное преимущество. Здесь даже ребенок знает, что говорить надо одно, думать — другое, а делать пятое.

К. С.: Но это сложное семиотическое устройство и формирует сознание художника.

Д. Д.: Страна может поставлять на мировой рынок разного рода авторские идеи. Сумасшедшие, асимметричные.

К. С.: Вообще, если задуматься, наша культура — это культура парадокса и боли. И она берет на себя эту мировую миссию. Совершенно отдельную. И очень ценную. Во всяком случае, я так это ощущаю…

Д. Д.: Вы про «всемирную отзывчивость», что ли? То, о чем говорил Достоевский, трансформировать в новые гуманитарные технологии. В новое мышление. Почему бы не обратиться, например, к высшим чиновникам с предложением создать у нас мировые школы творческого проектирования? Попросить Анатолия Васильева, предварительно извинившись за все, что с ним произошло, создать здесь, а не в Лионе международную школу режиссуры. Помещение в Москве у него есть, им же с Поповым и спроектированное. Но вы думаете, что какой-нибудь отечественный продюсер, зарабатывающий на культуре, понимает, что открыть европейскую школу режиссерского мастерства в Москве еще и выгодно? Сделать так, чтобы к Васильеву мечтали приехать учиться сюда, а не в Европу.

К. С.: Потеря нашей культурой Анатолия Васильева — это один из многих вопиющих примеров. Необходимо запустить механизм поддержки авторской культуры, что невозможно без проектирования самой культурной политики, которая сегодня фрагментарна и предельно консервативна. Так что имя Россия, в которой мне хочется жить, это — Васильев, Эйзенштейн, Мельников, Кнорозов, даже если Россия этого не знает… Но точно не Сталин, Ленин…

Д. Д.: Тем более «Газпром» или «Роснефть».

К. С.: Не этим махать, а показать, что мы великая культурная, креативная страна, которая дала миру не только признанных тиранов, но признанных гениев. Телевидение придумали наши, вертолет, космический корабль, конструктивизм…

Д. Д.: Другой пример: Норштейн — лучший аниматор всех времен и народов.

К. С.: Как сделать так, чтобы эта установка не засохла в пределах легенды, а стала воспроизводиться? Как сделать так, чтобы тут появились новые Эйзенштейны и Вавиловы?

Д. Д.: К сожалению — хотя в последнее время, я думаю, что это ошибка или стереотип, — здесь ничего нельзя сделать без благоволения высшей власти. Хорошо бы, конечно, и ей понять, что для страны это единственный шанс. Итак: во-первых, без новаторов инновационное общество построить невозможно. Во-вторых, необходимо запустить механизм поддержки авторской культуры. Например, стыдно, что в Москве нет сети арт-кинотеатров. Нет проектирования самой культурной политики. Она фрагментарна и предельно консервативна.

К. С.: Для создания подобной системы нужны огромные деньги.

Д. Д.: Совсем нет, только специальные программы. В Европе четыре тысячи подобных кинозалов так и существуют. Доплачивают по таким программам владельцам за четверть мест, если кинотеатр показывает фильмы Ханеке или Джармуша.

К. С.: Сейчас это важно. Это и есть дотирование инновационной культуры. Вы говорите о запуске механизмов замещения сегодняшних рыночных механизмов. Та идея, которая может быть, спустя годы, будет продана за миллионы, сегодня еще не имеет цены. Пока она никому не нужна, поскольку ее перспективы еще неизвестны. Но разглядеть и поддержать ее необходимо.

Д. Д.: Поддержка нужна не только художникам, но и потенциальной публике, способной потом своим поведением, купленными билетами, этих художников кормить. Чтобы люди знали: да, вот в Москве есть 25 кинозало в из 250, где показывают фильмы для тех, кто еще не разучился думать.

К. С.: Даже если сегодня их смотрят мало людей, завтра будет значительно больше. В России сейчас условно сто оркестров, в Америке их две тысячи. Но даже если эти сто оркестров двадцать процентов своего репертуара будут составлять из музыки современных российских композиторов, которым заказывают произведения, и это дотируется, на это даются гранты, то в конце концов ситуация с культурой поменяется, и, поверьте, самолеты будут меньше падать, и воровства поубавится. А эти композиторы есть, они очень талантливы — Леша Сюмак, Борис Филановский, Сергей Невский, Саша Маноцков, Митя Курляндский… и это далеко не полный список… Только многие из них живут в Германии, в Голландии — там заказы, работа, успех, — остальные прозябают здесь… Фестивали современной русской музыки устраивают за границей… Дожили! Современную академическую русскую музыку нельзя услышать в России! То же самое, как известно, в кино…

Д. Д.: К сожалению, те, кто принимает решения, не верят, что умножение количества не только сложных, но и ответственных людей в обществе автоматически решит множество проблем нашей жизни. От беспрецедентной коррупции до варварского мусора на улицах, от необъяснимой в современной

Европе мужской смертности до желания открывать малые предприятия. Сложный человек всегда предпочтет коды культуры, о которой мы тут говорим.

К. С.: Он не пойдет громить магазины после футбольного матча, не отрежет таджику голову, не пойдет «Русским маршем». Он не вступит в «Наши» и не будет преследовать писателей за их книги, художников за их работы. Не подпишет лизоблюдское письмо с одобрением репрессий и судебных преследований. Он многое чего не сделает. Сложным человеком очень сложно манипулировать. Поэтому, конечно, он большая проблема для любой власти.

Д. Д.: Подводим итоги: продвинутые зрители, современная, помогающая осмыслить нынешние вызовы культура, специальная культурная политика, нацеленная на инновационные сферы…

К. С.: Грубо говоря, надо перейти из технологии сбережения к философии развития. У нас культура состоит из двух пунктов: сохранить старое и сделать что-то новое. С первым мы еще более или менее справляемся, сохраняем. Но объявите открыто — двадцать процентов бюджета направлять на создание и демонстрацию нового. Это не значит, что новое надо насаждать, как Петр картошку. Но если театр, или оркестр, или музей получают господдержку, то, помимо всех остальных обязательств, они должны озаботиться созданием пространства роста, эксперимента, привлечением новых авторов.

Д. Д.: А «мы» — государство, специальные фонды — вам за «программу развития» доплатим. Поначалу будет пустой зал, но двадцать процентов заранее оплаченных билетов — плохо ли.

К. С.: Это и есть работа на развитие человека, на движение вперед. Та культура, которая у нас сейчас существует, вообще не предполагает развития. В ней не заложена эта технология. Безусловно, есть опасность, что власть, дотируя, гарантируя, станет заказывать только ту музыку, которую хочет слышать, только те пьесы, которые обслуживают идеи «текущего момента», только те фильмы, которые безопасны для власти. Не «Груз 200», а сериал «Участок». Необходимость блокировать эти драконовские меры тоже должна быть заложена законодательно. На территории искусства нет цензуры, тут возможно все. Это все обязаны знать. Это должно войти в общественный договор. Перефразируя известную цитату: «Я могу ненавидеть ваши идеи, но, если они высказаны на территории искусства, я отдам свою жизнь, чтобы вы могли их свободно высказать».

Д. Д.: Я бы без такого пафоса просто сказал: очень важно, чтобы инвесторам была выгодна поддержка современной авторской культуры. По крайней мере, престижна.

И еще. Надо пересмотреть принципы художественного образования. Наши художественные школы должны существовать в мировом контексте. И обучать необходимо точно так же и тому же. Приглашать иностранных художников для проведения мастер-классов, для дискуссий со студентами. Главное — принести сюда современное художественное мышление. Чтобы хотя бы уровень нынешнего немецкого драматического театра был осознан.

К. С.: Значение-то его понятно, только воспроизвести нечто подобное по уровню у нас, к сожалению, невозможно. Мне кажется, должны уйти в небытие пожизненные синекуры. Ни при каких обстоятельствах человек не может находиться на руководящих должностях в государственных культурных институтах дольше, чем два срока. Как в Европе. Десять лет. И всё. Дальше он переходит в другое место: в другой театр, в другой оркестр. Нельзя за государственный счет быть пожизненным главредом, главрежем, главкем-то. Авторские институции — другое дело. Театр Фоменко, киностудия Германа, оркестр Спивакова, балет Эйфмана должны быть столько, сколько захочется их создателям, сколько они смогут работать.

Д. Д.: У нас точно есть — хотя их не так много для большой страны — реально действующие, жизнеспособные очаги культуры. Где-то это местный маленький театр, где-то частный музей или библиотека.

К. С.: Галерея современного искусства. Центр дизайна. Фестиваль.

Д. Д.: Есть отличный Центр в Нижнем Новгороде, замечательная структура «ПРО АРТЕ» в Санкт-Петербурге. А вот программу «ПроArt» на канале «Культура» закрыли, хотя она вполне увлекательно рассказывала о современном искусстве.

К. С.: Грубо говоря, необходимо создать карту российских культурных инициатив.

Д. Д.: Всех успешно функционирующих культурных структур России, инновационных или почти инновационных. В восьмидесяти пяти регионах. К. С.: И название хорошее: центры инновационной культуры. Абревиатура получается ЦИК, похоже на что-то большевистское. Одних людей

это может испугать, но других — бюрократию, например! — убедит в серьезности намерений!

Д. Д.: Где-то — музей пожарной каланчи, где-то маленький фестиваль. Если честно описывать эту систему, ее правильно промониторить и помогать членам этого неформального сообщества в первую очередь, они станут крепкими, а к ним потянутся и другие.

К. С.: Приоритеты должны быть и здесь. Помогать больше следует, на мой взгляд, не тому театру, где за большие деньги показывают сериальных артистов в бульварных коммерческих пьесах — они и так прекрасно себя чувствуют, а тому, который экспериментирует, ставит новые пьесы, дает работу молодым режиссерам. Тому оркестру, который не Вивальди только играет, а еще и в Невском и Курляндском пытается разобраться.

Д. Д.: Целесообразно было бы на базе так называемого государственно-частного партнерства создать внебюджетный Фонд поддержки инновационных центров культуры. Ориентируясь на его гранты, они бы действовали в разных направлениях, описывали бы свою работу, постоянно развивались. Более того, возникали бы эффективные структуры, параллельные нынешним министерствам.

К. С.: Агентства, которые бы их обеспечивали.

Д. Д.: Важно, что их не надо проектировать и строить заново. Найди живых. Дай им дополнительные возможности, новые ресурсы, и результат, уверен, будет. В каждом регионе уже есть подобные центры. Может, только иначе называются. Но это еще и несколько сот готовых к новой работе учреждений. Они придут в этот фонд за грантами — тем самым и отчитаются: вот мы сделали то-то, собираемся сделать это, дайте нам два рубля. Так мы выращиваем новую Систему, ничего не отменяя. Параллельное здание, но не пристройка.

К. С.: Да… А если это все еще будет посажено на интернет-мониторинг, на интернет-конференцию, на некий сайт, портал, если все будет в связи с подобными зарубежными институциями, то это вообще отдельное информационное поле. И какая-то история, которая возникает, к примеру, в Нижнем Новгороде, в Санкт-Петербурге, тут же становится известна в Екатеринбурге, в Норильске. Это общенациональная проектная система. Благодаря агентству (или фонду), которое будет ее поддерживать.

Д. Д.: Она не будет стоить огромных денег. А банки, с ней работающие, получат имиджевые дивиденды. Пресса начнет обсуждать. Суперпиар. Предположим: «Деятельность Агентства инновационных центров обеспечивают, выложив по двадцать копеек, семь крупнейших банков России». Они в день личных бонусов получают больше.

К. С.: Тогда не надо ненавистную многим современную культуру навязывать Министерству культуры.

Д. Д.: Пусть сохраняют, а не перестраивают памятники культуры. А наша параллельная структура может стать в дальнейшем заказчиком других плодотворных начинаний.

К. С.: А именно: молодежная политика, имиджевый ребрендинг России, международное сотрудничество, образовательные программы… Много чего можно придумать.

Д. Д.: И это все будет противостоять завершающемуся десятилетию — эпохе тотального развлечения. Это и есть креативная политика. Интеллектуальное продвижение. И все это обеспечит тот самый неодномерный человек, о котором мы вначале говорили: осталось только перестать его бояться и потому унижать.

Дондурей Д., Серебренников К. Культурные обязательства есть! // Искусство кино. 2009. №9. Сентябрь.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera