Молодой Сталин
В 2012 году Балабанов прочитал монографию британского историка Саймона Монтефиоре «Молодой Сталин» и решил написать сценарий о криминальных похождениях Кобы времен Тифлисской экспроприации. Идея витала в воздухе: в 2008-м Сталин вошел в тройку лидеров по итогам голосования в рамках проекта «Имя России», а в 2012-м Левада-центр опубликовал исследование, согласно которому 48% граждан РФ признали положительную роль Сталина в истории страны. На фоне стремительно возрождающегося «культа личности» заявление Балабанова о том, что он запускается в Тбилиси с высокобюджетной исторической картиной про Сталина-налетчика (или «вора в законе», как он сформулировал сам), произвело почти магический эффект: в сети впервые появился фан-постер будущего фильма с игривым слоганом «Иосиф Сталин. Охотник на банкиров», решенный в ретростилистике Гая Ричи.
Сейчас можно только предполагать, какой размах могла обрести балабановская сталиниада, и где режиссер поставил бы точку (встреча с Лениным, окончательное принятие псевдонима в 1912 году или, как ходят слухи, финалом должна была стать хроника Тегеранской конференции). Ясно одно: никто лучше Балабанова не смог бы передать душную атмосферу предреволюционного захолустья и Тифлисской духовной семинарии, откуда молодой Сталин вышел законченным атеистом.
Балабанов воспринимал «Молодого Сталина» именно как историю европейского масштаба, неслучайно в соавторы фильма он позвал Эмира Кустурицу. После встречи двух режиссеров на фестивале «Кюстендорф» в прессе распространились слухи о российско-сербской копродукции, однако Кустурица вскоре отказался от участия в проекте, сославшись на его «чрезмерную политизированность» («Я привык снимать фильмы о том, что люблю, а Сталин во мне таких чувств не вызывает»).
После «Кочегара», хорошо принятого критикой, но провалившегося в прокате, байопик про Сталина мог стать тем масштабным проектом, которого так ждали зрители Балабанова. Не говоря о том, что история о подпольщике-рецидивисте, добравшемся до вершин власти, стала бы не только рифмой к «Жмуркам» с их кремлевским финалом, но и заключительной кодой к историософии «Морфия», где Балабанов недвусмысленно дал понять, как он относится к Октябрю.