У нас очень много художников, которые прекрасно строят декорации, добиваются, чтобы эта декорация не была похожа на декорацию. А Леша [Балабанов] вообще декорации не любил и очень страдал, когда они были. Потом он нашел Пархоменко и у него
Карташов был другом Сережи Сельянова, они же из Тулы, поэтому Карташов на «Замке» появился задолго до всех остальных. И они с Лешей [Балабановым] все обсуждали — еще картина не началась, а они уже ездили Выборг смотреть. Он очень много рисовал. И разработки его, это даже не эскизы — а полноценные живописные вещи, по которым можно было почувствовать воздух будущего фильма. Потом эта живопись и его взгляд на натуру соединялись. И вырастал этот воздух картины, которого часто не бывает.
На «Брате» они так же натуру искали. И Леша не хотел никого другого. Потом, когда Карташов на «Сестрах» работал, Бодров тоже именно его хотел — чтобы он с ним на натуру ездил. И еще с ним поговорить можно было, вот что — это соавтор и товарищ. От него нельзя было услышать: «Знаете, я домой пошел, потому что у меня здесь работа закончилась». Он мог картиной жить, и долго ее обсуждать.
Вообще он очень серьезный человек был. И при этом романтик. Я помню, что когда у нас с Лешей начался роман, он зашел к нам в комнату, и я спряталась под одеяло. Света в комнате не было, только Луна в окно светила, и ходящий из угла в угол Карташов рассказывал о том, как он не любит экспедиционные романы, что он их не признает и считает, что это зло. А я под одеялом лежала и думала: как бы ему сказать, что это не зло? А потом мы с Лешей поженились.
Специально для «Чапаева». Записал Алексей Артамонов.