Балабанов дал мне прочитать сразу два сценария: «Трофимъ» и «Ехать никак нельзя» — так сначала назывались «Уроды и люди». Он сказал, что видит меня в обеих главных ролях и что «Трофима» мы можем начать сразу, а «Ехать никак нельзя» будем делать потом. Я сценарии прочитал и говорю ему: «„Трофимъ“ — да, а про второй сценарий я ничего не понимаю». Мне этот сценарий тоже очень понравился, но я действительно про своего Иогана мало что понял. Балабанов ответил: «Ну, ладно, потом поговорим…» Поговорили — и я стал понимать еще меньше. Какова связь между Трофимом и Иоганом? Непонятно. А ведь Леша хотел, чтобы один фильм переходил в другой, чтобы их показывали вместе. Потом я к нему с этой идеей приставал, но он от нее отказался. Сказал, что если бы снимали один фильм за другим, как задумывалось, то и мой герой из «Уродов…» был бы другим. А каким — опять не объяснил. Просто другим.

Он вообще ничего никому не объясняет. Жалеет слова, говорит какими-то жестами, междометиями, почесывает нос, губы теребит постоянно, глядя на монитор. И нужно догадываться, что он всем этим имеет в виду. При том что замечательно образованный человек и мог бы свою мысль выразить доказательно и убедительно… Но он понимает, что слова ничего не значат. И если он доволен кадром, то просто скажет глухим голосом: «Снято», — и еще больше станет губы теребить… Может, и правильно, что он ничего не объясняет. Спросите его: о чем кино? «Да ни о чем». Почему Иоган все время ест морковку со сметаной? Да просто сам Леша терпеть не может морковку со сметаной, вот и навязал ее этому персонажу. Он учил меня молчать. Настаивал на том, что Иоган молчит дольше обычного, прежде чем что-то произнести. Мне все время хотелось тащить диалог дальше, а он — нет, надо держать паузу. И я поневоле должен был соображать, каков же человек этот Иоган, если на приветствие он отвечает своим «здрасьте», предварительно помолчав секунд десять-двенадцать… Чем я актерски наполню эти секунды? Вот моя задача, очень интересная задача. Или Балабанов говорит: «Здесь он улыбается минуту». Как я проживу за Иогана эту минуту, почему он молчит и что в нем происходит? Можно все решить чисто технически, за счет мышц лица, — но ведь это неинтересно, правда?

Если я прошу его сделать еще дубль — он не отказывает. Понимает, что актеру дубль бывает нужен. Никогда не вспылит, не закричит на актера — хотя может устроить дикий скандал, если какая-томелочь его не устраивает. Как он обживает пространство!.. Каждую вещичку перетрогает, перепроверит, чтоб все было на своих местах — и тарелочка, и скляночка, и салфеточка… Язычок у колокольчика на дверях должен ударять не влево, а почему-тоименно вправо, и ручка дверная должна быть вот такой, а не другой, и паровозик за окном должен дымить вот так… В этом весь Балабанов. ‹…› Никакой особенной игры он не требует. Надо соответствовать созданному им миру, пространству — и не актерствовать, не пережимать.

Он ведь театр не любит. Я приглашал его на «Рогатку», на «Амфитриона» — нет, это все ему чуждо. Но ему всякий раз необходим именно этот артист и никакой другой. Нужно обладать звериным чутьем, чтобы придумать «Брата» с Бодровым в главной роли, посмотрев «Кавказского пленника». У него актер всегда на месте, и невозможно представить себе кого-то вместо Сухорукова в «Счастливых днях», например. Я уверен, что если бы я не смог у него сниматься в «Уродах…» или «Трофиме», — он бы просто отказался от этих проектов и занялся чем-нибудь другим.

Маковецкий С. Портрет. Алексей Балабанов / Сеансу отвечают... // Сеанс. 1999. № 17/18.