Главная отличительная черта Данилы Багрова не в том, что он говорит «а чё?», а в том, что у него есть чувство собственного достоинства. Можно сказать, что «Брат» и «Сестры» — кино про человеческое достоинство. И это главное, что интересует меня в героях любого фильма, который мне хочется смотреть. Хотя, конечно, есть масса замечательных картин про болезнь, про страх, подлость и прочее — кому что ближе.
Знаю, что Данилу часто упрекают в том, что он примитивен, прост и незамысловат... Ну, отчасти я с этим согласен. Но у меня на его счет в мозгу возникает некая метафора: мне представляются люди в первобытном хаосе, которые сидят у костра в своей пещере и ничего еще в жизни не понимают, кроме того что им нужно питаться и размножаться. И вдруг один из них встает и произносит очень простые слова о том, что надо защищать своих, надо уважать женщин, надо защищать брата...
Мне кажется, что существует жажда, такое кислородное голодание не от отсутствия силы, жестокости, обреза под курткой, а от отсутствия некоего слова закона, справедливости, что ли, пусть превратно понятой, оболганной, исковерканной...
Я не относился так уж серьезно к тому, что ему приходится нажимать на курок...
Я все время повторяю: «Бу-бу-бу, надо верить в то, что ты делаешь. Любить то, что ты делаешь. Делать то, что ты любишь». А что? От этого никуда не денешься. Да ведь и нельзя врать, это же сразу видно. Может, это у меня такой придуманный способ жить. Если я живу честно, то я вроде как защищенный: и за себя отвечаю, и за то, что я делаю, и за слова свои. Поэтому-то у меня, кстати, с интервью проблемы. Потому что ничего, кроме этого, придумать не могу.
Она (война в Чечне. — Ред.) идет. И мы должны очень внимательно относиться к тем, кто там был. Я много читал, что ребята возвращаются оттуда моральными калеками, убийцами и уродами... Нельзя так писать и говорить! Тот, кто так пишет, скорее всего, смог уберечь своего сына от Чечни. Деньги заплатил. В институт устроил или справку нужную достал. И правильно. Так сделал бы каждый из нас. Но с войны возвращаются те, кого не смогли уберечь. И никто не имеет права судить их.
Моей дочке три года, и когда по телевизору показывали «Брат» и «Брат-2», я боялся, что она задаст какой-нибудь сложный вопрос, на который я не смогу ответить. Она внимательно смотрела, а когда дело дошло до сцены на кладбище, где мы возимся с трупами, она наконец спросила: «Пап, а почему дождик, а ты без шапки?»
Я всегда и везде говорю: я не артист, я не артист, я не артист. А мне: «Не-е-ет, вы артист! ».
Это разные вещи — уметь перевоплощаться или быть собой перед камерой. Видимо, сейчас актуально второе. У нас прекрасные актеры, просто это разные вещи: то, что делаю я, и то, что делают они. Актеры часто бывают слабыми, ранимыми: мол, я всю жизнь играл зайчиков, а хотелось Гамлета. Или — я всю жизнь играл доброго героя, а хотелось злодея... И в то же время у них есть какая-то сила, которой обычные люди не обладают. Пока я еще не заболел кинематографом, я человек не публичный. У меня нет склонности к тому, чтобы себя демонстрировать. У меня нет ничего такого, что я не мог бы в себе сдержать, типа «не могу молчать». А вот люди, которые болеют этим, они и есть настоящие актеры, хорошие актеры. Иногда это мешает.
Единственный способ защиты от этой агрессивной реальности — оставаться самим собой. Самый верный путь. Потому что себя-то ты знаешь. Я — это я. Стол какой-то не такой, стул мягкий, стакан другой формы. А я зацепился за себя — как в трамвае за поручень.
Кино — это такая радостная и яркая история, которая требует энергии. Мне не нравится все, что определяется словами «эстетский», «неформальный» или «альтернативный». Мне также не нравится то, что предназначено для всех и для каждого....энергия. То, что мы все хотим. То, к чему мы все стремимся и жадно припадаем. Мы тянемся к тому, что излучает энергию.
Был смешной случай с «Московским комсомольцем». Они писали, кто как был одет на «Нике». И написали, что Сергей Бодров из мужской части — это как бы «да»... «Все очень тонко продумано», так там выразились. Меня это очень позабавило, и зря я, наверное, разрушаю легенду, но раз уж ты спросил... В общем, свой пиджак, который я считаю хорошим, я отдал отцу, приехавшему из Америки в джинсах. На мне тоже были джинсы, пиджак я надел первый попавшийся под руку... Ну да! Это был пиджак, который я выиграл у Меньшикова в кости. И «очечки в тонкой оправе», как они написали, это очки, в которых я всегда хожу, ну просто потому, что я плохо вижу. Гладить пиджак было некогда, и я подумал: да ну, кто там, в самом деле, будет смотреть... Но ошибся. Теперь я знаю, как работает машина, которая делает звезд.
На авантюру я соглашаюсь легко, потому что это здорово, ярко. Все остальное — так... Не стоит усилий... Надо и в кино, и везде — не размышлять долго и бесплодно, а отрываться...
Что лучше — спокойная и размеренная долгая жизнь без героина или такая быстрая и яркая под героином? Да нет разницы. Как хочешь, так и расширяешь свое личное время...
Хамство — это, пожалуй, единственное, что приводит меня в бешенство.
Любовь к одиночеству — вещь, на мой взгляд, естественная для любого человека.
Одиночество — вот зависимость. От себя самого. А это посильнее всякой другой зависимости...
Потребность быть вместе — один из самых тонких инстинктов у человека. Он очень силен, но очень хрупок. Когда близости чересчур, становится очень плохо. И наоборот, когда этого не хватает, люди готовы идти на любые подвиги. Все, что когда-либо происходило в мировой литературе — не важно, между родными людьми или нет, — было связано с тем, что кто-то хотел быть вместе. Или эту близость сломать. Вот и всё. Здесь важно внутреннее ощущение мира, потому что природа человека двойственна: с одной стороны, он должен быть с кем-то, с другой — он все-таки должен быть один. Редко кому удается быть вместе и при этом сохранить себя.
Главная проблема — жизнь удлинить, увеличить день, расширить время.
Ты становишься на углу оживленной улицы и представляешь, что тебя здесь нет. Вернее, тебя нет вообще. Пешеходы идут, сигналят машины, открываются двери магазинов, сменяются пассажиры на остановке.
То есть в принципе мир продолжает жить и без тебя. Понимать это больно. Но важно...
Раньше доходило до паранойи. Например, перед выходом из дома замечал на столе двухкопеечную монету и потом возвращался с полдороги, потому что неожиданно решал: вдруг мне понадобится сделать срочный звонок, от которого зависит судьба, а монетки не окажется? Тогда еще за две копейки звонили.