Марина Давыдова: Само понятие «новая драма» и увлечение ею, во всяком случае, в России, появились совсем недавно. В этом смысле мы немножко лукавим, когда Стоппарда или Петрушевскую сюда причисляем. ‹…›

Ингеборга Дапкунайте: В Англии, где я теперь живу, новой пьесой считается та, которую впервые ставят на сцене. Вот и все. И новая пьеса крупного современного писателя почти всегда привлекает внимания больше, чем классика. Мне кажется, что безусловное преимущество кино перед театром состоит в том, что в кино ты всегда следишь за сюжетом. ‹…›

У нас в советские времена выработалась аллергия на современную драму, потому что она ассоциировалась с соцреализмом. Мы совершенно неоправданно спутали эти понятия.

М. Д.: А вы сами играли в современных пьесах?

И. Д.: Да, конечно. Еще в Вильнюсе я играла в пьесе Разумовской «Дорогая Елена Сергеевна».

М. Д.: А в Англии? Вы же прекрасно владеете английским.

И. Д.: Да, я там практически только в новых пьесах и играю. Я ни от кого не скрываю, что на мое увлечение новой драмой повлияло отчасти мое замужество. Я сейчас замужем за известным английским режиссером Саймоном Стоуксом. У него свой театр, он ставит современные пьесы. Я, разумеется, играю не только у него. Но увлечение его разделяю. И знаете, что я заметила? В английских пьесах характер персонажа очень четко определяется его социальным положением. А социальное положение определяет язык. Вы же знаете, что в Англии по языку можно сказать, откуда человек, из какого района города. ‹…›

Понимаете, в Англии традиция: там пьесу ставят так, как она написана. То есть если драматург в ремарке написал «На сцене висит синяя занавеска, актер входит, отдергивает ее, кашляет», значит, артист подойдет к синей занавеске, отдернет и кашлянет. Но если артисту или режиссеру это почему-то не понравилось, он садится с драматургом и говорит: мне кажется, не нужно тут кашлять. И они начинают спорить. И каждый доказывает свою истину. Когда я играла с Малковичем... ‹…› Я обратила внимание, что он исполняет каждый вздох, который написан в пьесе. А я играю-играю и вдруг говорю: ой, вы знаете, а я не хочу это предложение произносить. Мое тогдашнее отношение к автору было пренебрежительным и легким: кто это такой вообще? Малкович меня вежливо спрашивает: почему? Я отвечаю: почему-почему, не хочу, и все. Малкович: нет, нам нужна ваша аргументация. Эта пьеса писалась год. Потом мы с автором еще полгода над ней работали. Поэтому я вас заверяю — тут каждое слово обдумано. Если взять новую пьесу и сказать: у меня такой концепт — все происходит в дурдоме и все катаются на роликах, то как ты тогда поймешь замысел автора? Новую пьесу интерпретационно ставить невозможно. Потому что когда человек приходит на «Гамлета», он, если не совсем топором рублен, все-таки знает содержание. А если ты вот так на роликах ставишь пьесу Максима Курочкина...

М. Д.: Да уж. Без роликов бы разобраться, что он там написал. Но, положа руку на сердце, после того как вы два года работали с Някрошюсом, да еще над «Королем Лиром», вам не тоскливо работать с другими режиссерами и над пьесами новых авторов?

И. Д.: Во-первых, английские режиссеры, с которыми я работаю, тоже очень хорошие. А во-вторых, мне нравятся тамошние отношения. Никто из них не сказал мне: эй, ты, корова, куда ты пошла — давай становись сюда! Они говорят: а не кажется ли тебе, что надо сделать так вот. Может быть, в Москве отношения другие, но в Литве все строилось по принципу: я (режиссер) — начальник, ты (артист) — дурак. ‹…›

Я думаю, в английский театр перенесена специфика кино. Ведь очень многие знаменитые английские артисты — Тим Рот, Гэри Олдмэн — это кинозвезды, но это одновременно и артисты театра «Роял Корт». Они все выросли на современной драме.

Ингеборга Дапкунайте: «Я вообще какое-то недоразумение» [Интервью М. Давыдовой] // Известия. 2003. 19 сентября.