Мы бродили по извилистым улицам старого Вильнюса, и Ингеборгу никто не узнавал. Её, едва ли не самую популярную актрису Литвы, никто не выделял из неспешной толпы. Нет, не только в природной литовской деликатности тут дело. Скорее в органичности существования прекрасных здешних актеров на своей земле, в своем городе, в своих кафе, магазинчиках, переулочках и скверах. Именно так: актер здесь естественней воспринимается не за рулем дорогого лимузина, не раздающим автографы, не на киноафише размером со стадион, а среди людей, будь то ежедневная городская сутолока или теперешние многотысячные митинги.

Говорю все это потому, что об Ингеборге Дапкунайте невозможно говорить, не рассказывая о ее городе. О том, что всегда окружало ее. О том, что она любит.

Вот оперный театр. Это сейчас он благополучно живет в модерновом дворце на берегу Нерис, а прежде ютился в старом доме, ближе к вокзалу. Там работала бабушка. Сам по себе факт ничем не примечательный, но поскольку именно бабушке пришлось более других заниматься воспитанием внучки (папа Ингеборги — дипломат; родители часто в отъезде, живут в Москве), то понятно, почему девочку часто брали в театр — просто девать ее было некуда. В четыре года впервые вышла на сцену — в опере Пуччини «Чио-Чио-сан».

После «оперного дебюта» драматическое искусство поначалу казалось пресным: никто не поет, не танцует, да и музыки не слышно. Детство, юность прошли с нацеленностью скорее на спортивную карьеру: Ингеборга не без успехов занималась фигурным катанием и, конечно, самым популярным в Литве баскетболом.

А вот совсем недалеко от дома гора Таурас и приютившийся на ее вершине профсоюзный дворец. Там была театральная студия. Спуститься с горы, и вот она — Вильнюсская консерватория, актерский факультет. После трех лет занятий в студии поступила сюда с первой попытки, сразу после школы.

Ах, этот волшебный «андерсеновский» Вильнюс — желтый, как древние камни Старого города, зеленый, как трава в парках и дубравах, красный, как черепичные крыши!.. Город-театр, город-сцена, как для реальных драм и трагедий, вершившихся в его стенах многие века, так и для того, чтобы становиться декорацией сегодняшних кинематографических игрищ.

У Ингеборги в театре и кино были разные роли. Популярность в Литве принес ей все-таки театр. На сцене Каунасского драматического с режиссурой Йонаса Вайткуса сыграно за два года семь главных ролей, репетирует у Эймунтаса Некрошюса Корделию. А я видел Дапкунайте в небольшой роли в инсценировке гамсуновского «Голода». Смотрел спектакль без перевода на русский. В памяти осталась странная голодная полудевочка-полустарушка с хрустальным голосом, не бегающая — летающая над сценой.

Думаю, что Корделия станет главной ролью Ингеборги Дапкунайте. Ибо нравственный посыл великой роли камертонно совпадает с тем, что утверждает актриса с театральной сцены — чистоту помыслов и благородство поступков. Тем странней, тем любопытней, тем великолепней зигзаг творческой судьбы, раз от разу предлагающей Ингеборге в кино роли, совершенно непохожие на театральные. Романтические краски тут уже почти не используются. Напротив, самые заметные из ее героинь отличаются антиромантической напористостью и... легким поведением. Во всяком случае, всесоюзному зрителю Дапкунайте запомнилась, к примеру, хитрющей Кисулей из «Интердевочки» П. Тодоровского. По-моему, виртуозная работа. Вспомните хотя бы стрельбу глазками в ресторанном зале в первых кадрах фильма, вспомните хищную улыбку, характерный голос, так странно соединяющий легкий литовский акцент актрисы и провинциальный череповецкий выговор героини... Но тут уже совсем иные краски, чем в театре, мазки не акварельные, а сочные, грубые. Или другая её работа — странная немецкая девушка, дочь епископа, ставшая шлюхой, из картины В. Жалакявичюса «Воскресный день в аду». Неожиданно маленькая роль оказывается созвучной судьбе целого поколения — не потерянного даже, а уничтоженного войной. Даже если не физически уничтоженного — убитого духовно поколения без настоящего и без будущего. Речь идет о женских судьбах, о коих прежде мы как-то не задумывались: у нас были свои великие жертвы, нам было не до разбитых женских судеб по ту сторону фронта... Немецкие фрау и фрейлейн из наших прошлых кинокартин о фашизме были одинаково патриотичны и одномерны. Не в упрек об этом говорю — вероятно, время пришло увидеть трагедию там, где прежде виделся обличительный фарс.

А вот еще одна роль, неожиданная и любимая Ингеборгой. Время и место действия обозначены названием — «Осень. Чертаново...». Можно по-разному относиться к этой работе И. Таланкина (мне она кажется выспренней, претенциозной), но нельзя не признать, что актеры — странный квартет из Литвы и Латвии (И. Дапкунайте. В. Масальские, А. Херманис, В. Квела) в ролях рефлексирующих русских интеллигентов — тут поразительно загадочны. Возможно, не адекватны при этом первоначальной авторской идее. Героиня Дапкунайте Мария, любящая весь мир, не понимающая себя, сочетающая ультрамодерновый шик с абсолютным неумением вписаться в жизнь, она тут, пожалуй, вопреки режиссерскому замыслу не русская, вопреки актерской природе не литовка. Она над странами, над нациями. она — Женщина...

— Поначалу думала, что это абсолютно не моя роль, что я даже не такая женщина, которая сможет это сыграть. Первый раз со мной такое: обычно по роли кажется, что могу играть и чего-то не дотягиваю, а тут боялась браться за роль и — полюбила ее...
Кстати, о национальной принадлежности героев.

— Мне грех жаловаться, — говорит Ингеборга.— В отличие от других прибалтийских актеров я не играла еще миллионерш, не снималась в шпионских фильмах. У меня чаще всего были «безнациональные» роли. Это тоже проблема.

Я назвал три кинороли Ингеборги, а их уже намного больше. К тем, о которых уже сказано, добавляются молодые героини фильмов о любви, о семье («Моя маленькая жена», «Ночные шепоты») и сказочно обаятельный ретроперсонаж («Электронная бабушка»), партизанка из Белоруссии («Переправа») и дочь русского эмигранта, живущего в Париже («Загадочный наследник»)... Ролей накопилось уже немало, а единого их объединяющего стержня, пожалуй, не найти. С одной стороны, это замечательно: каждая роль становится экспериментом, исключающим возможность пользоваться наработанными приемами. С другой — тревожно: ощущение случайности — нет, не актерского почерка, а режиссерского выбора, обусловленного нередко лишь типажностью, — вынуждает задуматься о ее будущем в кино. Именно в кино — работа в театре Некрошюса обещает роли сложные, замечательно способствующие самоисследованию и самопознанию актера.

Колбовский А. Горожанка // Советский экран. 1990. № 8.