Музыка
Балабанов задействовал в своих фильмах преимущественно ординарную музыку (за исключением совсем ранних работ), порой — навязчиво сирую, а если в них паче чаяния попадала песня с претензиями, то прихотливый морок контекста быстро превращал ее во внешнюю, как выражался по другому поводу изощренный Жижек, форму своей полной противоположности. Сравните «Чудесную страну» у Соловьева и Балабанова. У Соловьева она закатное эхо иной реальности, где проживают в заповедном мире своих снов, и чашек мыть не надо. У Балабанова она звучит похабной, как шлепок по заднице секретарши в исполнении Ренаты Литвиновой, колядкой, к которой прилипли все самые мусорные ассоциации девяностых. В тех же «Жмурках» филофонический демарш со Sparks: фарсовость альбома Propaganda безвозвратно оборачивается гиньолем.
После саундтрека к «Брату 2» Балабанова сослепу назначили чуть не штатным баталистом «Нашего радио», простодушно решив, что раз герой слушает такую музыку, то лишь ей он и определяется.
Это, конечно, послышалось. Русский рок всего лишь озвучивает русский же мглистый морок (неслучайно Беккета Балабанов тоже снимал в местных подъездах), эти песни принадлежат скорее реальности, нежели герою — Данила на перегоне между Нью-Йорком и Чикаго на редкость весомо врет, что застрял под Тулой; в сущности, весь этот «Наутилус» — это такая же отмазка, вечная отговорка, бесконечная Тула. С музыкой у Данилы, как с братом: брат есть, но братства как такового нет, потому что родственник чаще всего дрянь (будь то американский хоккеист или даже свой местный душегуб). Тоска по братству неутолима, но уходит в пустоту, в такую же колючую пустоту улетают и бутусовские сочинения. В сущности, от клевой Салтыковой герою проку дальше — больше. Данила в первом «Брате» просит у бутусовцев таблетку от головы и убирается восвояси, в свой привычный круг ада — потому что той тусовке с верхнего этажа он столь же чужд, как и случайному американцу в сквоте; в принципе его легко представить говорящим кому-нибудь из загулявших наверху гитаристов: «Скоро всему вашему русскому року кирдык».
Надсадный вой Гаркуши у прощального костра — это и есть настоящая ария балабановского героя, а не про полковника, которому никто не пишет.
Мне кажется, что Балабанов в конечном итоге пришел именно к такому выводу: скоро всему вашему русскому року кирдык. Поэтому и Цой у него в финале «Груза» поддельный, и Черный Лукич почему-то звучит в воровском шалмане, и «Гудбай, Америка» поют на показушном утреннике в лицее — в сущности, так же, как бугай читает Лермонтова. Если рассматривать «Брата 2» как русский вариант «Криминального чтива» (что, по-моему, единственно верный способ оценить его по достоинству), то и финальный вылет под «Гудбай, Америка» следует воспринимать так же, как выход Джулса и Винсента в шортах под Surf Rider, — тогда все встает на свои места: русский рок у Балабанова — это скорее знак временной и географический, нежели символ чего-то большего.
Поздние фильмы Балабанова заставляют поверить в то, что музыка там вообще лишняя. Неслучайно, если в «Брате» плеер спасает героя от пули, то в «Кочегаре» в гитарном кофре уже таскают — поклон Мельвилю — стрелковое оружие. Метафора сколь редкая для Балабанова, столь и увесистая. Музыка здесь лишняя, потому что, пользуясь словами Драгомощенко, она «разъедена присутствием». «Кочегар» сцена за сценой морочит голову безвкусным панихидным чил-аутом, навязчивым, как прибаутки бандита из первого «Брата», а в последнем фильме федоровская «Голова-нога» повторяется до тех пор, пока не исчезают остатки смысла: это похоже на кодирование.
Естественно, возникает вопрос, а чему собственно в таком случае не кирдык — в музыкальном отношении. Пожалуй, последнюю ценность представляет надсадный вой Гаркуши у прощального костра — это и есть настоящая ария балабановского героя, а не про полковника, которому никто не пишет. В этом вопле есть что-то первобытное, как справедливо замечала проститутка в «Брате 2». Дальше от этого костра ехать некуда, дальше будет звучать один только саундтрек заваленного горизонта.
Спойте песенку, просит Сухоруков в «Счастливых днях» у Неволиной, имея в виду фокстрот Too Many Tears Берта Амброзая
Ответ — нет.