О чувственности и таланте
Наталья Милосердова о трагической истории любви-дружбы Маргариты Барской и выдающегося педагога и писателя Антона Макаренко.
Рассуждая о том, за что вообще можно полюбить человека, Маргарита Барская еще в молодости формулирует:
«…любить можно за
Этот монолог — из периода «после Чардынина» и «до Милькина». Из чего следует — что от Чардынина она этого не получила. От Милькина — отношения с которым развивались как бурная и страстная мелодрама, — тем более. Вряд ли такая
«Если б можно было составить такую статистику: где больше счастья у некрасивых или красивых, то преимущество, и значительное, останется на стороне первых.
Пусть помнят, что красивые как правило несчастны в браках, более подчинены и вынуждены оглядываться на каждый свой шаг.
Пусть помнят, что всеобщее и постоянное внимание к красивой женщине — это бесцеремонная навязчивость людей, с которыми она не хочет общаться. Пусть знают, что наиболее страшные и трагические истории в жизни, наибольшие мученья выпадают на долю красивых женщин. ‹…› Красивой женщине очень много приходится страдать от незаслуженных ударов по самолюбию».
Эта запись в дневнике относится к позднему периоду, когда она потеряла уже и Чардынина, и Милькина, и Радека… И на новом витке своей судьбы она вновь возвращается к теме острой необходимости близкого человека в жизни:
«Человек всегда должен иметь
Встреча и требовательная, возвышенная, нежная дружба с педагогом и писателем Антоном Семеновичем Макаренко стала самым важным, меняющим жизнь событием для Маргариты. О такой встрече, такой
Антон Семенович явно был очарован и покорен Маргаритой, но при этом он был «повязан по рукам и ногам» — жена, дети, больное сердце, общественный статус — и не имел, судя по всему, намерений разрушать семейные узы, более того, вынужден был «конспирироваться». Не стремилась к публичности и Барская, упиваясь долгожданными чувствами и превыше всего ставя душевный покой возлюбленного.
Но эти отношения столь деликатны и бережны, что обнародование этой связи никак не может, на мой взгляд, задеть даже самых щепетильных потомков Макаренко.
Начнем с того, как и когда познакомились Барская и Макаренко. Общепринятая точка зрения — на отдыхе в Ялте летом 1938 года. Свидетельство Веры Адуевой: «…она поехала отдыхать в Крым и там познакомилась с Макаренко. Несмотря на его суровый вид на фотографиях — он был мужчина, а пройти мимо нее безразлично было невозможно. Это было серьезное чувство с обеих сторон».
То, что они общались в период пребывания Макаренко в Ялте, не вызывает сомнений, о чем свидетельствуют документы, подтверждающие их совместную работу в это время над сценарием по роману «Флаги на башнях». Вопрос в другом — не были ли Маргарита и Антон Семенович знакомы до того?
Инициатива знакомства, точнее — его развития, на мой взгляд, принадлежала Маргарите. Она не раз писала
Вот фрагменты из черновиков двух ее посланий:
«Извините, Антон Семенович, что я нарушаю этим письмом Ваше рабочее одиночество. Но мне хочется переслать Вам детские записки, которые Вас заинтересовали. Оказывается, у меня их меньше, чем я думала, но мне кажется, что и они интересны. Я посылаю Вам весь конверт…
Мой запас благодарности к Вам все увеличивается. Сейчас прочла „Книгу для родителей“. К сожалению, мне удалось достать только 8 и 9 [номера] „Красной нови“. Сутки я терпела, думала, что достану № 7, чтобы начать по порядку, но не вытерпела и рада. Прочла все подряд и прожила хороший, богатый чувствами и мыслями день».
«Я никак не могу утерпеть, чтоб не сказать Вам, что очень нравятся мне Ваши книги, но Вы сами тоже. Вы очень красивый человек. Говорю Вам это в таком смысле, как Горький говорил Станиславскому. В глаза такие вещи можно говорить только — когда очень много между людьми переговорено и нарощено (так у Барской. — Н.М.) личное отношение. Но я, когда читаю Ваши книги, то так именно отношусь к Вам лично, как если б у меня был большой опыт разговоров с Вами».
Конечно, можно только гадать, были ли эти послания отправлены адресату. Но положимся на то, что Барская «как все южане, скорые на действия», не преминула послать письмо, — тем более что она так нуждалась в это время в друге и единомышленнике.
Какое же это было «это время»? Поначалу, прочтя «Книгу для родителей», я решила, что идея «Отца и сына» родилась у Барской под ее воздействием, так как три основных модели отношений
Макаренковеды утверждают, что «Флаги на башнях» Антон Семенович закончил в конце мая в Ялте, и его запись в дневнике от 1 июня: «Здесь для сценария читает рукопись
Но в архиве Барской я нашла заявку на сценарий, тема которого — «изображение советского юношеского коллектива, в наиболее совершенных формах воплощающего принципы коммунистического воспитания». Исполнителями указаны А. Макаренко и М. Барская, а время исполнения обозначено как
Барская, увы, редко датирует свои дневниковые записи. Тем более такие, которые начинаются как глубокомысленное эссе и постепенно переходят в откровенные объяснения в любви. Я убеждена — есть все основания считать «трактат» «О чувственности и таланте» своеобразным признанием в любви Антону Семеновичу.
Основополагающий посыл Маргарита формулирует так:
«Чувственность следует реабилитировать, это одно из дополнительных щупальцев для познавания жизни. И чувственность не следует отделять от страсти. Для чувственности необходима: физическая смелость, душевное целомудрие и ум с юмором, все то же, что необходимо для любой области деятельности талантливого человека. Вот почему большинство гениальных и талантливых людей чувственны».
Далее она доказывает, что «подлинные страсти — это достояние умных людей». И добавляет: «И зрелых». Потому что именно такой человек способен «познавать радость не от того, что любим, а оттого, что любит».
«Женщины таких мужчин узнают нервным обонянием, и возраст не играет роли. Неслучайно
„Мужчина мечтает быть первым в жизни женщины. Женщина мечтает быть последней страстью в жизни мужчины“.
Страсть желанна та, которая освещена интеллектуальной дружбой.
‹…› Разве есть
С этого места трактат — то есть рассуждения об отвлеченном предмете — переходит в прямое обращение:
«Поэтому я тебе говорю в некоторые минуты, что у тебя прекрасное сейчас лицо, у тебя всегда красивые глаза, а ты мне не веришь и делаешь мне неловкость, как будто я маленькая льстивая врунья.
И вообще мне надоело с видом восточного мудреца проповедовать тебе абсолютные истины, как будто ты их сам не знаешь!»
Нет сомнений, что послание это адресовано Макаренко: он старше Маргариты на пятнадцать лет, его умом и талантом педагога и писателя она не устает восхищаться, она с материнской нежностью твердит о его интеллигентности и деликатности…
Конечно, это могло быть написано и после Ялты. Но попробуем все же разобраться: в феврале 1938 года Макаренко подписывает договор с Одесской киностудией «Украинфильм» на «сценарий на школьную тему», получив под данный проект аванс — пять тысяч рублей. Сценарий должен быть готов к 20 мая. Так, может быть, именно эту работу он предложил Маргарите? Может, именно ради нее он эту работу и взял? Ведь сам он в это время работает над «Флагами на башнях», а Маргарите «школьная тема» гораздо ближе, чем ему, и хорошо изучена. Можно предположить, что Маргарита не вдохновилась этой, уже отработанной ею темой, хотя, похоже, честно пыталась вникнуть: наброски на тему «спецшкол для трудных» есть в ее архиве. Зато, вероятно, вдохновилась «Флагами» — и начала слету делать по ним сценарий. А в Ялте они его только совместно закончили. Ну не могли же, в самом деле, они написать сценарий за неделю: 1 июня Макаренко пишет, что «для сценария читает рукопись
А дальше начинается «хождение по мукам», ибо попытка Макаренко вернуть Барскую в режиссуру заканчивается поражением. Видно, что он, увы, не мастер в такого рода «играх», — его мотивации не имеют никакого отношения к тем, по которым Барской закрыт путь в кино. Наивно выглядят его доказательства: «…я не представляю себе, чтобы „Флаги на башнях“ [могли бы] быть поставлены не т. Барской, а другим режиссером. Здесь вопрос не только в авторском праве т. Барской, но и в моем непременном желании работать вместе с нею — больше всего я боюсь „развесистой клюквы“, а у т. Барской я нашел удивительное понимание материала…».
Он делает даже интеллигентную попытку шантажа:
«В случае Вашего согласия и реальных согласований вопроса о постановщике, сценарий я Вам вышлю. В противном случае придется возвратить аванс и договор ликвидировать».
Но ответ категоричен: «Кто угодно, только не Барская!». И он — уступает: «Ничего не поделаешь, возможно, что у Вас есть более подходящий режиссер».
Как пережили они с Антоном Семеновичем категорический отказ студии? Что страдали оба — очевидно («Душа моя скорбит смертельно», — напишет он). Иначе, может, и не свалился бы Макаренко в очередной раз с сердечным приступом. Хотя, наверняка, этому способствовали и дополнительно наложившиеся тревоги и негативные эмоции.
Через
Антон Семенович крайне беспокоится и тревожится по поводу душевного состояния Маргариты после этого «подвига»:
«…очень хотел на Вас посмотреть — на душе моторошно[1] после вчерашнего. За мной гонятся и нагоняют тучи всяких дел, скоро я начну хохотать, как это делал Соломон Давидович[2].
Красавица! Очень прошу, очень… улыбайтесь — у Вас это так замечательно выходит.
Целую Ваши руки. А.»
Предположительно, встреча состоялась 1 августа. Думается, Галина Стахиевна сделала свои выводы — она была достаточно проницательна, чтобы догадаться о том, что происходит между Антоном Семеновичем и Маргаритой, но вряд ли мудра настолько, чтобы не дать понять этого мужу. Антон Семенович не выдержал такого напряжения — пятого августа 1938 года он потерял сознание на улице и потом долго лечился и восстанавливался.
Из Кисловодска Макаренко пишет Маргарите
«Кисловодск, 8/
С праздником, с праздником!
Замечательным праздничным подарком могло бы быть Ваше письмо, а в нем для этого много прелестных строчек, но потом Вы прибавили и много гадостей, пакостей, зловредных, пасквильных. Не могу не рычать и не ругаться. ‹…› Почему же
И жалуется сам:
«Поверьте, ничего не может быть пошлее, чем жизнь в санатории. Это пошлость, доведенная до гениальной отвратительности. Влезать в ванну, в которую в день влезает тридцать человек, а ванна помещается среди двухсот таких же ванн, — это полное уничтожение человека».
Но, наиздевавшись над санаторным бытом и помечтав о мировой революции, которая позволит свободно путешествовать по всему свету, в конце пытается приободрить Маргариту:
«От всего сердца, старого, опытного, мудрого сердца, желаю Вам хорошего святого беспокойства и насильственной улыбки.
И пусть Вас никто никогда не жалеет, — признак большого к Вам уважения. Самый лучший букет — нежность безжалостности.
Ваш А.»
Помимо писем он шлет ей телеграммы.
16 ноября 1938 года:
«Еще раз проверьте законы прекрасного, и Вы увидите, как мы замечательно живем, а мелочи нужно любить, даже неприятные. Заказываю Вам миллионы улыбок самого срочного изготовления. Больше пишите рассказов и крепко спите. Счастье от Вас в нескольких переходах. Ваш друг».
26 ноября 1938 года:
«Ваше письмо — верх изящества. Низко кланяюсь. Благодарю. Приезжаю первого. Будьте счастливы. Ваш друг».
Барская едва ли не первой поняла масштаб и исключительность педагогического дарования Макаренко, которого после громкого успеха «Педагогической поэмы» ценили в первую очередь как писателя. Его даже назначили председателем одной из комиссий, организованных при Президиуме ССП, — для помощи писателям разных регионов. Признавая его литературный талант, она тем не менее считает, что преступно лишать его деятельности педагогической, ибо то, что может сделать он, — не может никто.
«Макаренко — настоящий подлинный мастер, крупнейший мастер. Писатель он очень талантливый, но педагог он просто гениальный. Если б зависело от меня, я бы доверила ему все воспитание детей в школах, сначала в Москве, а потом, когда бы он наладил, — и во всем Союзе. Он единственный человек, который поставил это дело так, как надо. Но для этого нужно, чтобы ему поверили настолько, чтоб хоть год не давали им „руководить“ всяким наркомпросовским крысам. Макаренко — такой человек, которому надо оказать полное доверие, и он даст пышный цвет, отплатит тысячекратной пользой.
Дело с образованием детей у нас поставлено механически, но еще
Я вижу, что ему тяжело, сил у него много, организационный зуд — колоссальный, а на писательском подножном корму ему скучно. С каким беспокойством он сказал — ну, они, наверное, не согласятся. Правда, у меня сердце сжимается от страха — он может умереть, но он будет счастлив, а теперь он мучается».
Судя по всему, условия Макаренко были приняты — по крайней мере, речь о его школе в письме Мары матери идет уже как о деле решенном. И, скорее всего, вступление в должность должно состояться во время зимних каникул (о каникулах упоминает Маргарита), то есть в конце 1938 — начале 1939 года.
«Мамочка!
Пишу вдогонку. Хочу тебя порадовать и успокоить. Скоро Женька не будет ездить на машине, а будет работать в школе у Антона Семеновича. Во вторник Антон. Сем. обедал у нас. Женьке удалось приехать к трем часам.
Мария Николаевна превзошла себя — приготовила
Антон Семенович мечтал вслух, какой будет школа. Женька слушала как зачарованная, но подавала реплики, а потом Антон Семенович сказал: Евгения Михайловна, пойдемте со мной работать. Женя: „Я пойду хоть дворником!“. А.С.: „Зачем же дворником. У вас есть очень нужные для школы специальности — Вы библиотекарь, шофер, немного художник. А главное, у Вас глаза горят, такие люди мне и нужны“.
Ты знаешь, мамочка, у меня так хорошо стало на душе — как давно не было. Неважно, что Женя будет делать в школе. Вероятнее всего, заведовать библиотекой, важно, что она будет работать у Ант. С., это ее счастье. Видишь, как хорошо все складывается. Не беспокойся ни о чем. Лечись, отдыхай, моя необыкновенная мама…»
Макаренко умер 1 апреля 1939 года от разрыва сердца в вагоне пригородного поезда — перед его отправлением в Москву со станции Голицыно, где он находился в Доме творчества «Писатель». Уверена, что его боль за Маргариту, и тщетные попытки помочь ей приблизили эту преждевременную смерть.
«Есть люди, с которыми не вяжется представление о смерти. Это люди громадного творческого жизненного наполнения. Таким был Макаренко.
Сказать о таком человеке „был“ — это нестерпимо больно.
Чтобы почувствовать горечь потери, надо знать и ценить то, чем обладаешь в полную меру, когда оно есть.
Голова выпила кровь из сердца, но в голове кровь сердца».
«Флакон духов, подаренный в Ялте. Душилась редко целый год, бессознательно, тогда, когда его долго не было, скучала. Смерть. В флаконе осталась одна треть, запах пережил человека. Через год опять в Ялте, вспомнить разговор у балюстрады».
«У меня самое большое горе, какое только может быть у человека. Мой друг умер.
Ровно год тому назад он жил здесь, в белом доме, окруженном лаврами, кипарисами и розами.
Сегодня утром в парке, на серой, чисто вымытой гальке я нашла прошлогодний каштан. Он свежего цвета, как будто свалился с дерева вчера. С одного бока у каштана вмятина, но шкурка его гладка и упруга. А друг мой мертв.
Горы по утрам умытые, серые, приветливые. А он в земле.
Старый дуб на круглой площадке, тот, у которого буря отломила половину в прошлом году, теперь опять совсем развернулся. А он не существует больше.
Все, что накапливала природа, что огранивалось, передавалось из поколения в поколение, что складывалось жизнью, мыслью, поступками, все, что составляет неповторимую прелесть человеческой личности, все исчезло. Умер».