Борис Барнет называл наш дом «Жилгигант — слеза социализма». Находился этот дом на Можайском шоссе, и жили в нем знаменитые кинематографисты: Сергей Герасимов, Лео Арнштам, Борис Барнет, Марк Донской, Иван Пырьев, Михаил Калатозов, Борис Андреев, Марк Бернес и многие другие.
Во дворе было небольшое дощатое сооружение, типа деревенского туалета, выкрашенное в голубой цвет. В нем торговали водкой и принимали посуду. Называлось оно «Денисовка» в честь актера Алексея Денисовича Дикого и открывалось очень рано. Обычно, когда у Бориса Васильевича Барнета было тоскливо на душе, он, сдав авоську с бутылками и воспользовавшись услугами «Денисовки», мечтательно говорил, указывая на нашу «слезу социализма»:
— Хорошо бы взорвать этот игорный притон.
И тут же звал меня к себе сыграть в поддавки. Он любил эту игру и частенько сражался со мной в своей крохотной комнатенке, переделанной из кухни.
Вообще в этом доме было много азартных игроков. Играли в шашки, шахматы, уголки, поддавки, покер, преферанс, канасту, двадцать одно, кости, морской бой, крестики-нолики... Думаю, что в мире не было игры, в которую бы не играли в «слезе социализма».
Но самым азартным игроком был, конечно, Иван Пырьев. Обычно у него в квартире собиралось за преферансом избранное общество. Мы — плебеи — туда не допускались. Попасть на такую игру даже в качестве немого свидетеля (разговаривать там запрещалось) и видеть все, что там происходит, было колоссальной удачей для нас. Однако свое неистовство азартного игрока он распространял не только на карты, но даже на такую тихую и интеллигентную игру, как шахматы. Он обожал играть в шахматы. Он ко всем приставал, заставляя играть. Иногда он просто принуждал партнеров играть с ним, не останавливаясь ни перед ласками, ни перед угрозами. Играл он в шахматы не очень хорошо, а попросту говоря — плохо, но ужасно не любил проигрывать. Нередко по этому поводу возникали целые драмы (он был человеком, как я уже говорил, очень импульсивным). Обычно, когда он чувствовал, что начинает проигрывать, тут же требовал ход назад. В то время он был уже директором киностудии «Мосфильм», и многие режиссеры и сценаристы, с которыми он играл, зависели от него, а он был настолько эмоционален, что выигрывать у него было просто опасно.
Чаще всего он играл с Марком Донским, который жил в том же подъезде, этажом ниже или выше Пырьева — я сейчас не помню. То Пырьев играл у Донского, то Донской играл у Пырьева. И вот однажды я зашел к Ивану Александровичу по какому-то делу. Он увидел меня и буркнул: «Подожди, сейчас Донского обыграю и поговорим. Иди, выпей чай», — и опрометью кинулся из комнаты. Я пошел на кухню, там стоял горячий чай, налил, взял замечательное клубничное варенье. Расположился! Вдруг слышу какие-то крики. Вхожу в комнату, там чуть ли не драка. Пырьев наскакивает на Донского, трясет у него перед носом пешкой, требует обратно ход, а Донской не дает. В разгар этого скандала Пырьев в ярости кричит: «Черт с тобой!»
Распахивает окно, хватает шахматы и швыряет их на улицу вместе с доской. Затем со злорадным ехидством смотрит на Донского. Тот же, вместо того чтобы разозлиться, растеряться, возмутиться, что Пырьев выбросил его шахматы, начал истерически хохотать. В результате выяснилось, что Пырьев в азарте перепутал, забыл, что он находится в своей собственной квартире, и выбросил свои собственные шахматы. Ему просто показалось, что он в квартире Донского. Поняв, наконец, что произошло, он стал проклинать Донского за то, что тот не умеет играть в настольные игры, за то, что он не умеет снимать кино, за то, что он не умеет быть интеллигентным человеком, за то, что он не предупредил его, Пырьева, когда тот выбрасывал шахматы в окно, за то, что он врет, что он — Донской — боксер, и если Иван Александрович захочет, он его тут же нокаутирует. В общем, во всем оказался виноват Донской, даже в том, что в квартире Пырьева гудят трубы в сортире.
Однако Иван Александрович так же быстро остывал, как и возбуждался. Причем вначале мне казалось, что это просто игра, что Пырьев искусственно возбуждает себя. Ну что же, может быть, это и было игрой в какой-то мере, странный, почти мистический перепад в настроении. Но впоследствии, видимо, эта игра так впиталась, проникла в натуру Ивана Александровича, что сделалась его подлинной сущностью. Это существование в контрастных перепадах настроений, в отказах от только что возникших напряженных ситуаций было вообще свойственно ему.
Он успокоился так же мгновенно, как распалился. В общем, мы втроем побрели собирать шахматы. Кстати сказать, он выбросил их на Можайское шоссе, на правительственную трассу. В этом доме подъезды были закрыты в сторону трассы навечно, так как Сталин мог проехать по этой дороге к себе на ближайшую дачу в Кунцево. К счастью, был полдень, и все кончилось благополучно, несмотря на страшный грохот, произведенный падением шахматной доски. Одна фигура закатилась куда-то, и мы ее так и не нашли. Это был черный конь. Когда мы возвращались домой и Донской выходил на своем этаже из лифта (он все-таки жил ниже), Пырьев сказал: «Значит, так. Сегодня же вечером принеси мне черного коня от твоих шахмат. У меня теперь не хватает коня по твоей милости. Вообще, конечно, нам повезло, — добавил он задумчиво. — Ты же знаешь, какая это трасса! А какой грохот! Как взрыв. Если бы ночью выбросили это все из окна, могли бы быть неприятности. Никто бы не стал разбираться. Могли бы подумать, что это террористическое действие. И все из-за тебя!»
Пырьев надулся, покраснел и вновь стал наскакивать на Донского, но тот что-то крякнул в ответ и вылез из лифта.
Что касается карт, то у Ивана Александровича тоже были свои партнеры, другие, конечно, Марк Семенович в карты играть не умел. Среди этих партнеров были драматург Константин Исаев, кинорежиссер Александр Столпер. Исаев был хорошим игроком, почти профессиональным, четким, твердым, спокойным, расчетливым, не поддающимся эмоциям. А Столпер — такой же эмоциональный, с всплесками, с ошибками, правда, иногда с озарениями; говорил он невнятной скороговоркой, с колоссальной скоростью, понять его было просто немыслимо. В общем «мастерица готовить кашу». Когда они играли с Пырьевым, это был изумительный по яркости и красоте и непредсказуемости сюжета спектакль.
Помню один случай, когда я выходил из дома и увидел у подъезда, где жил Пырьев, две фигурки, которые стояли нахохлившись и заговорщицки шептались меж собой. Я подошел и увидел, что это были Столпер и Исаев. Спрашиваю: «Как дела?» — «Да вот, — говорят,— идем сейчас к Пырьеву играть в преферанс. Соображаем, что делать. Выиграть у него невозможно. Если выиграем, будут большие неприятности. Оба запускаемся. У меня сценарий, у него картина. Рисковать нельзя. Надо ему проиграть. Но проиграть надо умно. Вообще-то, конечно, мы сильнее — обыграем его в два счета, да опасно... Но и проиграть надо, чтобы он не заметил, потому что если заметит, разозлится еще больше. Гордый. Вот соображаем, как незаметно обхитрить».
Я никогда не играл с Иваном Александровичем в карты, у нас была совсем другая компания: Данелия, Рязанов, Гайдай... И играли мы не в преферанс, а в покер. Но не строгий, классический, а в «бандитский» со многими джокерами.
Что касается Ивана Александровича, то с ним я неоднократно играл в шахматы. Был и у меня конфликт с ним на этой почве. Как-то он пригласил меня к себе на дачу. Оставил ночевать, а на следующее утро усадил в саду играть в шахматы. Я тоже игрок слабенький, вроде него. Но иногда бывали прозрения. Не понимаю, как, видимо, по интуиции, вдруг независимо от моей воли моя рука вела меня за собой, и я начинал двигать фигуры и создавать какие-то причудливые комбинации. Возникла иллюзия того, что я разыгрываю глубокие сложные варианты. Я сам с изумлением смотрел на доску, а Пырьев пыхтел, потирая кадык: «Теорию знаешь, сволочь!» Короче говоря, я его разгромил совершенно. Он требовал играть еще и еще. И так вышло, что две или три партии я у него выиграл. После этого мы должны были пообедать и ехать в Москву. Весь обед он сидел хмурый, практически не разговаривал со мной, не смотрел на меня. А после обеда по его требованию мы снова сели играть. Я уже решил — бог с ним, я ему проиграю, поддамся, потому что я понимал, что у меня «пёрка», как говорится, пошла. Я как ни пойду, все «гениально». Думаю, давай-ка я ему потихонечку поддамся. Но у меня ничего не получалось. Какой-то рок над нами тяготел. Я практически пытался обыграть самого себя, но у меня ничего не выходило. В результате Иван Александрович снова проиграл. Но это было уже выше его сил. Совершенно разъяренный он сказал: «Все, хватит. Поехали в Москву».
Когда я подошел к машине, чтобы сесть (поскольку он привез меня на дачу, я рассчитывал, что он меня и увезет, тем более что у меня совершенно не было денег, и я не мог бы добраться в город сам), он посмотрел на меня и нежно спросил:
— Может быть, ты на электричке поедешь?
— Иван Александрович, почему на электричке? Я ваш гость, вы едете в Москву, какая вам разница? У вас пустая машина.
— Да, ладно. Ну, садись, — сказал он.
Наумов В. «Обрывки» и «кончики» воспоминаний // Иван Пырьев в жизни и на экране. М.: ВТПО «Киноцентр», 1994.