Приход и первую победу ‹…› нового я, как и все, почувствовал в дни XX съезда партии. Казалось, со сталинизмом, с террором, гнетом покончено. Хотелось глубже вздохнуть, наполнить грудь свежестью, правдой, будущим. Было еще не ясно: каково это будущее? Но оно уже грядет, уже приходит...
Как-то вечером позвонил Пырьев: ‹…›
— У меня к тебе серьезное дело. Не телефонный разговор. Приезжай завтра часов в семь ко мне. Можешь? ‹…›
У Пырьева я застал Юткевича, Згуриди и Григория Борисовича Марьямова — одного из самых деятельных и оборотистых редакторов «Мосфильма». Марина Алексеевна Ладынина разливала чай. Сколько я ни бывал у великих нашего кинематографического мира — угощений обычно не ставили, а тут — чай!.. Минут через десять пришли Габрилович и Ромм. И Пырьев не без торжественности начал:
— То, чего мы добивались много лет — может теперь свершиться. Пока вы все сидели по своим углам, я побывал у Шепилова, у Фурцевой, у Поспелова. Несколько раз, правда, безрезультатно, разговаривал с министром культуры Михайловым. Он — против, остальные, кажется, согласны. У нас будет свой творческий союз, как у писателей, художников, композиторов. Только для этого нам всем надо как следует поработать: сочинить краткие, но весомые записки в разные инстанции, написать проект постановления об отчислениях с проката, составить списки наиболее известных и заслуженных режиссеров, сценаристов, операторов, актеров и прочих кинематографистов. И даже кинокритиков! — неожиданно осклабился он в мою сторону. — Для начала образуем небольшое оргбюро. Я председатель. Михаил Ильич и Сергей Дмитриевич Васильев — заместители. Да, и Калатозов! Юткевич — главный по международным связям. Габрилович — от кинодраматургов. Копалин — от документалистов, Згуриди — от научно-популярного кино. Юренев — от критиков и преподавателей ВГИКа. — И, загибая пальцы, просчитал до девяти. — А десятый — оргсекретарь Марьямов. Надо бы представить актеров, операторов, художников, мультипликаторов, директоров, редакторов, но так можно дойти до осветителей. Не будем с самого начала раздувать штаты. Как следует организуемся, составим списки наиболее значительных мастеров, зачислим их в Союз, разобьем по секциям, а там и в республиках отделения откроем... А пока что бюро в десять человек, для начала вполне достаточно!
Сразу же начались споры: какие секции образовывать — по профессиям (режиссерская, операторская, актерская) или по видам кинематографии (художественная, документальная, научно-популярная). Согласились на втором, но кинодраматургов выделили в особую секцию. При неодобрительных репликах Пырьева мне удалось доказать, что и критики нуждаются в отдельной секции, включающей комитетских и студийных редакторов. Мне было поручено составить списки наиболее почитаемых кинематографистов, чтобы принять их в Союз сразу, скопом, остальные же будут проходить через приемную комиссию, со всевозможными строгостями.
— Молодых, молодых не забудь! Чухрая там, Рязанова, Басова, Володьку Наумова, что ли... — поучал меня Пырьев.
Он стал звонить мне чуть ли не каждый день. Вникая во все частности, восторгался и гневался, хвалил и угрожал, называл то нежно Славочкой, то выспренно Ростиславом Александровичем, Васильевичем, Михайловичем, нарочно, для унижения путая отчество. Я тоже порой злился, но не мог противиться его горению, бескорыстию, пафосу. Постепенно заботы о Союзе вышли у меня на первое место.
Казалось бы, ничего существенного, радикального не произошло. Те же учреждения, те же вывески, те же топтались люди, в прежних своих должностях. А воздух переменился. Появилось ощущение приближающейся свободы, независимости, самостоятельности. По-прежнему оглядывались на начальство, старались угадать, «как там, наверху», но тут же приходила надежда, что скоро все переменится, вот-вот — уже меняется... И важнейшей для нас переменой послужит Союз. Не министерство, не ЦК, не «сам», «хозяин», как привыкли называть Сталина, а мы — творческие люди, будем сами хозяевами своих судеб, будем размышлять и решать, как дальше двигать свое дело.
Но пока ходили по инстанциям. Чаще всего — Пырьев и Ромм. Иногда и всей десяткой. Запомнился прием у Шепилова. Он произвел на всех самое хорошее впечатление: вальяжный, даже барственный, хорошо одетый, грамотно говорящий. Пырьева слушал внимательно, сочувственно. Сам говорил общие слова, но «свободу творчества» и «союз талантов» произнес. Позже, когда в потасовке с Хрущевым он приобрел самую длинную фамилию «ипримкнувшийкнимшепилов» и исчез в нетях, я жалел об этом. Не удерживается у нас интеллигенция у власти.
Всеобщую антипатию вызвал министр культуры Николай Александрович Михайлов. Болтливый, грубый и необразованный, он поигрывал начальственными интонациями, поблескивал красивыми глазами. ‹…› Долго распространялся о значении кинематографа, читая цифры посещений, кинотеатров, выпущенных фильмов. Заявил, что киноработникам Союз не нужен. ‹…› Пырьев, видимо, уставший с ним препираться, дождавшись конца его излияний, вяло промямлил: «Ну, кто, товарищи, хочет слова?» И дернул меня черт заговорить. Толковал я, помнится, об атмосфере взаимного доверия, о свободном столкновении мнений, о независимой, искренней и дружеской критике, о нелицеприятной строгости оценок... Михайлов несколько раз меня перебивал. Разозлившись, я попросил не мешать, а слушать внимательно, как его слушали. Его большое лицо пошло красными пятнами... Не вытерпев и пары минут, он возопил:
— Да что же это такое, товарищи! Ведь он отрицает партийное руководство!
Но тут обозлился и Пырьев:
— Ничего он не отрицает! Незачем возводить напраслину... И вообще объявляю перерыв!
Михайлова окружила его свита, я подскочил к Пырьеву:
— Надеюсь, ты дашь мне договорить!
Но между нами протиснулся Ромм:
—Не горячитесь, Слава. Не связывайтесь с ним! Говорили вы все правильно, и этого достаточно. Вашу речь продолжу я!
— Но почему не я сам?
— Потому что я народный артист СССР, автор ленинских фильмов и прочая, и прочая. Меня он не тронет, а вам может наделать всяких гадостей...
— Прошу садиться, товарищи, — выкрикнул Пырьев. — Продолжим! Слово имеет Михаил Ильич Ромм.
Что он говорил, я почти не слышал. Во мне все клокотало. Пырьева я уже считал предателем и приспособленцем, собирался послать его к черту с его Союзом. Михаил Ильич говорил, конечно, все правильно и хорошо. Шутил и даже вызывал какой-то странный кашляющий смех у Михайлова. После Ромма короткое заключение сделал Пырьев:
— А творческий Союз нам всем очень нужен, поверьте, Николай Александрович!
...Домой мы возвращались пешочком, с Юткевичем:
— Перестаньте злиться, Слава. Ромм был совершенно прав. Ведь сама ваша лексика, интонации их настораживают. С волками выть вы еще не умеете. И мы не хотим, чтобы на вас свалилась напраслина, как сказал Иван. Поверьте мне, я испытал этой напраслины вдоволь. Не лезьте в драку.
В октябре 1957 года было наконец получено разрешение на организацию Союза кинематографистов, и сразу же наша десятка, существовавшая самостийно, без всякого законного оформления, приобрела некоторые признаки советского учреждения: у Пырьева появилась секретарша, нужно было заполнить анкеты, представить списки творческих трудов, фотографии таких-то размеров и еще, и еще что-то, и все это будет заключено в папки с надписью «Личное дело №...». Дело Пырьева получило номер «один», заместители — Ромм и Васильев — «два» и «три», далее по алфавиту Габрилович, Згуриди, Калатозов, Копалин, Юренев, Юткевич и десятый Марьямов.
Естественно, всеобщее внимание привлек составленный мной список самых уважаемых и влиятельных кинематографистов для коллективного принятия их в Союз. Список этот значительно вырос, так как каждый член оргбюро дополнил его по своему разумению.
— Не теряя времени, — поручил мне Пырьев, — собирай заявления, раздавай анкеты, организуй приемную комиссию и приступай к индивидуальному приему. Будьте строги, случайных людей не принимайте, но помните, что набираете не французскую Академию Бессмертных, а творческий союз тех, кто способен творить киноискусство.
Я немедля принялся за дело. Но при следующей встрече Пырьев, глядя в сторону, сообщил:
— Да! Председателем приемной комиссии нам рекомендовали директора ВГИКа Грошева. Ты, видишь ли, почему-то беспартийный, а в кадровых делах... сам понимаешь...
Юренев Р. Хлопоты о критике // Кинематограф оттепели. Книга первая. М.: Материк, 1996.