Длительная эмиграция будто бы не повлияла на Бориса Фрумина — он не попытался адаптироваться к космополитическим правилам игры, не изменил своей внятной и пристальной режиссерской манере. Вышедшие на экраны с десятилетним опозданием «Ошибки юности» не требуют поправок на эстетические моды и социальные условия конца семидесятых. И более того — складываются с «американским» фильмом «Черное и белое» в своеобразную дилогию, словно снятую без временного зазора. Пусть послеармейские блуждания замкнутого и потерянного в быту парня по маршруту «крымский гарнизон —молодежная сибирская стройка — Ленинград» и отчаянные попытки юной эмигрантки прижиться в Нью-Йорке так несхожи. Но только на первый взгляд: для Фрумина характерны именно такие онтологически неприспособленные герои. Что бы с ними, однако, ни приключалось, какие бы ошибки юности им ни были суждены, все это лишь мозаичные фрагменты жизни, увиденной с сочувственной мудростью. Он предпочитает открытые финалы: жизнь героев не завершается вместе с фильмом, а имеет продолжение за его рамками. Интонация Фрумина-рассказчика — неторопливая, вдумчивая, без нажима, многозначительных пауз и прочих эффектов «выразительности». Режиссер словно устраняется, выказывая доверие молодым актерам и внимательной камере, неотступно следующей за их лицами. Он сохраняет умение (на уровне документального синема-веритэ) отслеживать детали ускользающего быта, вроде бы случайные, но неизменно характерные и складывающиеся в образ «времени и места». Всего этого достаточно, чтобы понять печальную судьбу «Ошибок юности», — мелкотемье и бытовизм были грехами непростительными. Фрумин, между тем, снял фильм не столько «антисоветский», сколько вопиюще несоветский, ориентируясь на опыт французской «новой волны» с ее погруженностью в реальность и скрытой любовью к героям, которым в этой реальности не слишком уютно. Станислав Жданько порой кажется советским Антуаном Дуанелем из спрессованной в полтора часа эпопеи Трюффо, а Елена Шевченко напоминает «живущих своей жизнью» годаровских девушек. Бытовизм Фрумина неприметно оборачивается некой урбанистической поэзией, лишенной внешних примет «поэтичности», лишь изредка заявляющей о себе.
Однако новые времена также не оценили режиссера по достоинству, высокомерно не заметив ни «Черное и белое», ни «Вива, Кастро!»
А между тем в этих фильмах Борис Фрумин отстаивает свою авторскую независимость, принадлежа лишь «территории кино» — в эпоху маниловского сна русского общества о сказочной Америке снимает «другой», холодный и неприглядный Нью-Йорк; обращается к шестидесятым, когда стилистика и материал обличительного «ретро» безнадежно выходят из моды.
Борис Фрумин из тех режиссеров, кто не способен снимать много и быстро, но его незамеченное отсутствие в дне сегодняшнем более чем печально.
Трофименков М. Фрумин Борис // Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. III. СПб.: Сеанс, 2001.