‹…› ...все конфликты в фильме «Завтра, третьего апреля...» удивительно легко и весело рассасываются. По сравнению со своими предшественниками, героями проблемных школьных картин прошлых лет,
У них прелестная классная руководительница — умница и совсем не сухарь. В свободное от уроков время она лихо разъезжает по городу на мотоцикле, а на уроке может подойти к окну и запросто сказать:
— Погода — прелесть! Просто даже в школу идти не хотелось...
‹…›
Преподавание в школе ведется самыми современными методами. То и дело школьников куда-то везут. «Привет, вас откуда?» — «Из музея!» — «А вас куда?» — «На „Щелкунчика“!» Физика изучается прямо возле электронно-вычислительной машины, а «пейзаж в русской литературе» — в непосредственной близости от этого самого пейзажа. В общем, не соскучишься. Даже «двойки» выставляются в этой школе как-то весело, элегантно, без нервов, с полным взаимопониманием и уважением как с той, так и с другой стороны. Ну, могли ли мечтать об этом герои фильма «Друг мой, Колька», где в школе властвовала серая, привычная скука, а настоящая ребячья жизнь шла где-то вне школьных стен, недоступная, непонятная глазу учителей?
Иной раз в фильме вдруг мелькнет воспоминание об этих некогда излюбленных кинематографом проблемах и конфликтах. Вот вдруг выяснилось, например, что шестиклассник Фонарев встречается после уроков с шестиклассницей Гавриковой Марией. И писклявая девчонка — то ли звеньевая, то ли председатель совета отряда — уже требует «обсудить несовместимое поведение Гавриковой и Фонарева, поскольку в классе налицо безобразие». Но никто несовместимое поведение обсуждать не желает, сама же Гаврикова берет портфель и спокойно пересаживается к Фонареву. Не нужно убегать из класса в слезах, хлопать дверью, искать защиты или понимания у взрослых — не нужно, потому что и дети и взрослые отлично все понимают.
‹…›
Почему-то все время тянет пересказывать фильм. А пора, наверное, остановиться и подумать о морали.
Мораль в фильме, разумеется, есть. Ее высказывает в самом конце картины милая учительница Ариадна Николаевна, и мораль эта проста: во-первых, для правды нет ни первого, ни второго, ни третьего апреля, потому что правду нужно говорить всегда. Во-вторых, правда не освобождает от необходимости быть чуткими, деликатными, внимательными друг к другу, потому что быть правдивым — это значит еще и быть справедливым, добрым, настоящим человеком. И т. д.
Все верно. Но мораль эта словно бы отделена от всего фильма невидимыми отточиями. Так баснописец выделяет в конце своей басни отточиями или чертой необходимую истину. Сперва «Мартышка к старости слаба глазами стала...» или «Осел увидел соловья», а в конце — мораль. Но фильм не похож на басню, ибо сила его не в иносказаниях и не в конечных выводах.
‹…›
Верно уловив непосредственную, простую, светлую интонацию рассказов Ильи Зверева, дополнив эти рассказы «новыми (как сказано в титрах) важными подробностями», кинодраматург В. Валуцкий, режиссер И. Масленников и оператор В. Васильев создали изящную, остроумную, хорошо снятую и в прекрасном ритме смонтированную картину. Что бы ни происходило на экране... ‹…› мы не только радуемся, отмечаем точную реплику, смешную и вовремя попавшую в кадр подробность, жест, взгляд (ну хотя бы один только взгляд той самой девочки Анюты, внезапно узнавшей, что с ней хочет сидеть почти вся мужская половина класса и уже с ревнивым торжеством мысленно оглядывающей это, вдруг привалившее ей богатство — сердца мальчиков шестого «б» класса) — мы в какой-то момент удивительно ясно предчувствуем будущее всех этих ребят.
Конечно, все это — еще детство, радостное, милое детство, и авторы не торопятся перегружать его конфликтами, понимая и то, что
‹…›
Авторы фильма «Завтра, третьего апреля...» ‹…› не торопятся ввести своих героев в сложный, взрослый мир, где все им еще встретится и все еще будет — и счастливая любовь, и несчастливая, и трудности, и поиски своего места в жизни, и ссоры, и сомнения, и, быть может, чья-то подлость. Дети в этом фильме — это именно дети. ‹…› Зависимость будущих судеб от таких понятий, как талант, любовь, красота, детьми еще не вполне осознана. Но нами она осознается. И как ясно угадываются в детских этих происшествиях, в детских дружбах, ссорах и примирениях грядущие проблемы художника Тютькина, умненького очкарика Лени Семечкина или самолюбивого, наверное, не для легкой, удобной жизни, а для борьбы с самим собой, для поисков, сомнений родившегося Ряшенцева. И знаем мы, догадываемся, как много соблазнов готовит жизнь будущему баловню судьбы Фонареву и как бесценна, прекрасна бескомпромиссность Маши Гавриковой.
Нет, фильм не бесконфликтен. Он озарен предчувствием грядущих проблем.
‹…›
Завтра! Завтра Маша Гаврикова, и Ряшенцев, и Фонарев, и ни в кого еще не влюбленный, а занятый исключительно творческой, как и подобает настоящему художнику, жизнью Тютькин сами переступят порог, волнующая близость которого так явственно ощущается и в их спорах, и в характерах, и во всем эмоциональном строе фильма. Завтра!
А как похожи названия фильмов о сегодняшних школьниках: «Доживем до понедельника», «Завтра, третьего апреля...», «Переступи порог». Уже в самих этих названиях — обещание будущего, предчувствия, мысли о завтрашнем дне...
Что ж — доживем до понедельника! И до третьего апреля...
Хлоплянкина Т. Доживем до третьего апреля // Искусство кино. 1971. № 7.