Михаил Трофименков: Сергей Сельянов подтвердил и закрепил новым фильмом свои хорошо известные качества: тонкое и точное чувство жизни, способность освещать самые непритязательные вещи и ситуации магическим светом и пересказывать самые банальные истины так, что они звучат как откровение. Ничего нового он не сказал и не показал но может быть, так и должно быть в фильме, завершающем его «русскую трилогию»
Вячеслав Шмыров: Било бы логичнее, если бы фильм Сергея Сельянова «Время печали..» предшествовал его фильму «Духов день», все составляющие которого собраны в жесткую конструкцию, а литературо-центристский традиционализм Сельянова обретает в «Духове дне» какое-то удивительно новое качество, которое хочется обозначить приставкой нео-. В фильме «Время печали...», напротив, все разлажено, язык картины воспринимается как нечто косно-доперестроечное, а герой, обеспеченный в «Духове дне» одержимой игрой Шевчука, в этот раз распадается на двух невнятно стыкуемых персонажей — одного играет Мамонов, другого Приемыхов. Замысел фильма, видимо, восходит к ситуации трех-четырехлетней давности и в этом, вероятно, кроется причина неудачи. Сельянов как режиссер и человек верный своим идеям, наверное, вовремя не сориентировался, будучи погружен в катаклизм нынешнего кинопроизводства. В этом — безусловная драма, но и урок: вечное, может быть, и рождается из сиюминутного, но это сиюминутное не терпит консервации, а требует более спонтанного самовыражения.
Кирил Разлогов: Новая картина Сергея Сельянова попадает «в десятку» по своей интеллектуальной, социальной и психологической направленности. Одновременно бытовая и мистическая, рассказываемая история, перемежающая бытовые реалии с авангардистскими прозрениями, ведет зрителя от одной странной ситуации к другой, заставляя задаться о превратностях нашей (именно нашей) жизни. От развала многонационального согласия до жизнерадостного похищения самолета — все до боли знакомо и... странно. Еще более странно, что «Ширли-мырли» Владимира Меньшова в совершенно ином жанровом ключе говорит о том же самом, используя аналогичные (скорее алогичные) приемы. Может быть, дух времени все-таки существует?
Ирина Павлова: Вполне возможно, будь этот фильм режиссерским дебютом Сергея Сельянова, он вызвал бы меньше разочарования. То, что позволено новичку, непозволительно мастеру. Соотношение удавшегося и неудавшегося сложилось в отрицательную величину. Впрочем, неотразимый пришелец Мефодий западает в душу несмотря ни на что. А многое ли в нынешнем кино западает в душу?
Сергей Добротворский: «День Ангела» был просто образцовым маленьким шедевром. Дальше дела пошли похуже. Но, честно говоря, мне интереснее, как распадается авторский мир Сельянова, чем фильмы, не отмеченные даже признаком авторской личности.
Ольга Шервуд: Фильм — полурадость, полупечаль. Сельянов с Коновальчуком невероятным образом умеют залезть куда-то в самую толщу или глубь прошлого, вечного и мистического у нашего народа, в какую-то его способность примениться к жизни, приладиться к ней, как к подушке, — причем героем оказывается, наоборот, «бродяга». Вневременное им (авторам) удается. Вот оно — и без всяких объяснений. А как только они пытаются что-то «объяснить» (вторая половина фильма, «современность») сразу возникает эффект фальшивых денег: хрустят, а купить ничего нельзя.
Дмитрий Савельев: Сергея Сельянова совершенно не занимает вопрос, который мучил проснувшегося философа: ему ли снилась бабочка, он ли снился ей? Лукавая конструкция фильма сводит воедино сон-воспоминание и сон-предвидение как две равноправные возможности. Может быть, фальшивомонетчику Иванову снится безмятежное детство в провинциальном поселке под небом голубым. Может быть, подросток Иванов предчувствует в полуденном сне свое будущее. Но подлинно лишь детство, родом из которого авторы фильма. А другая жизнь фальшива, как картонные декорации Парижа в российской глубинке, купюры собственного изготовления в руках у Иванова и Марина Левтова в роли бортпроводицы. Однако если можно сесть в самолет и улететь в детство, то время печали еще на пришло. И, как известно, беспечному сон сладок.
Андрей Плахов: Вопреки названию фильм вызывает чувство, похожее на печаль. Или ностальгию по равенству и братству, которые и раньше били фикцией, а теперь просто-напросто отменены. И даже свобода умереть в Париже этой потери на восполняет. Фильм кажется вышедшим из другой эпохи именно потому, что ввязывается в идеологический спор и нарочито литературен.
Илья Алексеев: Метафизическая карта России, так выразительно прочерченная в «Духовом дне», оказалась смазанной. Очутившись между молотом эпической манеры режиссера и наковальней впервые проникшей в его фильмы буржуазной реальности, актеры плохо осваивают эту странную плоскость. Они играют поверхностно, рвано, неубедительно, чего раньше у Сергея Сельянова не наблюдалось. Опыт не вполне удался, картина получилась промежуточной — не начало нового, а завершение старого.
Ирина Рубанова: Два порока нынешнего отечественного кино не миновали этот фильм, резкие перепады энергетического посыла (с тенденцией к его полному затуханию) и отсутствие (или ослабленность) чувства целого. Второе, скорее всего, является следствием первого. Вообще, самое время задаться вопросом: а не переживаем ли мы сейчас эпоху малой формы? Фокус в том, что в маленькой вещи энергия единства часто чудесно оживает, что с обескураживающей наглядностью демонстрирует фильм Сергея Сельянова. Если картина в целом напоминает причудливое, но кое- как сколоченное строение, то новелла о пришельце отличается замечательной художественной ядреностью, а также — думаю, это самое главное — удивительной доброкачественностью всего, из чего складывается произведение искусства. Это в самом деле экологически чистый продукт. Рядом фигурой пришельца, в котором по-российски беззаконно смешаны черты ветхозаветного Моисея и демонического ловца душ из Гаммельна, тема творческой имитации, которая якобы сильнее самой жизни, против авторского намерения, комически напоминает известный рассказ Чехова.
Критики о фильме: «Время печали еще не пришло» // Сеанс. 1995. № 11.