Первый фильм Сергея Сельянова «День Ангела» был сделан из темной необожженной глины, грубой и хрупкой. Можно было провести по нему кончиком пальца — он слабо звенел при этом, скорее, даже гудел. Песчинки осыпались с него.
В среднерусском Пскове, где на базе самодеятельной студии (чуть ли не Дома пионеров) проистекали съемки, стоял запах сухого дерева, прелой листвы, сырого дыма и метафизики в духе Габриэля Гарсиа Маркеса.
Фильм снимался почти десять лет в условиях полной идеологической и коммерческой независимости. Это был первый фильм параллельного кино. Будь он показан тогда — стал бы отдушиной. Но показан не был и остался небезопасным сокровищем своих создателей. В эпоху свободы и плюрализма «День Ангела» вышел в прокат под маркой «Ленфильма». И оказалось, что энергия противостояния и прорыва не погубила его высших смыслов.
Второй фильм Сергея Сельянова «Дyxoв день» попал в плотную и тугую струю кино середины — конца восьмидесятых. Он много жестче, и все в нем кажется пластмассовым. Привычные глазу очертания и цвета — холодны. А метафоричность уже не столь пронзительна. Сюжет «Духова дня» пригоден для развития в любом жанре. Сценарий — для любого умствующего режиссера. Фильм же получился чистый и странный. Его достоинства режут глаз, а недостатки завораживают.
Сергея Сельянова можно назвать псевдонеудачником, мастером иррационально-неправильных стилизаций. Он сознательный разрушитель устойчивых моделей кино. Принцип таков: некоей идее навязывается чуждое ей решение, которое затем методически разваливается изнутри. Так разваливалась былинность «Дня Ангела» — в косноязычной сказке всякая коллизия оказывалась реальной и осмысленной.
Так рушатся дешевые фантастические декорации «Дня» второго — и в пятицентовом комиксе прорастает невесть откуда самосознание целой генерации. Причем со справедливой претензией на трагедию...
...Ангел, как известно, облачен в рубище дебильного мальчика. Первым повстречал его Саша Соколов, издавший в 1975 году в Америке «Школу для дураков». К создателям «Дня Ангела» книгу не пропускала таможня, но ангел был тот же — спонтанные параллели лишь подтверждают его натуральность. Ангел с неизбывной легкостью облекал в форму вполне связной автобиографии галлюцинации собственного бытия...
...Ангел вырос. Это, безусловно, другой ангел, и другая деревня является его родиной. Но в тех местах, откуда он родом, другая деревня начинается за углом сарая. А человека, вернувшегося от колодца, уже и зовут-то иначе. Деда, впрочем, от внука порой не отличишь. Отличные места. Грибные, кстати говоря, ягодные. Красиво там...
Итак, ангел вырос и обрел лик рок-певца Шевчука. Плотная фигура, приплюснутое широкое лицо, тяжелая челюсть, борода и близорукие глаза за толстыми стеклами очков смягчают несколько голос, низкий и хриплый. (Его песни, его группа «ДДТ». Принято определять стиль. Видимо, «Hard Folk». Скорее, даже «Folk Hard». Песен в фильме нет, группа «ДДТ» в нем не участвует, но определение относится и к «Духову дню». Вообще в России «Folk» почти всегда «Hard».)
Рок-звезды проигрывают в кино. Исполняющие «по жизни» свою судьбу, они оказываются неприлично манерными рядом с актерами. Они не в силах освободиться от себя самих. Шевчук не проигрывает, потому что не играет. Он обозначен иным именем, и за плечами его — другая история, но это не мешает ему соответствовать. Самому себе. Собственному опыту. Родной реальности. И он выигрывает роль, от которой, вообще говоря, упаси Господи...
«Упаси Господи от нашей участи...»
«Метафора судьбы поколения» — заманчивое объяснение. Но не вполне ясно, до какой степени «Дyxoв день» есть кино о России. Сплав вечного мифа с узкорусским выносит, конечно, некоторый вердикт. Но вердикт все-таки — категория узкосудебная, а узко-русскость — по большому счету — категория подсознательная.
Все взрывается вокруг Ивана Христофорова — то спокойного, уверенного в себе, то мычащего с выпученными глазами. Дар разрушения и без того шаткой окружающей предметности. Но воля его порождает эти взрывы, или его чувства осязают их неизбежность — какая разница?.. Кинематограф здесь не имеет формулы и модели, как не может их быть в истории маргинальной личности, обреченной на неуспех немыслимым числом неизвестных в игре. И в истории игры, обреченной на вечный цейтнот в своем бесполезном стремлении к финалу, к завершению, к конечности.
Бесконечность мира не облекаема человеком в знаки и образы. Движение планет не уместимо в кинематограф. Уместимо лишь допущение его и конфликт с ним. Уместимо нарушение правильности проистеканий вещей — в реальности кадра, оставленного героем и наполненного лишь ускользающей тенью; родственниками, склеенными из старых газет; нелепой полюбовницей; снайперами на крышах и беспокойным смутным дымком, расползающимся на руинах ни разу не виденных зрителем взрывов...
Фантастика, взращенная на обломках опорочившего себя реализма?
Реальность, которую не осмыслить вне мистических ходов?
Кино по Сельянову — ... И далее по тексту.
Мурзенко К. Сергей Сельянов. Упаси, Господи, от нашей участи // Сеанс. 1991. № 4.