…Когда западник из западников, маэстро из Голливуда, постановщик «фильмов для американских домохозяек» Андрон Михалков-Кончаловский возвращается после «столь долгого отсутствия» в эту самую реальность, то, в отличие от местных творцов, он обнаруживает в ней — самого себя. Ибо для него оказывается безусловной та истина, что презренная эта, многажды всеми нами преданная анафеме реальность и есть… мы сами. Вне ее нас не существует. И виртуозным движением, элегантнейшим поворотом камеры вписывает он себя в это пространство, подтверждает свое присутствие в нем, будто и не уезжал никуда. ‹…›

Скажу откровенно: умение отличать жизнь от не-жизни всегда восхищало меня в авторе «Курочки Рябы». С «Первого учителя» он зачаровывает картиной, где одно на наших глазах отмирает, другое нарождается (или обещает народиться), и процесс этот неостановим, вечен. Что-то от волшебства, от волхвования виделось мне в том, как в течение нескольких мгновений нечто только что дышавшее, преисполненное значения, превращалось в роскошную, изысканную декорацию, за которой развертывалось безбрежное, своей безбрежностью пугавшее пространство. И в «Дворянском гнезде», и в «Истории Аси Клячиной» и в «Дяде Ване», и в невероятном, необъясненном (а может, и необъяснимом) «Романсе о влюбленных», и в «Сибириаде», и в «Ближнем круге».

Мне кажется, что загадка этого пространства долгие годы была для Андрона Михалкова-Кончаловского основным источником вдохновения, и вдохновения мучительного, душу разрывающего. (А может, даже гибельного, если вспомнить потрясающую чеховскую мысль о том, что частой причиной самоубийств в России является страх перед непреодолимостью пространства).

Марголит Е. Нормалек! // Искусство кино. 1994. № 9.