Ведущих мастеров отечественного кино попросили ответить на следующие вопросы:
1. Когда и как вы услышали о XX съезде КПСС, и какова была ваша первая реакция на это сообщение?
2. Можно ли считать, что решения XX съезда оказали заметное влияние на советское киноискусство в целом и на вашу личную судьбу? Как это виделось вам раньше, и что вы думаете по этому поводу теперь?
3. Какие из фильмов «оттепели», по вашему мнению, навсегда останутся в истории кино и какие не пережили времени своего создания?
Игорь Масленников:
Я запомнил одно — как сквозь глушилки мы слушали Би-би-си и «Голос Америки», у них уже был текст секретного доклада Хрущева, и благодаря этому страна довольно скоро узнала, о чем в нем говорилось. Что я думал об этом, сейчас уже не вспомню. Во всяком случае, когда умер Сталин, я не плакал, хотя многие мои знакомые рыдали, ломились на его похороны и так далее. Мне же было не до него. Он умер в марте, а через месяц у нас должен был родиться ребенок, и наша молодая семья жила в ожидании этого события. Так что смерть Сталина меня совершенно не взволновала. Да и то, что было связано с его политической смертью, тоже вызвало только любопытство, не более. Возбуждала сама мысль, что вот, мы дожили до таких времен, что Хрущев разоблачает Сталина — раньше ни о чем подобном не могли и подумать. Но никаких стрессов, никаких серьезных переживаний у нас по этому поводу не было. Так же, как и торжества. Впрочем, для меня вообще не характерны какие-то особые эмоции по поводу политики.
В 1956 я поступал на Ленинградское телевидение, меня туда направил обком комсомола — организовать молодежное вещание (до этого я работал в университетской газете). Можно сказать, именно с меня и началась реконструкция вещания на нашем телевидении, которое тогда находилось еще в зачаточном состоянии, — стоял всего лишь один павильон — 60 квадратных метров, — из него велись передачи, и все.
Мы, молодые журналисты, были абсолютно далеки от политической жизни — нам хватало и собственных проблем. Работали мы очень активно и много — постоянно делали большие телевизионные спектакли, все наши постановки шли по кабелю в Москву и показывались по Центральному телевидению. В нашей драматической редакции ставили телеспектакли самые сильные ленинградские театральные режиссеры — Товстоногов, Агамирзян, Владимиров. У нас начинал Саша Белинский... Директором студии был Борис Фирсов, теперь известный социолог.
Но, конечно, жизнь наша после XX съезда изменилась. На волне тех событий мы вступили в партию (все мои товарищи — и те, с кем я учился в университете, и те, с кем работал на телевидении), потому что решили — наступают времена, когда уже стоит участвовать в общественной жизни. Нам казалось, что в обществе происходит перестройка. Вышла книжка Эренбурга «Оттепель». Мы все чувствовали, что в этой «оттепели» тоже можем быть чем-то полезны.
Телевидение переживало настоящий расцвет. Колоссальным толчком к его развитию послужил и Всемирный фестиваль молодежи и студентов, проходивший в 1957 году. Мы были командированы в Москву. Между прочим, все мои московские друзья — это люди, вместе с которыми я работал на фестивале. Именно благодаря фестивалю у нас появилась новая техника, мы начали снимать на
Ну, а в 1964 скинули Хрущева, и мгновенно началось стремительное «похолодание», а с появлением Брежнева все вообще «поехало» вспять. После отставки Хрущева я на телевидении продержался совсем недолго — меня как главного редактора литдрамвещания начали таскать на всякие заседания: то на бюро райкома, то в обком, мне все это надоело, я плюнул и ушел. В то время на «Ленфильме» открылись Высшие режиссерские курсы, мастерскую набирал Козинцев, и я, который никогда в жизни не собирался быть кинематографистом (и кино-то тогда особенно не смотрел), пошел на эти курсы. Я филармонический человек, всегда тянулся к театру (кстати, много работал как сценограф), но когда человек оказывается в кинематографической среде, он волей-неволей «заболевает» кино. Два года, проведенные на курсах, где мы пересмотрели 300 или 400 замечательных фильмов, которые в то время нигде посмотреть было невозможно, перевернули всю мою жизнь — назад дороги уже не было. В каком-то смысле кино меня спасло.
Причем, хотя я никогда не считал себя общественным человеком, меня всегда куда-то выбирали. Так лет пять я «трубил» на должности секретаря парткома «Ленфильма» — пробивал в жэках квартиры для наших очередников (нам удалось практически «закрыть» очередь на жилье), выгонял со студии всяких жуликов и так далее. В общем, старался, как мог, помочь «Ленфильму». А на Первом учредительном съезде российского Союза кинематографистов был его председателем. Ну и что? От этого мне было ни жарко, ни холодно — никогда не стремился ни к власти, ни к карьере, хотя вполне мог достичь и того, и другого. Слава Богу, снимаю помаленьку. Пока еще снимаю. И ни одной конъюнктурной картины за всю жизнь!
А что касается кинематографа «оттепели», то в первую очередь я бы назвал Хуциева — поразительного человека и поразительного режиссера. Я преклоняюсь перед ним. Помимо всего прочего он хороший документалист. Есть много кадров из игровых картин, ставших в нашем сознании документальными, — взятие Рейхстага, поставленное на самом деле Райзманом, или то же взятие Зимнего у Эйзенштейна. Так и ранние фильмы Хуциева каким-то удивительным образом абсолютно точно зафиксировали атмосферу того времени. И смотрятся они сегодня как некий документ времени. Конечно, в истории кино останется и все, что было сделано Чухраем, и «Летят журавли» Калатозова. Замечательные фильмы, они резко отличаются от того, что мы видели до «оттепели». Совсем другое кино. Нельзя сказать, что это повторение опыта итальянского неореализма, но во всяком случае это была правда на экране — в той степени, в какой тогда было возможно. Мне и как зрителю, и как режиссеру это близко, по-другому кино себе не представляю. Я не любитель формальных поисков, всяких новаций и так далее. Для меня самое главное и самое трудное (я и своим студентам об этом все время говорю) — создать для зрителя иллюзию нахождения «внутри» действия, заставить его забыть, что он смотрит кино.
А все эти фокусы, когда режиссер прежде всего думает, чтобы зритель ни на одну секунду не забыл о том, кто снял этот фильм, мне неинтересны. Не буду называть имена — вы их хорошо знаете. Я же за правду на экране.
Полвека кино «оттепели»: ... реабилитировали личную тему в кино // Киноведческие записки. 2006. № 77.