‹…› Скромную историю Марии Васильевны оператор Павел Лебешев отснял в дразнящем, нервном ритме, с неожиданными резкими сменами масштабов и пропорций. То длиннофокусный объектив сплющивает сжимает длинный поезд, буквально вминая вагон в вагон, то широкоугольник раздвигает на глазах стены тесной малогабаритной кухоньки. Подрагивающая камера, явно с руки. способна на пятачке балкона выписывать ошеломляющие кругаля, боясь упустить хотя бы деталь из обычной домашней перепалки. И она же, находчивая камера, способна с крупного плана человеческого лица перевести наш взгляд за окно, в чистое небо, к маленькой черточке на голубом фоне, и черточка, к нашему изумлению, на протяжении невыносимо долгих экранных полутора минут будет неуклонно разрастаться в фигуру стонущего, ревущего самолета, дрожащего от напора бьющихся в нем грозных, нечеловеческих сил...
Как прикажете все это понять?
«Родня» — первый фильм Никиты Михалкова о современности. Но не только. Это вдобавок его первый фильм без эстетического поводыря. Таким поводырем мог быть жанровый канон («Свой среди чужих, чужой среди своих»), или ироническая стилизация под приемы Великого немого («Раба любви»), или поэтика классического писателя («Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни И. И. Обломова»). Режиссер подходил ко всему этому по-своему, во всеоружии своей артистичности, он увлекал неожиданными акцентами, поворотами. Но знакомый художественный план, план ожидания, видимо, необходим ему для полноценной творческой деятельности.
В новом фильме он домашние драмы решил продуть ветрами большого мира.
Несколько вставных, самоигральных аттракционов — они, как буры, пущенные пронизать данный жизненный пласт в разных местах.
Герои ссорятся и мирятся, разводятся и готовы снова сойтись — а в это время... Вот именно. А в это время едут военные грузовики с нашими ребятами в гимнастерках, ревет самолет, грозное чудо цивилизации, бежит какой-то одинокий человек по дорожке пустого стадиона. Это неважно, какой рекорд он штурмует — рекорд мира или рекорд микрорайона. Важно, что он собран, одухотворен, нацелен, а мы?.. То есть я хотел сказать: а герои фильма?
Их носит по воле волн. Их намерения, вкусы, моды, образ мыслей, привязанности — все меняется от очередного поветрия и даже просто от настроения. Заморские пестрые тряпки, нелепые цацки на шее, веера, меха на плечах расфранченной девчонки, как и уроки каратэ, как и клише-мысли, клише-выражения, — все это свидетельства вымороченной жизни, жизни не тем, что хочется, надо, а тем, что подвернулось под руку. Светлана Крючкова играет Нину совсем не злой, не противной, вовсе уж не такой «мещанкой», а вот именно никакой. Был муж, теперь есть Гена, но Гена исчез, тогда хорошо бы, если б муж вернулся... Мнимая жена, мнимая любовница, мнимая мать, как и Стасик—мнимый муж, мнимый зять, мнимый отец (короткая, но сильно проведенная роль Юрия Богатырева). Занятно, что в роли их дочери снялся мальчик — Федя Стуков. Здесь та же система вымороченностей. Недетское упрямство ребенка — и ребячливые капризы матери... Вот уж подлинно все смешалось в этом доме!
Саркастически улыбаясь, режиссер оставляет цельность только на долю нехороших людей, неблагих побуждений. Помните эпизод в ресторане? Настоящая, правильная, размеренная жизнь развертывается на кухне, где чисто, светло, между прочим, очень просторно, где добродушно мурлычет телевизор (романтическими диалогами из староанглийской жизни), где легко, без распрей делят мясо, так же споро договариваются о каком-то дефиците, меняют обувь перед выходом к посетителям — все «по человечеству», «как у людей»... А с той стороны стойки, в зале ресторана? Там — разброд, склоки, споры, навязчивый кошмар абсурдистских диалогов. Так все-таки они «для нас» или мы «для них»?
И самым жутким символом всей картины становятся двое на мотоциклах. Закованные в панцири, в шлемы, марсианоподобные, они — как меньшие братья того самолета, цельнометаллические. механизированные кентавры. Сколько высокомерия в голосе Валерика, когда он прощает забулдыге Коновалову давешнюю рублевку! Это — чистое презрение к «недочеловеку». При том, что «сверхчеловек» оказывается роботом. И как юлит как лебезит перед ним седовласый Коновалов! Уж он-то со своей тягой к «микстуре» хорошо понимает, чего ему не дано.
Все взаимосвязано по художественной логике картины: неконтактность с другими от неконтактности с самим собой, от неумения бороться с собственной размытостью, раздрызганностью, от давней и безнадежной атрофии душевных мышц.
Только в двух сценах возникает могучее всеобщее единение. Это, во-первых, в пляске, в широком хороводе, где людские атомы сбиваются в роевое, родовое единение и даже глухой дедушка, чтоб ничего не пропустить, сует искусственное ухо в раструб оркестровой трубы. И, во-вторых, на вокзале, при проводах сыновей, перед лицом разлуки, суровых испытаний, возможно, будущих — не дай бог! — тяжелых годин. Здесь снова все распрямились и притихли, как когда-то, снова стали достойны самого лучшего, что есть у нас внутри себя.
А кроме? Между хмельным праздником и жизненным испытанием? Тут можно жить, как повелось?
Эта горькая интонация становится главным вопросом в фильме.
Четвертым автором картины наравне со сценаристом, режиссером и оператором, безусловно, стала Нонна Мордюкова. Сценарий писался прямо на нее, режиссер не знал других претенденток, и все же такой, какой она предстала на экране, мы еще не видели прославленную актрису. С маленького полустанка она входит в поезд и в фильм — с химической завивкой, с обаятельной улыбкой в добрый десяток стальных зубов, в нелепой расписной майке, обхватившей русскую дородную грудь, с характерным говором ростовчанки... Сильная, кряжистая, с тяжелыми, большими руками, с походкой человека, работающего в поле, она окажется по ходу сюжета и детски наивной, и провидчески сметливой, и веселой некстати, и очень страдающей, сочувствующей, болеющей чужой болью как своею. И, может быть, в этом все дело. Никого она не учит, не перевоспитывает не ставит на место, а когда пытается, тут же попадает впросак. И никакого нет откровения в уверенности ее, что семья должна быть семьей, муж — мужем, жена — женою... Однако есть у нее дар сострадания. А при потере нравственных ориентиров кто знает опору получше?
Вот о чем умный, серьезный, талантливый, очень нужный сегодня фильм.
Демин В. История с моралью // Советский экран. 1982. № 20.