Я думаю, вы уже догадываетесь, что теперь следовало сделать с архивом. Надо было отделить для конфискации сорок папок, наполнить их чем-нибудь таким, чего не жалко, а остальное спрятать. Мужа моего (буду называть его Володя) содержимое архива мало интересовало, но он соглашался, что мы обязаны сделать это для Всеволода Эмильевича, раз есть возможность. Риск, конечно, был, и мы решили никого не посвящать и не впутывать. K тому же могли испугаться и помешать — это ведь только мы с Володей были до того «отпетые», что умели даже опечатанные комнаты вскрывать. Но об этом никто не знал.

И место на даче такое было, куда можно было не просто спрятать, а прямо-таки замуровать. B детстве мы с соседскими ребятами любили бродить по нашему чердаку, хоть нам это не очень-то разрешалось.

Однажды, задрав головы, мы заметили, что крыша не вплотную прилегает к стенам, а есть зазор, куда можно протиснуться. Мы туда залезли, проделали путь, показанный стрелкой, и с восторгом обнаружили, что находимся в отрезанном от всего мира замкнутом пространстве, куда «не ступала нога человека». Несколько раз мы туда лазили, а потом надоело. ‹...›

B ожидании, что вот-вот нагрянут, решила спасти пока хоть что-нибудь и повытаскивала из всех папок письма, наполнила ими черный кожаный чемодан (когда-то он принадлежал Есенину) и не стала его прятать — поставила y себя в комнате.

Когда погода стала портиться, назначили день отъезда. Уезжал и дед, но он не собирался жить со мной на даче и должен был через несколько дней вернуться. И именно поэтому надо было спешить и срочно разобрать архив. Володя занес наверх два легких итальянских сундука — один побольше, другой поменьше. Мне предстояло надолго исчезнуть наверху. Соблюдая предосторожности это можно было сделать — сами понимаете, наш дом еще не вышел из шокового состояния после всего случившегося и никто вокруг себя ничего не замечал. Как раз тогда приехала пожить у меня моя младшая золовка Валя, тоже опытная «конспираторша». C утра я уходила наверх, а она слонялась внизу, наблюдая — не ищут ли меня, не зовут ли. По ее сигналу я тут же появлялась.

Я работала три дня и разделила архив на три неравные части. Основную массу предстояло спрятать; в сундук побольше я складывала то, что относилось только к Зинаиде Николаевне, — письма к ней, всякого рода документы, вырезки, рукописи ее сценариев и так далее. Этого можно было не прятать. Сундук поменьше предназначался для сорока папок. Что положить в них? Туда пошли вторые экземпляры стенограмм — их было много. Увесистую массу составляло былое хозяйство доктора Дапертутто — Вс[еволод] Эм[ильевич] хранил не образцы, а все целиком. Было много готовых обложек (в основном зеленый вариант), много бланков на больших листах плотной бумаги. Шли туда вырезки — все, что «повторимо». Но я была в лихорадочном состоянии, и когда мне казалось, что в папку для правдоподобия надо положить что-то посущественнее, я это делала. A что именно положила такое, чего было жалко, — в спешке и не запомнила. Настал день, когда все уехали, кроме няньки, — для нее выдумали предлог, чтобы она ушла надолго. Мы с Володей заперлись в доме, а Валя прохаживалась снаружи — была «на стреме». Стараясь поменьше шуметь, Володя со стороны лестницы отодрал доски (нечто вроде «вагонки») и сделал проход в отсек. И случилось непредвиденное — едва Володя ступил туда, как c грохотом провалился и исчез — мы не учли, что в отсеке не был настлан пол, как в других частях чердака, а потолочные доски были прибиты снизу. Я сбежала вниз — тихо и никого нет. С. М. Эйзенштейн описал, как расположен тайник, если глядеть снизу — над сенями, над лестницей (то есть над вторым ее маршем) и так далее, по этому описанию и не поймешь, о чем речь. Во взвинченном состоянии я не могла сообразить, куда Володя провалился, но тут он тихо позвал меня из запертой кладовой. Я искала ключ с минуту, а показалось — час. Оказалось, Володя не упал вниз — он за что-то уцепился под потолком, и не хотел прыгать, чтобы снова не шуметь. B общем, работу мы закончили на другой или на третий день, пришлось настелить пол из фанеры. Сверху папок положили черный чемодан c письмами.

A через несколько дней Володю снова арестовали. Снова обыск, снова — Галич и Куличенко. Когда они поднимались наверх и шли мимо тайника, я думала — сейчас постучат в стену и спросят — а что у вас там. Забыла, что эти детективы не были обучены искать всерьез. Прошёл еще месяц — и за архивом приехали-таки. Их было двое в форме — совсем незнакомых. Мы c Валей вытащили сундук на середину комнаты. Давая понять, что сундук мы отдаем, мы приговаривали: «Сундук легкий, беритесь за эти ручки и вам нетрудно будет нести. Здесь ровно сорок папок — пересчитайте». Поняв, что им отдают заграничный сундук, эти мародеры заторопились, не стали пересчитывать и добрыми голосами сказали, что они нам верят. ‹...› Прошло почти два года. Когда начались бомбежки, оказалось, что y нас на даче было хуже, чем в городе ‹...›. От зажигалок в округе сразу же сгорели какие-то деревянные строения. B случае пожара наш окруженный лесом крохотный поселок мог не получить никакой помощи. Жить на Новинском c родными домоуправление мне не разрешало. Я решила уехать, разумеется, всего на несколько месяцев… Но сначала надо было перевезти архив в более безопасное место. Кому открыть тайну, c кем посоветоваться? Я поехала к Николаю Дмитриевичу Волкову. Сто лет я его не видела и понимала, что ему, как автору книг o Мейерхольде, страшновато было жить в последние годы. Но война как-то сразу отодвинула и притушила все прежние страхи. Зная, что H[иколай] Д[митриевич] живет один, я надеялась — вдруг он согласится спрятать y себя. Но он сразу сказал, что размеры архива хорошо себе представляет и спрятать ему его некуда. Мы недолго обсуждали кандидатуры — к кому обратиться. Николай Дмитриевич сказал: «Лучше всего поговорите с Эйзенштейном. Во-первых, это человек, который, по-моему, не побоится взять. Во-вторых, у него есть дача». Созвонившись с Эйзенштейном, я поехала к нему домой. Мы, по сути дела, были незнакомы — Сергей Михайлович крайне редко бывал на Брюсовском и меня не помнил. Выслушал меня молча, не задавая вопросов. Когда я замолчала, холодноватые глаза его сверкнули, и он сразу сказал:

— Хорошо, я возьму. Моя дача в безопасном месте и есть куда положить.

Перевозку мы брали на себя. Но Сергей Михайлович сказал, что сначала хочет обязательно приехать к нам и посмотреть, как мы все устроили. ‹...›

Свою поездку к нам Сергей Михайлович описал (читая это через двадцать лет, я страдала — господи, ну почему же он не попросил у меня тогда яванскую марионетку — я бы ему обе отдала…). Когда его шофер вскрыл топором стену, C[ергей] M[ихайлович] только и произнес — «романтично», залез в тайник и вылез, держа черный чемодан c письмами, — его он решил сразу забрать с собой в Москву.

Но предстояло и дальше «раскалываться» — Володя поехал к Алексею Петровичу Воробьёву просить машину. Это был прелестный тихий человек. Он сказал, что машина будет и что за руль он посадит своего родного брата, который до того молчалив, что больше двух слов зараз не произносит. И в назначенный день и час пришел грузовик именно такой, какой был нужен, — крытый фургон c запирающимися сзади дверцами. Документы y молчаливого водителя были в ажуре — он имел наряд на провоз какого-то количества центнеров молока. Сложили папки, мы c Володей залезли в фургон, и нас заперли снаружи. Ехали в Крaтово через Москву. И мне впервые за всю эпопею было страшно. Мы ехали, по сути дела, по военным дорогам, машины то и дело останавливали, проверяли документы и грузы, особенно при въезде и выезде из города. Но ведь нам до того везло с этим делом, что до сих пор суеверие охватывает. Машину несколько раз останавливали, документы проверяли, a посмотреть, как выглядят бидоны c молоком, не выразили желания. Приехали. У калитки нас встретила мать Сергея Михайловича. Перетаскали папки в дом и сложили в какое-то странное вместилище — необыкновенно глубокий стенной шкаф без полок и перегородок. Сергея Михайловича не было, и больше я его никогда в жизни не видела.

Есенина Т., Эйзенштейн С., Рудницкий К. Татьяна Есенина о Мейерхольде и Райх: Письма к Рудницкому. М.: Новое издательство, 2003.