Виктор Топоров: Как все начиналось? Бывший бандит и рэкетир Владимир Нестеренко посмотрел фильм «Бумер», возмутился его неправдоподобием и в ответ написал покорившую интеллектуалов киноповесть «Чужая». Блестящую, очень жестокую притчу о том, как к пожирающим друг друга хищникам, похожим на людей, нагрянуло зло еще более страшное и иррациональное — Чужая, инопланетянин и киборг. Чудовище погибло, как марсиане в «Войне миров» Герберта Уэллса, но прежде успело пожрать многих. Такой была повесть — мрачной и жестокой.
Константин Шавловский: И вот в 2010 году, когда, казалось бы, бандитская тема и тема
Виктор Топоров: В трейлерах нам обещали, что это будет
Константин Шавловский: Виктор Леонидович, но ведь и язык этой книги был насквозь литературной, искусственно сконструированной феней. Нестеренко писал не вербатим, а Борматов снимал не репортаж о «лихих девяностых». Я бы не делал такого акцента на соответствии фильма литературной первооснове, потому что — в конце концов — разве это не самостоятельное произведение? И адресная аудитория фильма — только читатели Адольфыча, то есть интеллигенция? Мне кажется, как раз нет: теоретически она гораздо шире. История, которая рассказывается на экране, держит до самого конца. Крепкая сюжетная конструкция, молодые и яркие актеры — неужели этого так уж мало? Если бы этот фильм был в конкурсе.
Никита Елисеев: Не разделяю вашего оптимизма. Да, психология и мораль в фильме абсолютно бандитские: крепкая мужская дружба,
Константин Шавловский: Если почитать хронику девяностых, можно увидеть, что идиотизма там хватало за глаза. Антону Борматову удалось предъявить криминальный мир той стороной, где он выглядит не привлекательным, а психологически достоверным, такая смесь наивности и жестокости. Ни один из героев не вызывает сочувствия. Никого действительно «не жалко».
Виктор Топоров: Не забывайте и о том, что Чужая умеет манипулировать людьми. Она неуязвима на физическом уровне, поэтому здесь можно не искать мотивировок. В этом смысле она гораздо ближе к «Брату», чем к «Бумеру».
Алексей Гусев: Там есть один кадр, в котором передается инородность героини — с проносящимися мимо красными фонарями поезда.
Иван Чувиляев: И субъективная камера при ее появлении: членистоногое существо ползет по коридору и рычит
Никита Елисеев: Хорошо. Уберем за скобки «знание жизни бандитов». Но на притчу это тоже не тянет. Что же это в таком случае — жанровое «гангстерское кино»?
Виктор Топоров: А нет такого. Гангстерское кино — это целый «пучок жанров». И гангстерские семейные саги, и
Никита Елисеев: Там есть и
Алексей Гусев: Это не ошибки. Просто там нет ни одной заемной схемы. Это ее кардинальное отличие и от «Бумера», и от «Жмурок», которые снимались людьми насмотренными. «Чужая» — фильм неправильный. И в этом главное его достоинство. Потому что правильность и четкость планирования «Жмурок» отпугнули публику. Балабанов делал это лукаво, но, как оказалось, до его лукавства аудитории нет дела.
Василий Степанов: Я бы поостерегся утверждать, что «Чужая»
Константин Шавловский: Главная мысль такая: в. Чужой. нет романтизации.
Никита Елисеев: Мне думается, вы ошибаетесь. Там как раз происходит откровенная романтизация этого мира. Вот мудрый и старый бандит, Малыш, которому героиня говорит: «Ты столько в этом говне возишься, а так врать и не научился». Он не садист, он все понимает, у него печальные глаза… А господин Сопля, который Арамис? Эта сука ему говорит: «Возьми деньги», а он в ответ: «Да не нужно мне никакое лавэ, мне пацаны не позволят». А Шустрый, который не может заснуть, потому что к нему приходят тени убитых? Да и в чем смысл всего
Виктор Топоров: В книге Адольфыча люди — это те, кем Чужая питается. Там вообще все питаются друг другом: сутенеры — проститутками, мелкие бандиты — крестьянами. А в фильме героиня «утеплена» — она спасает брата вместо того, чтобы стремиться к власти, съесть Рашпиля и стать смотрителем всего этого города. Она не убивает и не бросает умирать Шустрого, а продолжает ему писать и носить в тюрьму передачки. Ей не чуждо человеческое. Наши кинематографисты просто не успели решить, какой фильм снимают — авторский или коммерческий.
Константин Шавловский: Правильно ли я вас понял, что прохладная реакция на «Чужую» связана с неудачной попыткой сесть на два стула?
Виктор Топоров: Да. И это самый элементарный ответ. Эрнста ведь тоже нужно понимать в его двойном качестве. Знаток, ценитель и проповедник авторского кино, он хотел сделать двухуровневый проект, который был бы артхаусом для тех, кто любит артхаус, и массовым для тех, кому артхаус по барабану. Нужно отметить, что с «Дозорами» у него это в значительной мере получилось. Но желание снять абсолютно жесткую и сухую артхаусную притчу на самом высоком уровне столкнулось с другой половиной сознания Эрнста, озабоченной телевизионными и рекламными технологиями, — поэтому фильм несколько подсиропили. Нарушили температурный режим сервировки этого зрелища. Учитывая, что Адольфыч — украинец, я сравнил бы это с борщом, который можно подавать либо обжигающе горячим, либо холодным, чтобы льдинки плавали и не таяли. А «Чужая» вышла зрелищем комнатной температуры. В целом, фильм получился выше среднего уровня и угодил в ножницы между массовым кино и артхаусом.
Константин Шавловский: Но согласитесь, что прокат «Чужой» — без телевизионной рекламы, без игры в поддавки со зрителем — был большим продюсерским риском. Наш зритель привык к тому, что еженедельно выходит
Никита Елисеев: Послушайте, меня все это просто возмущает. Кто, в конце концов, режиссер этого фильма? Если Борматов, то почему мы все время говорим об Эрнсте?
Василий Степанов: А он как Селзник. Или как герой книги Фицджеральда «Последний магнат» Монро Стар. Это такой продюсер времен классической голливудской студийной системы, он контролирует фильм на всех этапах его создания — в момент кастинга, съемок, монтажа. И это делает его главным ответственным за результат. Я лично не вижу в этом ничего плохого или странного. До
Мария Кувшинова: Мне кажется, что слухи о двух режиссерах здесь — элемент продюсерской стратегии. Продюсеры хотели смоделировать культовый фильм. Провести эксперимент, «запустить сарафан», не делать рекламы по телевизору, как с «Дозорами», когда каждые пять минут в тебя вдалбливали: «Иди и смотри»… И все же, на мой взгляд, выбор темы их подвел. Никто не хочет опять смотреть про бандосов.
Константин Шавловский: Но «Джонни Д» ведь пошли смотреть?
Мария Кувшинова: Потому что, как известно, Джонни Депп — это единственная звезда, на которую продаются билеты.
Алексей Гусев: Ну, не только. «Преступная империя» сейчас бьет все рейтинги не
Василий Степанов: Ну, мало ли у кого ее нет. Традиция появляется, зарождается, пестуется. Как она появилась, например, у японцев. Не уверен, что у них были фильмы про якудза до конца Второй мировой. Но вот война кончилась, в разрушенную страну вернулись демобилизованные, проигравшие мужчины. И понеслось. Сейчас можно начать загибать пальцы, перечисляя не просто фильмы, а японских режиссеров, которые в этом жанре сверхуспешны. Думаю, двух рук не хватит.
Алексей Гусев: Плохой пример. У японцев до 1945 года капитализма не было, а в
Василий Степанов: Насчет заимствования я бы тоже не очень настаивал. Фукасаку с его великой бандитской сагой «Бумаги якудза»,
Никита Елисеев: Думаю, девяностые годы в России нет смысла сравнивать с Великой депрессией в США. Девяностые начались с антикоммунистической революции
Виктор Топоров: Мне параллели с Америкой тоже кажутся необязательными. Куда интереснее сопоставить с французскими гангстерскими фильмами. Начиная с Беккера, Дассена и «Последнего дыхания» — и заканчивая нынешними «Пророком» и «Инкассатором».
Станислав Зельвенский:
Петр Лезников: Но в Гонконге ведь до сих пор снимают?
Станислав Зельвенский: Гонконг — отдельная история. Гонконгские гангстерские фильмы — это поджанр, а не «гангстерское кино» в нашем понимании. Оно возникло двадцать лет назад.
Виктор Топоров: Я согласен — с той поправкой, что гангстерское кино не умерло, а перестало быть популярным. Это волнообразный процесс. Раз в двадцать пять лет можно снять отличный пеплум или вестерн.
Станислав Зельвенский: Можно. Но в любом случае снять нуар как нуар, а не как стилизацию, сейчас нельзя. Можно снять «Бригаду», отдаленно похожую на «Крестного отца».
Виктор Топоров: Майя Туровская говорила, что главная особенность возродившего жанр «Крестного отца», сделавшая его успешным, заключалась в том, что гангстерская модель была представлена как модель управления страной и семьей. Там был такой ресурс. У нас, впрочем, он тоже может быть задействован. Благодаря нашему бытовому криминальному сознанию…
Алексей Гусев: Девяностые, на материале которых можно было бы строить сюжет гангстерского фильма, для нас — «территория бунтующего хтона». В Америке такие сюжеты рассказывают историю успеха, историю неудавшегося успеха, историю семьи. Но
Константин Шавловский: А мне кажется, рано хоронить эту тему и это время. Это доказывают
Виктор Топоров: Потому что все те люди мертвы. Собственно, одна из главных мыслей Адольфыча и состоит в том, что его герои умерли. Истреблены — ментами, кокаином, друг другом. Все, кроме незначительной части, которая, как в фильме «Жмурки», сидит в Кремле и его окрестностях. Истории про это снимаются — но на уровне дурных телесериалов. Отдельные прорывы всегда возможны: можно снять один гениальный фильм про то, как убили Костю Могилу или Мишу Япончика. Но ожидать волны таких фильмов сейчас нельзя, потому что у нас другое время. Фильмы о девяностых в начале девяностых были нам интересны потому, что в них мы узнавали себя — и это была лестная самоидентификация. Сегодня это сомнительный комплимент. Люди не узнают себя в «Чужой». Скорее, в «Антикиллере Д. К». — стильно снятом, но откровенно коммерческом кино.
Петр Лезников: Есть еще один ресурс. Все криминальные фильмы о Великой депрессии рассказывают историю того, как.обычный. человек становится.успешным.: из грязи в князи. Путь Диллинджера, путь Капоне, путь Карлито и так далее. Российское кино обычно повествует не о «крестных отцах» и их судьбах, а о наемниках, шестерках. Это не самостоятельные авторитеты, а, скорее, персонажи Траволты и Джексона из «Криминального чтива». Почему в России редко делают кино об «успешных» бандитах, непонятно — особенно учитывая нынешний культ успешности. То ли потому, что их никогда не любили так сильно, как в Америке Диллинджера. То ли потому, что снимать об «успешных» бандитах в России значит снимать о политике, а на это сейчас мало кто осмелится.
Василий Степанов: Может быть, все дело в том, что люди просто не хотят узнавать себя в таком неприятном отражении? Умиротворяющий финал «Чужой» с трупами на каталках не настраивает на бравурный лад. Зрителю от таких флэшбэков неприятно. Он же нежный. Вот «Антикиллер Д. К.» со своим амнезийным финалом — другое дело. Забывать приятно и удобно.
Никита Елисеев:
Станислав Зельвенский: Да и зачем? Про время рассказывают десятки фильмов, снятых в то время. Что там осмыслять «про бандитов»? Чем это время так замечательно, что его нужно рефлексировать?
Виктор Топоров: Вот если бы у нас появился режиссер — чеченец или азербайджанец, который видит мафию в быту, учится в киноинституте, а дома у него лежат два гранатомета, над которыми он ест плов! Вспомним, в Америке национальные мафии — итальянская, еврейская, ирландская — имели очень сильные связи с миром искусства и кинематографа. Американское кино, о котором мы говорили, формировалось именно так.
Станислав Зельвенский: И на Ташкентской киностудии фильмы так снимались.
Виктор Топоров: Поэтому и получались хорошо. Необходимо сознание того, что мы матом не ругаемся, а на нем разговариваем. Что мы криминальный мир не описываем, а в нем живем. Необходимо обнулить дистанцию.
Чужая среди своих. Круглый стол в редакции «Сеанса» // Сеанс. 2011. № 43–44.