Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Подлинность желания
Эрнст о культуре, кризисе и ТВ

Юрий Сапрыкин: Я посмотрел сегодня программу ОРТ 2000 года. Единственные шоу, которые там ­присутствуют, — «Поле чудес», «КВН» и «Что? Где? Когда?». В субботу вечером идет сериал «Коломбо». Такое патриархальное телевидение.

Константин Эрнст: Люди не в состоянии отследить скорость изменений, а за десять лет изменения на телике произошли абсолютно радикальные. Людям, которые рассуждают об этом — в «Афише», в частности, — кажется, что телевизор перестали смотреть. Но арифметика сообщает другое. Абсолютное количество людей, которое смотрит телевидение, к концу десятилетия выросло. Это парадоксальный факт. Даже люди, которые говорят, что «не смотрят зомбоящик», загадочным образом в курсе всех изменений, которые там происходят.

Ю. С.: Ну то есть это теперь стартовый пункт ­трубопровода, где нефть заливают.

К. Э.: Всех интересует место, в котором делают контент, по каким трубам его разольют — уже не важно. Если этому контенту нужно будет сделаться интерактивным, многовариантным, раздающим деньги или целующим зрителей, дело и до этого дойдет. А противопоставление с интернетом — это от общего раздражения. Огромное количество журналистов ненавидят телевидение, зачастую потому, что у них не получилось что-то сделать на ТВ. Все же понимают, насколько это аудиторно выше любого радио или печатного источника, — это максимальное внимание, мак­симальная возможность реализации. Я, конечно, не говорю про всех, я про большинство.

Ю. С.: Не соглашусь. У многих пишущих людей амбиции находятся в другой плоскости по срав­нению с той, в которой оказалось телевидение. Телевидение в нулевые осознало свою миссию так: нужно дать людям возможность отдохнуть. Мы пережили сложное, травматичное время, потом отпустило, нужно отдышаться. Помимо историй про цензуру и контроль сверху — теле­видение выполняло такой социальный заказ.

К. Э.: Абсолютно согласен. Я телекарьеру начал во «Взгляде», который для разрушения коммунистического строя в России сделал больше, чем кто-либо. Невозможно сейчас создать медийный феномен такого уровня. Но запросы меняются. Есть запросы на революцию, есть запросы на созидание, есть запросы на расслабление — и это было основным мотивом, во всяком случае, первой половины нулевых. Телезритель говорил: «Я стал солдатом капитализма. Я борюсь за свою семью, свою зарплату, свои перспективы. Не грузите меня! Я хочу прийти домой, и чтобы мне отмассировали пятки, иначе я вас смотреть не буду». Телевидение часто обманывает себя, выступает в роли какого-то горлана-главаря, а на самом деле это такая специфическая сфера обслуживания населения вроде службы быта или общепита. Был общественный запрос, телевидение доволь­но эффективно на него отвечало, а к концу нулевых началась другая история.

Ю. С.: Кстати, вы знали заранее о речи Парфенова? И что думаете о ней?

К. Э.: О том, что будет говорить Парфенов, я не знал. Да и не интересовался. У него как у лауреата было право на любое высказывание. А что я думаю по этому поводу, я говорить не буду: читатели, как и зрители, никудышные исповедники.

Ю. С.: Так что же началось в конце нулевых?

К. Э.: Произошел мощнейший культурный кризис планетарного масштаба. Человечество достигло такой скорости в получении информации, что стало, как компьютер, зависать. Даже скорость физического перемещения человека к началу третьего тысячелетия стала глубоко антифизиологична. Вы не должны через 10 часов оказываться на другом континенте, гомо сапиенс на это не рассчитан. И всех одолело некое беспокойство. Человек приходит к концу дня домой, ему тяжело и страшно, он давно не понимает этот мир и все, что там происходит. Все основные ролевые модели капитализма, поведения себя в обществе, подверглись чрезвычайной критике, даже те люди, которые пытаются им соответствовать, подспудно понимают, что в этих моделях что-то не то. Это, с одной стороны, приводит к зависти по отношению к персонажам 90-х, которые отхватили скважины, бабки, позиции, места…

Ю. С.: …и вообще весело провели время.

К. Э.: А нам не досталось ничего, эти суки все заняли. Но это ложные размышления, те, кто в 90-е весело время проводил, они такие же объекты этого кризиса, просто более укоренившиеся. Но во время шторма плотно сидит твой якорь либо никак не зацепится за грунт — это уже небольшая разница. Шторм такого уровня, что снесет все корабли, если они не поймут, как встать по ветру. Главная проблема в том, что люди пока не в состоянии проартикулировать время. Никаких мощных высказываний по поводу текущего времени в современной ­культуре нет. Существует глубокое непонимание не только того, что должно произойти, но и того, где ты сейчас находишься. Поэтому интернет помимо прикладной функции получения информации стал местом выхлестывания боли, озлобленности и других форм непонимания себя в этом мире. Существование в блогах — это попытка карнавальной реализации: я хочу вы­глядеть так-то и так-то, потому что такой, какой я есть на самом деле, я даже сам себя не устраиваю. И это уже целое поколение. Я, конечно, интересуюсь достижениями этих людей, пытаюсь взять их на работу, дико раздражаюсь их поверхностностью. Когда идет дискуссия по важному делу, в которое я так или иначе интегрирован, — я вижу, что люди не о том говорят. Они обсуждают поверхностные, незначительные детали, даже не пытаясь заглянуть глубже.

Ю. С.: Но это же всегда так было. Герои песни Высоцкого «Диалог у телевизора» тоже не выходят на высокий уровень анализа. Просто раньше этих Ваню и Зину никто, кроме Высоцкого, не слышал — а сейчас им включили микрофон.

К. Э.: У Вани и Зины было гораздо меньше информационных поводов и гораздо больше времени, поэтому можно было ожидать более глубинного осознания. От отдельных Вань и Зин.

Ю. С.: Для Вани и Зины основным источником мемов был телевизор. А сейчас среди генераторов мемов телевизор в лучшем случае занимает место в первой тройке. И вот появляется вирус, допустим, «Россия для русских, Москва для москвичей», который сам не пройдет, изнутри сетевого сообщества от него нет противоядия. Но кроме телевидения, некому заняться его терапией.

К. Э.: Я думаю, национализм свидетельствует о глубоком несовершенстве гомо сапиенс. Национальные выплески были всегда, это не связано с текущей политической ситуацией. Что такое глобализация? Это такой панамериканский национализм. Мы самая богатая страна, живем лучше всех, живите как мы. Это попытка экспансии своего способа видения жизни на остальных.

Ю. С.: Но они со своими национальными проблемами начиная с 60-х как-то разобрались.

К. Э.: Они поверхностно подавили проблемы, которые в 50-60-е были просто зоологическими. Когда негры ездили в отдельных автобусах, сидели на отдельных скамейках, и висели вывески: «Собакам и неграм вход запрещен». Ну что ты скажешь? Что большинство белых американцев страстно любят черных американцев?

Ю. С.: Они хотя бы соблюдают приличия.

К. Э.: Но эта договоренность очень поверхностная. У негров свой темперамент и свой взгляд на жизнь. И человеку, приехавшему с Кавказа, кажется, что здесь бабы ведут себя совершенно паскудно, мужики — слабые козлы, и это неправильно. И когда у него появляется малейшая ­возможность поправить положение дел в своем микрокосмосе — он это делает. Это вопрос не по­литический. Это вопрос глобальной культуры, и вовсе не в смысле образования. Я в Америке часто бываю, и даже внутри огромной шоу-бизнесовой телевизионной киноимперии, в которой огромное количество евреев, дикий антисемитизм! Если в офисе крупной американской компании по случайности сидят три американца неиудейского происхождения и они выясняют, что ты не еврей, дальше ты выслушаешь массу антисемитских шуток и жестких высказываний. При всем при том, когда подъедут люди для следующих переговоров, и это окажутся сплошь евреи, все будет дико политкорректно. Ничто никуда не ушло. Просто люди научились в определенных ситуациях держать себя в руках. А пьяный Мел Гибсон? Что у трезвого на уме…

Ю. С.: А президентом негра избрали.

К. Э.: Но это же не настоящий негр. Только наполовину. И если ты восторгаешься тем, что негра избрали, — это знак того, что у тебя есть националистические идеи, ты уже признаешь искусственность этой системы. На самом деле тебе должно быть все равно. Я вот лет до двенадцати вообще не думал, кто какой национальности.

Ю. С.: Это специфика советского детства.

К. Э.: То, что у людей разных национальностей отличаются коды поведения, — это объективный факт. Ты знаешь, все, что ты ешь до пяти лет, ты будешь любить всю жизнь? Дальше пойдут фуа-гра, «Мадам Клико», но от того, чем тебя кормила бабушка, ты спустя тридцать лет все равно будешь получать острое удовольствие, так устроена физиология. И в этом нет ничего плохого. Одного кормили только что зарезанной на его глазах бараниной, а второго — сарделькой с пюре. Строить на этом что-то глобальное и агрессивное нельзя. Но не учитывать это тоже невозможно.

Ю. С.: На самом деле люди, которые выходили на Манежку, — это в огромной части герои сериала «Школа». Те методы успокоения и примирения с реальностью, которыми мы пользуемся, для них не работают. Как и аудитория Ассанжа, они живут с ощущением глобальной несправедливости, и на это еще накладывается миллиард местных проявлений несправедливости.

К. Э.: В первую очередь они чувствуют себя ­опоздавшими родиться. Как мальчики в Советском Союзе переживали, что не были достаточно взрослыми для участия в испанской войне, сегодняшние мальчики переживают, что не были взрослыми в момент приватизации и раздела имущества. Это для многих создает фон, на котором очень болезненно воспринимается любая несправедливость. Все не так. Все расхватали. Где наше место?

Ю. С.: Ксенофобия — просто один из ответов на вопрос о справедливости, который их терзает.

К. Э.: Знаешь, справедливость — важнейшая категория в России, но она, как и правда, у каждого своя. Это очень субъективная категория, в первую очередь завязанная на культуру, в которой тебя воспитали. И в традиции одной культуры что-то справедливо, а для другой это что-то — последнее паскудство. Общей планетарной справедливости не существует. Это категория общая лишь для людей, практикующих культурные коды, сформировавшиеся в определенном месте в определенное время. Для русских, выросших в средней полосе, справедливо одно, а для дагестанцев, выросших в горном селении, зачастую справедливо другое. Если честно, подавляющее число блогов невозможно читать из-за тотального озверения! Мутко написал себе квадратными буквами спеллинг. И огромное количество людей высказываются с такой ненавистью об этом, как будто они все флуэнтли инглиш спикинг. Мне хотелось сесть и написать: козлы! Вы по-русски не можете в блогах своих писать, вы диктант не можете сдать, ни пунктуации, ни орфографии, ни… [фига] нету. И не потому, что это албанский, а потому что вы плохо учились в школе. Что вы прикопались?! Удивительно, когда победа твоей страны и получение права на проведение чемпионата мира вызывает огромное отторжение, — это говорит об искажении психики. Для моего культурного кода это идиотизм, а для их — нет.

Ю. С.: Ну, а что с этим новым общественным ­заказом делать? Вы же не можете сказать: ребята, а вот с этим вы сами как-нибудь разбирайтесь.

К. Э.: Это огромная проблема. Во-первых, они являются глубоко психически нестабильными людьми, они чувствуют себя обворованными, недоцелованными, попросту несчастливыми.

Ю. С.: И это становится источником новой пассионарности. В тех людях, которые в нулевые машину в кредит покупали, никакой пассионарности не было. Их в общем все устраивало.

К. Э.: Люди, реализовавшиеся в 90-е годы, дико упирались. Практически все олигархи — это люди, которые во многом преодолели моральные табу. Они были дико работоспособными, они были смелыми, абсолютные десперадос. А у новой ­генерации есть деньги на хороший компьютер и всякие другие гаджеты. И конечно, их многое не устраивает. Но они не готовы упираться. Очень важная вещь — это подлинность желания. Если желание подлинное, то вся твоя нервная и человеческая энергия направлена на реализацию этого желания. Поэтому ты либо тотально проигрываешь, либо выигрываешь все. Но у новой генерации желание не подлинное. Их одолевает «смутное томление». Большинство из них не способно реализовывать себя в качестве лидеров. Они могут быть только субъектами толпы. Это двад­цатилетние люди, которые брюзжат как старики. Когда мне было двадцать лет, вокруг меня брюзжащих не было, все о чем-то мечтали, во что-то упирались, все были счастливы осознанием своей физиологической молодости! А эти могут брюзжать сколько угодно. Они через двадцать лет станут главными в стране, просто по физиологии возраста займут ключевые позиции. И тогда нас могут ждать разные проблемы. Это будут малоквалифицированные, глубоко несчастные, даже тем, что поздно получили все рычаги, — уже не порулишь в свое удовольствие, — люди. Вот это футурологический прогноз, который меня пугает. Травма 90-х, людей, находившихся тогда в раннем возрасте или хотя бы в раннем пубер­тате, — никто еще не исследовал специфику этой психологической травмы. Но мы пожнем ее результаты очень скоро.

Ю. С.: Те, кто был взрослее, никакой особенной травмы не получили. Проскочили это время ­весело, на лихом коне.

К. Э.: И они страстно нам завидуют: «Ну вы там позажигали в 90-е!» Да, зажигали по-настоящему. А чего это стоило многим? А сколько мы работали? Я когда монтировал «Матадор», меня поставили на неделю раньше в эфир, а мы прилетели только что из Испании, и мы с моим монтажером к концу третьих суток потеряли цветное зрение! И у нас не было даже в мыслях, что мы можем сорвать эфир. Сейчас человек говорит: «Да я не спал, я работать не пойду». «У тебя завтра эфир!» — «А я не спал!» И все остальные люди из его страты понимают, что конечно, он не спал, ему надо уходить, а какой там эфир — это пофиг. Не в работе счастье. Это во многом похоже на историю с Францией. Франция — великая страна, ее создали великие, гениальные, страстные французы. А потом их потомки занялись продажей вещей этих доблестных французов. Они стали сквалыжными, ленивыми, с плохим характером, заточенными только на то, как бы поотдыхать, не… напрягаться. Я думаю, мы движемся примерно в том же направлении.

Ю. С.: Риторический вопрос: а что с этим делать? Может ли с этим что-то сделать телевидение или большая политика? Или это где-то во вселенной форточку открывают-закрывают?

К. Э.: Для того чтобы лечить, надо проговорить диагноз. Но я не вижу активной дискуссии в медиа по этому поводу. Одной из важнейших составляющих российской культуры является отсутствие в now-and-here. Русский человек на­ходится либо в прошлом, либо в будущем. Для него болезненно невозможно проговаривать свое существование сегодня. Мы всегда копим деньги, откладываем на время, когда мы будем жить хо­рошо, морально, трудолюбиво, заниматься здоровьем, худеть, бросать курить — все в будущем. В прошлом было либо все хорошо, либо все плохо — это глубоко индивидуально. А в сегодняшнем дне ты живешь в основном неправильно, осознаешь эту неправильность, но у тебя нет ни сил, ни воли это изменить, и ты обманываешь себя тем, что ты изменишь это в будущем. И это поколение завидует уже даже не своему прошлому, а чужому, и обсуждает, как бы этих людей… [прогнать] отсюда, чтобы обеспечить свое будущее. Мне кажется, ребята, вы нас должны холить и лелеять, кроме нас, вам это будущее никто не обеспечит. Других таких ишаков, продолжающих ишачить до смерти, вы не найдете. Интернет раскрывает огромные возможности. А что вы вылили туда, кроме своей желчи и домашней порнухи? Большинство этих людей — чистые консюмеры. Они перед друг другом хвастаются профессиональностью своего консюмеризма. Они большие виртуозы по скачиванию — обязательно самыми первыми, по отслеживанию последних марок и моделей. Они покупатели-профессио­налы высокого класса. Проблема в том, что их активность, с точки зрения созидания, никуда не направляется. Это вопрос той спермы, которую ты извергаешь в окружающий мир. А у них и сперматозоидов в большинстве своем нет, они все время эякулируют секреторной жидкостью.

Ю. С.: Поэтому невозможно создать консенсус, который влиял бы на что-то — на кассовые ­сборы или на состояние умов.

К. Э.: Абсолютно! Я считаю, что мы поставили блестящий эксперимент с «Чужой», которая не рекламировалась на Первом, но активно ­рекламировалась в интернете. Я обнаружил, что эти люди не являются субъектами похода в кинотеатр. Потому что, во-первых, «и так скачаем, че туда ходить», а во-вторых, этот акт связан с выходом в окружающую среду, которая для многих враждебна, дискомфортна и вообще говно. А вдруг мне не понравится? Мне не только денег жалко, я еще буду чувствовать себя обманутым. По исследованиям прокатчиков, реклама для кинотеатра эффективна только на двух каналах: на Первом и на ТНТ. Там есть аудитория, кото­рая ходит в кинотеатры. Есть на НТВ гиперхит «Глухарь», на сто процентов понятно почему. Это абсолютный фрик, ведущий себя так, как ты бы себе не позволил, но страстно бы хотел. Это очень современный тип героя, и не только для России, «Доктор Хаус» — то же самое. Понятно, что никто не может стать суперменом, но сейчас никто не может позволить себе даже быть фриком. И героем сейчас является фрик, человек, ведущий себя как хочет, насрав на все остальное.

Ю. С.: Такое высвобождение внутреннего дурака.

К. Э.: И когда НТВ выпускает киноверсию ­«Глухаря», на нее никто не идет. Да, они готовы посидеть посмотреть это дома, но не готовы поднять жопу. И это даже не эффект интернета, это эффект специфической аудитории.

Ю. С.: Что вообще с кино происходит? Вот «До­зоры» — очень странный фильм, тоже экспериментальный, но включилась ковровая бомбар­дировка Первого канала, и на него пошли.

К. Э.: Ковровая бомбардировка может привести людей на первый уикенд, на второй бы они не пошли. Значит, мы попали. В первой серии попали на демонстрацию профессии — можем не хуже, чем они. До этого аудитория лишала ­отечественных кинематографистов этого права. На вторую пошли как на продолжение истории. Мне подарили три или четыре философских книжки, посвященных «Дозорам», — значит, это было культурным феноменом.

Ю. С.: Так или иначе, на втором «Дозоре» было ощущение, что появился русский мейнстрим.

К. Э.: Я скажу смешную вещь. «Дозоры», как ни странно, дали толчок американской кинема­тографии вернуться к вампирской тематике. Все американские кинематографисты, от последнего левака до Камерона, которого я лично спрашивал, все знают «Дозоры». Это понятная история: люди ищут тренд, тренды приходят из разных мест. Русские двумя картинами устроили вампирский ренессанс в американском кино. Это просто по времени понятно: через два года пошел первый вампирский фильм, потом второй, третий…

Ю. С.: А вот бокс-офис 2010 года, рекордный по цифрам, но русских фильмов там нет.

К. Э.: Виноваты козлы-коллеги с «Яйцами судьбы», «Гитлерами капут» и всем остальным. Все пошли собирать бабки. Решили, что поле уже унавожено, пора собирать урожай. А его надо было еще лет десять разрабатывать, культивировать.

Ю. С.: А что же вы с этого поля ушли?

К. Э.: В тот момент случился большой кризис, надо было спасать телик. А тем временем ракеты трэшака уродовали площадку, довели ее до того, что люди не хотят идти на русские фильмы, по­тому что их столько раз уже обманули, а новое поколение и так напряженное, они все время боятся, что их обманут, и поэтому очень сильно страхуются. Чтобы затащить их в очередной раз в кинотеатр, придется изобразить нечто эдакое.

Ю. С.: А что сработало из экспериментов — ­«Школа», американские сериалы?

К. Э.: «Школа» сработала как информационный повод, с точки зрения рейтингов у нее были ­хорошие цифры, но совершенно не рекордные. Переход на вертикальное программирование придется временно приостановить. Мы поняли, что перейти на вертикалку единственными трудно. Для следующей попытки нужно будет как минимум сговориться еще с двумя каналами и поточнее угадать продукт, который для этого нужен. Но в науке не бывает неудачных экспериментов. Любой эксперимент удачный. Он дает тебе информацию. И все наши эксперименты с радикальными проектами и американскими сериалами — они не от желания понравиться, а от желания кинуть камень в пруд, а вдруг оттуда…

Ю. С.: …выплывет сом.

К. Э.: Кстати, я как раз в этот момент про сома подумал сам.

Герои 2000-х: Юрий Сапрыкин беседует с Константином Эрнстом // Афиша. 2010. 27 декабря.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera