На премьере «Ученика» Кирилла Серебренникова в конкурсе сочинского фестиваля я была, что называется, «на новенького». ‹…› Привходящие обстоятельства сделали из меня идеального зрителя: я смотрела идеологический фильм как триллер, пристально вглядываясь в отрока Вениамина, в его непроницаемо жесткое лицо, вслушиваясь в его проповеди, отсылающие то к Ветхому, то к Новому Завету.
Никакой отсебятины: на экране всякий раз возникали ссылки на Библию. Повторялся эффект «Догвиля»: мальчик, безотцовщина, вовсе не «счастливый сын», каким Вениамин представлен в Ветхом Завете, при доброй, замотанной маме (замечательная Юлия Ауг), показался мне нравственным гением, посланным в этот мир, дабы отпадение человечества от Бога, от Христа кололо глаза, зияло, подобно незаживающей ране на коллективном теле.
Риторика оглушала, да только бы оглушала — тянула за собой гибельные тренды постсоветского социума, играючи отринувшего тоталитарную идеологию коммунистического толка, каковая была для большинства символом веры (по умолчанию), не зная, не ведая, что идеологический вакуум для русской ментальности — облом. Страна погрузилась в пучину аномии. В пустоте первотворения кто только не пытался стать властителем дум. Больше других преуспела РПЦ, взяв на себя роль подручного властей. ‹…› Мода на православие захлестнула безбожный мир, как мода на попсу.
А мальчик Вениамин, плохой ученик, плохой сын, анфан террибль, принявший позу аутсайдера, бросает вызов фарисеям, возвышаясь над презренной суетой мирян бескорыстной и преданной любовью к Христу, педантично исповедуя Его заповеди.
Когда прошел шок от первой встречи с героем фильма, во мне
По ходу фильма скоро становится ясно: Вениамин — фигура условная, провокативная, сгущенная до художественного образа метафора, открытым текстом, будто перстом, указующая на безнравственность и безбашенность нашего бытования. Школьный сюжет в который раз оказывается материалом, на котором можно разыграть совсем не детские страсти универсального масштаба. ‹…›
Червь сомнения в искренности Вениамина еще не точит меня. Я верю ему, хотя его жестокость коробит: зачем так с матерью? Параллельно ищу оправдания. ‹…› Я ищу и не нахожу в нем сомнения, рефлексии, момента слабости, наконец. Сам Иисус из Назарета, преданный учениками и обреченный на гибель, молился в Гефсиманском саду, просил Отца небесного, чтобы чаша сия миновала его. Нет, Вениамин — жесть.
Этот ученик — головная боль для учителей и потеха для одноклассников. Снова вызвали мать: ваш сын не посещает уроки плавания, мы не можем его аттестовать и прочее. ‹…›
А Вениамин — он тут же — выступает с очередной проповедью. Обличает учителей, да и одноклассников, за аморалку. Бьет наотмашь цитатами из Писания. ‹…› Вениамин взрывает школьную рутину, а учителя смотрят на его фокусы сквозь пальцы. Ну прикалывается парень. Пубертат, и с этим нельзя не считаться, мы же люди грамотные, продвинутые.
Не похожа такая толерантность на нашу школу.
Режиссер, он же автор сценария, адаптировал пьесу к нашим реалиям. ‹…› В «Ученике» — новые подробности школьных нравов. Директриса Людмила Ивановна (филигранная работа Светланы Брагарник) старается быть в духе времени, подлизывается к ученикам, опирается на училок советского закала и не вникает в приколы Вениамина. Больше всего боится скандалов, комиссий сверху, а там, глядишь, и увольнения на пенсию. Нет, пусть все идет, как идет, но бикини однозначно надо запретить: закрытые спортивные купальники — вот что нам надо.
Вениамин в своем оголтелом максимализме не знает укороту. То, что у парня все симптомы психического расстройства, но к медикам никто не обращается, — вовсе не толерантность, а пофигизм, да и лень вникать в проблемы подростковой психологии. Тем более в школе есть штатный специалист — душевед — отец Всеволод (Николай Рощин), батюшка в годах, с большим опытом конформизма, если не сказать, приспособленчества. Именно к нему идет со своей бедой мать Вениамина. Батюшка утешает, благословляет, твердит о таланте ее мальчика. А как же: школьник шпарит наизусть Писание, в отличие от святого отца. Тот, может, что и знал
Так бы и проповедовал Вениамин до самого выпуска, если бы однажды не обнаружил оппонента. И серьезного. Учительница биологии Елена Львовна (Виктория Исакова) после очередного перформанса Вениамина на ее уроке с головой погрузилась в изучение Нового Завета (до этого момента он, видимо, был ей ни к чему). ‹…›
Режиссер живописует школьные нравы и школьный быт, до поры фиксируя зрительское внимание на событиях внешних, пряча, уводя на второй план самую суть — отчего Вениамина догнала эта «высокая болезнь», во имя какой цели двинулся он в крестовый поход в одиночку и без оружия.
Уведенные до поры за кулисы истинные движители Вениаминовой зацикленности на Писании медленно, по каплям, вводятся в действие, чтобы в полном масштабе нарисоваться в обратной проекции. К тому моменту, как плохой мальчик опознал своего оппонента, Елену Львовну, и устрашился его, он был уже в ранге Учителя, ибо имел ученика.
В ученики к нему пошел
Художественная ткань образа, созданного Александром Горчилиным, так трепетна, что от Гришиной забитости и жалкости плакать хочется. Что за звери эти люди, да и люди ли они?
В общении с Гришей парадоксальным образом открывается скрытое в Вениамине: его слабость. Он — психопатическая личность — оседлал Писание и стал не от мира сего
Но Гриша — надо же! — изумился. Позволил себе: «Просто у нее отчество такое».
Вот она, точка невозврата: Вениамин открылся и его чары рассыпались.
Алгоритм фильма выстроен по нисходящей. Высокая, даже патетическая нота, взятая в начале, долго, может быть, слишком долго держится благодаря ритору, чтобы резко оборваться при первом же серьезном отпоре, неожиданном для упоенного своей властью парня. ‹…›
В школе никто не мешал Вениамину прибивать крест в физкультурном зале, где в свободное от тренировок время служил литургию отец Всеволод, используя в качестве амвона гимнастический снаряд — коня. Случившаяся тут Елена Львовна, увидев школьника на высокой стремянке, проявляет заботу о его безопасности. Охранники осеняют себя крестным знаменем — по инерции; забредшая в зал преподка из окружения директрисы делает замечание: криво прибил.
Плохой мальчик ‹…› наделен недюжинной интуицией. Он печенкой чувствует, что наш человек подсознательно алкает власти над собой, желая подчиниться ей и лечь к ее ногам, изнемогая от сладострастия. ‹…› Хотя режиссер не погружается в метафизические глубины русской ментальности, она непрошено всплывает, едва созревает сакраментальный вопрос: почему учительский коллектив вступается за мальчишку—манипулятора, подлеца и убийцу, и предает Елену Львовну — человека, имеющего смелость назвать вещи своими именами? «Вы не понимаете, что это тоталитарная диктатура?!» — срываясь на крик, бросает она коллегам. ‹…› Она врывается в зал и прибивает к полу свои кроссовки. Ее реплика «Я здесь на своем месте!» окликает знаменитое лютеровское «Я здесь стою и не могу иначе».
Жест эффектный для открытого финала. ‹…› И будь что будет.
Стишова Е. Крестоносец. «Ученик» // Искусство кино. 2016. № 6.