Формально после получения ТЭФИ я должен быть завален работой, но… ничего не происходит. ‹…› Я сам по себе, у меня нет продюсера, никто меня «на себе» не несет, поэтому все мои творческие проекты натыкаются на жестокое: «А ты, парень, кто? Ну получил ты свою ТЭФИ и молодец! Чего тебе еще?» А я хочу снимать, снимать телеспектакли, кино, у меня куча телепроектов в голове… Я хочу быть востребованным! ‹…› Я хочу такой бесконечной, изнуряющей работы, которая соответствовала бы моим нечеловеческим амбициям. Кстати, закон любой лимиты — быть в сто раз работоспособнее и в сто раз амбициознее. ‹…› Возможные неудачи в профессии не кажутся мне слишком катастрофичными. ‹…›
Мне кажется, что и искусство должно быть сентиментальным, чувственным и религиозным. Но под религиозностью надо понимать не православие или католицизм, а веру во что-то. Быть религиозным нетрудно, а вот по-настоящему верить безумно сложно. Я думаю, что так же сложно быть глубоко искренним в искусстве, поэтому, с моей точки зрения, искренность и вера — синонимы.
‹…› В Ростове на телеэкране можно увидеть откровенную часовую беседу с профессиональным террористом. Практически без купюр выходят программы о наркоманах и трансвеститах. Другое дело, что все это погружается в среду провинциальной рутины. ‹…› Когда люди, не поднимая головы от земли, проживают жизнь, культура их не очень волнует, и на то, что они смотрят по местному телевидению, они не очень-то обращают внимание. Может быть, поэтому нам разрешают показывать жизнь шире, чем в программах центрального вещания.
‹…› Самый большой эффект реальности именно на телевидении. Это как будто абсолютная реальность. Поэтому для большинства зрителей телевидение вообще не искусство. Люди не могут относиться к конкретной и убедительной картинке в телевизоре как к эстетической работе, они игнорируют телеизыски, не видят в телепрограммах арт-приемов. В свое время так относились к кино. Почему люди вскочили, когда впервые увидели «Прибытие поезда»? Потому что на экране все для них было реально. Они поверили в то, что кинокартинка — это правда! ‹…› Кино было и реальностью, и балаганом. В балагане нет ничего умозрительного, интеллектуального, там все конкретное, а значит, близкое и родное. Раньше безоговорочно доверяли кино, сегодня — телевидению. Что сказано по телевизору, то и правда. Никто даже не задумывается, что смонтированные новости -уже тенденция, потому что они смонтированы! К тому же сюжеты в новостях сделаны автором! ‹…› Телевидение - ‹…› это фантасмагория! Каждый день миллиарды людей обманываются, доверяя телевизору. Миллиарды зрителей не понимают, что телевидение — это электронный театр! ‹…› Как делаются новости? Берется сюжет, к нему подводится отснятый материал, и в зависимости от того, что думают автор, редактор, шеф компании, создается некая субъективная реальность, которая к настоящей реальности имеет косвенное отношение. ‹…›
Я отношусь к телеведущим как к актерам электронного театра. Что заставляет людей верить в телевидение? Пугающая похожесть, которая действует возбуждающе. В этом смысле для меня убедителен С.Доренко. ‹…› Он плохой, он брутальный, он может изнасиловать, но он пугающе похож на агрессивных персонажей из жизни. ‹…› Плохие парни гораздо обаятельнее хороших. ‹…› Нужно, чтобы телевидение иногда было «плохим парнем»! Нужен эпатажный, шоковый канал, где новости будут вести какие-нибудь жуткие тетки. Нашему телевидению не хватает узаконенного радикализма. ‹…› Узаконенный радикализм — это то, что не нарушает основные законы человеческого общежития, не переходит в тяжкие увечья или в убийство. То есть радикализм имеет определенные рамки, но они шире, чем рамки разрешенного сегодня в обществе. Поэтому люди, которые живут радикально, интересны людям размеренной жизни. Руководствуясь этим интересом, общество делегирует некоторым своим представителям право вести себя кое-как, потому что это «кое-как» пользуется спросом. При существовании таких парадигм появляются любопытные произведения. Например, такие фильмы, как «Психоз» Хичкока или «Голова-ластик» Линча. Или «Черный квадрат» Малевича в живописи. Художник должен эпатировать, о нем должны говорить: «Что он себе позволяет? Как он себя ведет?!» При этом подсознательно людям страшно интересно, что же такое он сотворил?! Я вообще считаю, что людям неприлично показывать то, что они уже видели. ‹…›
Радикализм и в сути, и в форме, которая часто связана с физиологией человека. Например, цвет кожи. ‹…›
Москва имеет свою физиологию, а провинция — свою, здесь может возникнуть новый сюжет. И для человека, и для среды. ‹…›
‹…› я сделал телесериал, состоящий из пяти серий. Но по просьбе РТР и лично Т. Воронович мой фильм «ужался» до двух [телефильм «Ласточка»]. Таким образом, излишнее эстетство ушло. Ушел материал для пристального рассматривания. Хотя что-то, я надеюсь, осталось. Я стремился зафиксировать вещи, которые могут показаться некрасивыми, уродливыми. Мы снимали в Ростове-на-Дону центр этого мегаполиса — рынок, создавали в фильме тип южного города. И перед нами была задача снять его как чудовищный организм, который доводит героиню до обморока своим изобилием продуктов, лиц, зычных голосов. Я отказался от павильона, работал с реальной натурой — рынок, подземка, подъезды, лифты, шумные улицы. То, что происходит в кадре, с одной стороны, похоже на жизнь. Но с другой — это не реальность, это ее художественное осмысление. Город полон людей со странными, подозрительными лицами. Это город, у которого «съехала крыша», это люди, поступки которых не всегда поддаются описанию и объяснению. Я стремился к неореализму, но в эстетике безобразного. ‹…›
Деревенские люди очень цельные натуры, что уже интересно. ‹…› Они все настолько «вкусные» люди, что камера легко брала их «сочную» энергетику. ‹…› Великолепие красок, характеров, бьющая через край эмоциональность, разнообразие наций, философий, рассуждений. ‹…› Вспомни, в фильме [документальный фильм К. Серебренникова «Тайны грозы»] есть колоритная деревенская дама, которая говорит: «Да какая я баба?! Я мужик! Я на хлебовозе яйцо возила!» Согласись, такая героиня парадоксальнее подлинного трансвестита и текст дан вполне радикальный.
Или еще одна замечательная крестьянка говорит: «Нюся, сейчас пойдем на кладбище, а потом на репетицию!» В этих словах — вся наша культура, весь наш Вавилон! В них узаконенный историей российский народный радикализм! И я его люблю как российскую реальность, которая генетически противоречива и радикальна. ‹…›
Серебренников К. Радикал из провинции [Интервью Е. Кутловской] // Искусство кино. 2000. № 5.