Так вот, вечером воскресного дня в паре с С. оказались на Кировской улице. Свернули во двор, где стояли из красного дореволюционного кирпича дома, служившие когда-то общежитием для студентов ВХУТЕМАСа. В одном из них пытаемся отыскать квартиру Александра Даниловича Гринберга. Пока искали, С. вводил меня в курс предстоящей беседы. У самого подъезда я напомнил ему, что мы забыли купить торт, но С. отмахнулся, сказав, что старику больше девяноста лет, и такая еда ему только во вред… На лифте поднялись на этаж. Входную дверь открыли соседи и пропустили в квартиру, указав дверь Гринбергов. Постучались, услышав тихое приглашение, вошли в жилище художника-фотографа и кинооператора калибра экстра-класс.

Маленький худенький старичок сидел у стола и грел ладони, положив их на абажур настольной лампы образца 30-х годов. Свет лампы слабо освещал пространство, но всё же помог нам разглядеть сидевшую в углу комнаты на высокой кровати старуху. Она была в наушниках.

Как позже выяснилось, то была жена Данилыча. Из последующей беседы с ним выяснилось, что когда-то она была женой чекиста по фамилии Островский, который состоял в охране Ленина. Старичок неохотно отнял от абажура руку и махнул ею на стену, где висела большого формата фотография в раме. Она показалась мне знакомой, кажется, репродукцию её видел я в каком-то журнале. На фото этот самый чекист, почему-то в штатском костюмчике с полосатым галстуком, сопровождал Ленина и Луначарского на параде красноармейцев, шагающих по Красной площади. Чекист подозрительно смотрел в объектив, то есть на нас, сегодняшних.

…С. повеселел и взбодрился, когда А.Д. выложил на стол кучу фотографий. Выходит, ждал нас дедушка. К фотографиям С. испытывал патологическую страсть, вот и сейчас вцепился в пачку, как голодный в булку, и застыл. Прошло время, прежде чем он начал её раскладывать по стопкам. Удовлетворив первый спазм любопытства, С. приступил к конкретным вопросам.

…Рассказ Гринберга-Данилыча о Вере Холодной:

— Я снимал ее похороны. А дело было так. Я состоял, как оператор, в товариществе кино-деятелей, это было в Одессе. Там организовывался бал в честь Добровольческой армии в каком-то, я уже забыл, шикарном зале на Дерибасовской, кажется. И меня пригласили на этот бал и Верочку туда пригласили тоже. Чтобы она продавала в украшенном цветами киоске шампанское. Бокал за червонец, но золотой, между прочим. Таким вот образом собирались средства на какие-то дела, не знаю, какие уж там дела. С ней был и её муж — Рунич, актёр…

С. передал мне фотографию с изображением Рунича. Упоминание Рунича в качестве мужа Холодной, он почему-то оставил без внимания, а во мне поселилось недоверие к рассказам Данилыча. Кроме того, мне совершенно не глянулось на подсунутой С. фотографии томное лицо Рунича, эдакий Сахар Медович.

После бала, продолжал тихо повествовать старичок, Рунич повез жену домой, а по дороге, как водится, лошадь вдруг упала, и извозчик отказался везти их дальше. Было очень поздно, темно, Рунич понёс Верочку на руках до самого дома. Одета она была не очень тепло, а было сыро и холодно, зима в Одессе — противное время. Вот Верочка и застыла… А тут ещё эта напасть… Накануне у бедняжки был выкидыш, ну и все эти неприятности, связанные с таким конфузом. Если бы не этот бал Добровольческой армии, лежала бы она в постели, как полагается в таких случаях. Убралась Верочка за три дня. Вот и снимал я её похороны… Какая красивая была женщина…

Пока А.Д. рассказывал, я продолжал изучать глазами, уже привыкшими к полумраку, его жилище. Уюта в нём я не почувствовал. Похоже, его жёнушка махнула рукой на такие глупости, как уборка, чистота, предпочитая слушать радио. В углу, возле кровати, где она сидела в наушниках, виднелись торцы тонких рамок полуметровых размеров, прикрытых тряпицей. Я поинтересовался: «что это, картины?».

Дедушка впервые посмотрел на меня, заговорившего, потом встал и молча поплелся к рамкам. Я решил ему помочь, и вместе мы вытащили штук пять оформленных под стеклом с фабричным паспарту фотографий. Уже первая из них навела меня на мысль, что это и есть те самые «шедевры Данилыча», о которых любили поговорить высоким стилем наши старые операторы.

Стекла на некоторых работах побились, паспарту пожелтели от времени, а местами изуродованы следами влаги, но это никак не помешало разглядеть исключительной красоты вещи в жанре обворожительного ню. Все запечатленные великим фотографом женщины, чьи глаза с огненными бликами, слегка размывал обязательный в таких случаях диффузионный фильтр, походили на богинь. С. тоже взирал на это чудо, но молчал.

Утомленный старик, еле слышно стал рассказывать, что до войны эти художественные фотографии побывали на международной выставке и получили там золотые медали. Вот только забыл, в каком городе, совсем уж тихо добавил маэстро.

…Когда мы уходили, я услышал наконец-то голос жены Александра Данилыча:

— Даже конфет не принесли…

Выходит, не врал про Данилыча бывший парторг, а ныне мой начальник, когда рассказывал о нем свою историю. Теперь запишу ее, то, что запомнилось.

После войны Гринберг работал (или заведовал) в фотоателье, расположенном в центре Москвы. Снимал фотопортреты генералов и их жен. И однажды под вечер его посетила интересная молодая дама и обратилась к нему со странной просьбой — снять ее в обнаженном виде. Данилыч категорически отказывался, твердил об уголовной ответственности за подобного рода деяния на территории СССР, но дама, увеличивая сумму гонорара, повторяла, что сама заинтересована в сохранении их тайны. Не сразу, но Данилыч согласился, решил тряхнуть стариной. Начались сеансы, и он был дотошен в своем деле, капризничал, но дама все это время проявляла исключительное терпение и выполняла все его прихоти. И была вознаграждена за муки. Когда она увидела результат, то пришла в такой восторг, что бросилась к нему с поцелуями…

Данилыч, спустя годы, рассказывал, что в ту минуту она была особенно хороша, хоть заново начинай работу.

Красавица-незнакомка вручила маэстро гонорар вдвое больший условленной ранее суммы и, забрав огромный пакет со снимками, исчезла из его жизни. Данилыч и сам понимал, что работа удалась, а потому и сделал оплошность — не уничтожил негативы. А спустя какое-то время их обнаружил его лаборант. Шустрый малец сразу понял, что с ними нужно делать, и, отпечатав наскоро стопку снимков, наладил подпольную торговлю шедевром, и на этом бизнесе его вскоре сцапали…

И бедняга Данилыч, награжденный за своё искусство золотыми медалями в европейских столицах, чьи названия он уже не помнил, предстал перед судом, обвиненный в производстве порнографических фоток. И получил срок, хотя защищали его самые лучшие московские адвокаты…

Ребров В. Рыжая тетрадь.