Последняя премьера Большого театра ставит перед критиками совсем непростую задачу. Понять изначальные намерения авторов проще, чем оценить окончательный результат, для чего, судя по всему, понадобится время. Сконструированный весьма осторожной рукой (а это относится и к дирижеру, и к режиссеру, и к художнику-декоратору, и к художнику по костюмам), спектакль должен дозреть, дойти до некоторой манящей цели. Тем не менее о первых впечатлениях уже можно говорить – говорить достаточно определенно.
Очевидно, что этот оперный спектакль прежде всего режиссерский. Дирижер – главный дирижер Большого театра Александр Ведерников на правах гостеприимного хозяина отступил несколько в сторону, на второй план, предоставив гостю, знаменитому кинорежиссеру Александру Сокурову, полное право распоряжаться сценой и самому определять основные музыкальные ориентиры и вокальные приоритеты. Очевидно также и то, что полученным правом Сокуров распорядился весьма осмотрительно, совсем не так, как поступают в подобных случаях его дерзкие коллеги. Его режиссерский спектакль прямо направлен против модной оперной режиссуры. Это художественная демонстрация, урок хорошего тона, напоминание о забытых правилах поведения на оперной сцене. Действие не перенесено в сегодняшний день, действующие лица не одеты в современные костюмы. Сокуров возвращает в оперный театр почти отвергнутый ныне историзм и ставит спектакль в стиле раннемхатовских исторических постановок. Немного архаично, особенно в массовках? Да, такова цена этого возвращения к основам. При этом, однако, Сокуров не забывает о своем поприще кинорежиссера и ставит оба действия примерно так, как он ставил свой сенсационный «Русский ковчег» – почти непрерывно, без монтажных склеек, одним планом.
Собственно, планов два – первый, он же крупный, и дальний, он же общий. На первом плане действуют все исторические персонажи, произносятся монологи, проводятся диалоги, в том числе умело поставленный и умно сыгранный диалог Годунова (Михаил Казаков) и Шуйского (Максим Пастер) – вообще лучшая сцена в спектакле. Это сфера истории, публичной, политической, или, наоборот, тайной, никому не ведомой, закрытой. А на заднем плане что-то все время происходит. Кто-то ходит, куда-то проносят какие-то вещи, откуда-то появляются какие-то люди. Это сфера обыденной жизни, которая продолжается, не останавливаясь ни на минуту, несмотря ни на какие потрясения, на польский заговор, на явление Самозванца-авантюриста, несмотря на Смуту.
По-видимому тут главная метафора и главная мысль. Российская трагедия, как, судя по всему, полагает режиссер, и заключается в том, что обе эти сферы не соприкасаются друг с другом. История – сама по себе обыденная жизнь – сама по себе, истории нет дела до обыденной жизни, обыденной жизни нет дела до истории, а когда на короткий миг они неожиданно пересекаются, происходит национальная катастрофа.
И эту общую трагедийную ситуацию режиссер обостряет ситуацией более конкретной. Борис Годунов в спектакле Александра Сокурова – не только неудачливый царь-реформатор, но и отец, прежде всего отец. Роль Федора, сына Годунова, в спектакле предельно усилена. Он почти постоянно присутствует на сцене в кремлевских эпизодах. Царю присутствие сына необходимо. Вокруг предательство, измена, фальшивые речи о верности царю и отечеству, только Юродивый – на то он и Юродивый (Виталий Панфилов) – говорит, что думает и что думают все, и только Федор (Святослав Гончаров) искренен и привязан к отцу бескорыстно. Намечается неожиданная тема – почти отречения, почти побега. Борис Годунов рвется из истории в частную жизнь, хотя не может не быть самодержцем. Возникает поразительная перекличка мотивов: там, где история проложила свой путь, «мальчики кровавые в глазах», а тут, в обыденной жизни, живой мальчик, неусидчивый мальчик на деревянных лошадках, появляющийся тут и там, и которому, Борис это хорошо понимает, грозит неминуемая гибель от своих же, кремлевских.
В конце спектакля режиссер выстраивает яркую мизансцену: умирающий Борис из последних сил водружает Федора на трон в отчаянной надежде спасти его от расправы. Трагедия Бориса Годунова становится трагедией отца, не способного защитить сына. Прямо скажем, неожиданный поворот в истории кающегося царя, но поворот оправданный, а для Сокурова, может быть, и необходимый. Имеющий отношение и к оперному, и к пушкинскому тексту. Потому что именно Пушкин в своей трагедии определил и расставил действующих лиц русской истории раз и навсегда. Фактически срежиссировал русскую историю на долгие сроки. Профессиональным режиссерам оставалось немного: доверять пушкинской интуиции, пушкинской мудрости и пушкинскому знанию России.
Гаевский В. Урок хорошего тона [«Борис Годунов» в Большом театре, постановка А. Сокурова] // Театрал. 2007. 1 июня.