Когда-то от биологов я узнала о существовании «зоны змеи». Допустим, у кобры эта зона составляет 70–80 см. На этом расстоянии вы можете резвиться как угодно — змея вас не тронет. Но если подойдете ближе — укусит. Мы сами не заметили, как все оказались в зоне змеи. Оказалось, что эта территория невероятно интересна.

Интерес к жизни очень важен. Я постоянно вижу людей, совершенно потухших: они говорят только о деньгах, которые им не дали. Но они и с деньгами ничего не снимут, потому что им в принципе ничего не интересно. Если тебе решительно нечего сказать о жизни, не поможет никакая техника, ничего. Важно личное состояние и соответствие жизни. Вот это, наверное, самое главное: ты должен чувствовать сегодняшнюю жизнь. Документалист, который говорит «как клево было вчера», уже точно помер. «Клево» должно быть сегодня, потому что ты наблюдаешь эту жизнь, ты в ней существуешь и тебе каждый раз это интересно.

…документальное кино тоже конструирует реальность. Кто-то хорошо сказал, что документальное от игрового отличается тем, что в игровом играют за деньги, а у нас бесплатно.

Мое любимое задание для курсовой — «Скучные люди». Ребята должны выбрать незнаменитого, ничем не примечательного человека, такого как все, на которого обычно не падает взгляд постороннего. Это человек «для своих», который известен семье, на работе, у него маленький круг общения — двор, семья, работа. И получаются поразительные фильмы, где героями становятся люди, которые никогда не заинтересуют теле- или газетных журналистов. Ну, если только им не удастся упасть на танк или под танк. Такая задача ставит оптику взгляда, наводит правильный фокус на человека, студенты научаются смотреть вокруг, разглядывать жизнь, а не просто с экрана телевизора считывать знаменитого или какого-то раскрученного человека, чтобы потом уже к нему идти.

Ведь просто подойти к человеку — это тоже сложно. Направить на него камеру — для этого нужно полное ощущение, что ты имеешь на это право. Это твое ощущение передается тому, кого ты снимаешь. А если ты пытаешься применять какие-то подходики, то не принимает. И начинаются скандалы, выяснение отношений…

Самое страшное бывает с режиссером, когда он придумал себе героя и потом начинает его «осуществлять». Это не так сложно, кстати. Вы можете сделать из любого человека то, что вы хотите.

Поразительно, что люди, которые хотят снимать документальное кино, часто зациклены на себе. Это, конечно, связано с возрастом, потому что молодой человек пытается понять, что он есть. Но к нам приходят не только 18-летние, у нас от 18 до 60 студентам, и многие совершенно не способны видеть то, что происходит за границами их собственной жизни.

Первые четыре месяца я всегда пребываю в невероятном унынии и думаю: «Ну вот уж набрали, уж точно ничего не получится…»

И вдруг — раз! — и к зачетам появляется такое неожиданное кино…

Сегодня самое опасное для нашего развития — культурный человек. Потому что у него есть невероятное количество неких амбиций, которые он хочет миру предъявить. Эти амбиции часто не имеют никакого отношения к реальной жизни. Именно потому, что он воспитан в прекрасной культуре, которая у нас за плечами. Но мы-то сегодня живем при коллапсе языка. Он не дает нам возможности существовать внутри той культуры, из которой мы все вышли.

У нас нет слов для того, чтобы создать послание.

Единственное, на мой взгляд, что мы сегодня можем, — разглядывать нашу жизнь. Может быть, из такого талантливого разглядывания вдруг проявится какая-то другая ситуация. Но сегодня требовать от каждого фильма некоего авторского высказывания, чувства, амбиции, мне кажется, просто нельзя. Мы таким образом начисто уничтожаем этот пристальный взгляд — само разглядывание. Может быть, мы во многом просто не видим эту жизнь.

Разглядывание, на мой взгляд, чрезвычайно необходимо сегодня. Для того чтобы потом появилось что-то другое. Вот для меня реальны люди, которые верят в сегодняшнюю ситуацию. Считается, что Чехов прекрасно писал пьесы, а мы — увы. Это неправда. Для меня Павел Пряжко выражает наше пространство так же точно и адекватно. Я с ним — разговариваю, а Антоном Павловичем восхищаюсь. Мне сегодня совершенно неинтересно восхищаться Автором, его уникальным субъективизмом. Наоборот, мне чрезвычайно любопытно объективное пространство нашей жизни, которое на самом деле совсем не исследовано.

Понимаете, это же штука такая хитрожопая — глас народа. Ну, а мы кто? Мы же тоже народ. Но мы, наверное, народ, который выражает себя индивидуально. Глас толпы мне никогда не интересен, потому что, мне кажется, толпа не права всегда, даже если она вроде бы права. Я как-то давным-давно сидела в женском отделении мечети в Казани, там была пятничная молитва, и мулла очень активно вдруг закричал: «Иван Грозный — хайван», то есть «свинья», «животное». Это был октябрь, как раз время, когда Иван Грозный брал Казань. И толпа подхватила: «Иван Грозный — хайван». И вдруг я поняла, что меня так захватило все это, что если бы они сейчас вышли на улицу и пошли с этими криками, я пошла бы с ними. Я с ужасом почувствовала, что могу быть частью толпы.

Мне кажется, каждый раз, когда мы становимся частью толпы, мы должны испытывать ужас, даже если это приятная, интеллигентная толпа, которая не кричит «Иван Грозный — хайван».

Разбежкина М. Зона змеи // Séance.ru. 2007. 1 мая.

Ляшенко В. «Необходимо снимать, происходит что-то необычное» [Интервью с Мариной Разбежкиной] // Газета.ru. 2011. 12 августа.

Меликова А. «Униженные и оскорбленные». За Вагнера обидно (интервью с Мариной Разбежкиной и Алексеем Сысоевым) // Séance.ru. 2016. 6 сентября.

Имеет ли doc право на art? [Круглый стол] // Искусство кино. 2010. № 12.