В фильме обязательно должен быть эпизод наблюдения Тютчевым похорон, причем подробно должно быть воспроизведено все, что сопровождало этот обряд в России XIX века. И похороны должны быть роскошными: кони с черными попонами, ливреи, черные фраки, храп лошадей, злые в шепоте окрики церемониймейстера, лошади на кладбище, лошади в попонах, лошади на мраморных плитах надгробий, мощный голос священника; лиц людей в этот момент не видно: только вытянутые фигуры в стройных одеждах, полы которых смешаны с грязью и на них наступают вслед идущие. Из разверзнутой могилы идет пар: она так глубока, что дна не видно: два коричнево-грязных мужика ведрами вычерпывают из нее воду, корчат какие-то рожи, подают друг другу какие-то знаки.
Синие мальчики-подростки орут молитву. Над толпой поднимается пар от дыхания провожающих. Какая-то шальная лошадь жестоко кусает высокого человека в строгой одежде. Возничий бросается к ней, откидывает прикрывающие ее глаза черные шторки и грозит кулаком у самых ее глаз. Скорее всего, что хоронить должны в склепе. Но все равно — нутро склепа должно быть залито водой. Причем жидкость эта должна иметь особую консистенцию: голубо-сизая плазма земли. Важно, что должна быть плазма, важно, что ощущение от нее должно быть живое. Но как мы сюда попали? Почему наблюдаем все это? По прихоти автора. Как это связано с сюжетом? Может быть, Тютчев после ссоры с близким человеком, проходя мимо кладбища, в экстазе идолопоклонства присоединяется к процессии, «разделяет» это — чье-то — горе; после он появится у Денисьевой и будет другим: любящим без жалости. Любящим конкретную женщину, но не этого человека. Кладбище должно жить в картине совсем рядом с домом, где Тютчев живет или куда он часто ходит. Это то, мимо чего нельзя пройти, не заметив. Осенью жгут костры, и дым расползается по всей округе: так в дыму, как в тумане, он и идет. Весной особо пахнет разверзшаяся земля, и лошади в попонах, со шторками на глазах, слепо ищут почки на деревьях и длинными языками слизывают древесный сок. Зимой — костры для согрева земли, звонкие удары лопат о мерзлую землю. Летом — яркие наряды бесконечной вереницы посетителей, звонкие голоса детей. Солнце и звон колоколов.
И еще: на улицах много людей в одеждах священнослужителей. Несколько слов об одежде, о костюме. Задача художника — создать мир органичного платья, которое, сохраняя все признаки своего времени, не будет костюмом, а будет — одеждой. Ткани мялись, ибо все было из хлопка или шелка. На всем следы носки. Никакой экзотики. Однако не забывать, что все принципиально индивидуально. У каждого героя свой стиль и свой характер. Своя ткань, в конце концов! Одежда в эпизодах домашних может бросаться в глаза какой-либо деталью, вообще — своеобразием. Вдруг на Денисьевой совершенно громадных размеров рубашка, в то время как она сама существо очень миниатюрное, очень белое — с белой кожей, такой белой, что яркими полосами выделяются на руках ее и лице, шее, на теле голубые кровеносные сосуды. Мягкие матерчатые тапочки! ВНИМАНИЕ: не бояться выдуманных деталей. Но при всем том — внимательно исследовать костюм: пуговицы, застежки, ремешки, подкладки (тип тканей в подкладках, характер строчки шитья, фирменные этикетки). Дворянская культура в быту не как баснословное сюсюкание и сверхизящество всего, а как простота. Простота. Ведь для наших героев эта сторона жизни была просто жизнью. И у нас нет оснований делать ее на экране фетишем. Предполагаю притушенные краски одежды. ‹…›
В 1873 году на семидесятом году жизни Федор Тютчев умер в Царском Селе. А в 1871 году он последний раз был в Муранове. Ему было 68 лет. И был он там летом. В сценарии хорошо бы иметь эпизод приезда Тютчева в Мураново и его встречу с сыном — общение с ним, летние вечера с ослепительными закатами, ясный полумрак комнат, кусочки дыма (от курения), витающего в пространствах комнат. Сын должен быть очень, очень похож на отца. ‹…›
Посмотреть у Данте встречу с Хароном на переправе. Думаю, в будущем фильме возможно существование двух времен: реального и потустороннего. Двух миров: реальной жизни и представляемого поэтом мира-ада или мира-хаоса. В реальном мире, окружающем поэта, всегда должны попадаться персонажи или уходящие Туда, или вернувшиеся Оттуда, то есть существующие в двух временах одновременно. Наш герой помещается в мир синхронных времен. Это как наложение друг на друга фотоотпечатков, снятых в разные времена — в XIV и XIX веках, — но в одинаковую погоду, в один и тот же час дня и с одной и той же точки. Так, совмещенные в две экспозиции и проистекают синхронные два действия-эпизода, пока один из них не станет меркнуть. А может быть, один эпизод начнет поглощать другой, давить своим действием, внедряться в другое время. Я ошибся, когда говорил, что мир-ад, мир-хаос — это «представляемые» героем пространства. Не «представляемые», а реальные, ибо только в такой временной конструкции наш герой и может существовать. Собственно, тот самый персонаж, который перемещается Туда и Оттуда, — это и есть наш герой, ТЮТЧЕВ, свободно опускающийся в Тот мир и столь же свободно возвращающийся в Этот. ‹…›
Да, но как быть со смертью поэта-героя? «...он умирал долго... последней его фразой было: какие новости в политике?..» «И гроб опущен уж в могилу, и все столпилося вокруг...» Вот гроб коснулся земли, фыркнула лошадь при катафалке, и в следующее мгновение мы видим, как тело поэта летит и падает на телегу без колес, как сумасшедший возничий рвет с места грязную лошадь, как безжизненно бьется о неровности «дороги» все, что осталось от поэта... Как это так? Поэт жил в реальной жизни — даже в реальной жизни — в двух мирах: и уж после смерти ему, казалось, уготовлено Там «место». Но именно потому, что он выбрал знание, дерзость проникновения Туда с возвращением, с неоднократным Оттуда возвращением (!), это невозможно. Даже точнее: постоянно сверяя свою реальную жизнь с Той, которую другому еще предстояло прожить, он ею, Той жизнью, жил; после же смерти он вернулся Туда действительно мертвым, ибо «жизнь» Того мира он уже прожил, а третьего не дано. ...И вновь телега без колес стремглав подкатывает к реке, где готовится отчалить от берега паром, и Харон торопит «пассажиров». Появление неподвижного тела в телеге производит на всех страшное впечатление: перед ними истинно мертвый человек. Эпизод этот должен быть реалистичным в высшей степени: живые дети, первая жена, Денисьева, мать, отец, брат... все они устремляются к телу. Может быть, в надежде на сон поэта. Отца. Сына. Мужа. Любовника. Брата. Они будят его, рвут его тело в бесконечной жестокости одиночества, но он неподвижен. Страшное впечатление производит на них появление истинно мертвого человека, ибо третьего не дано, и об истинной смерти никто ничего не знает. А уж Там — тем более. Смерть поэта остается для всех тайной. ‹…›
Что есть наше изображение? Фильм не должен иметь определенного формата. В потенции он должен иметь и горизонтальное, и вертикальное направления. Точкой отсчета должен служить план ночного озера (нижний ракурс) в «Одиноком голосе», где изображение растворяется в пространстве зала. Исходным форматом, видимо, должен быть обычный экран. Цветовая гамма видится близкой к Борисову-Мусатову. ‹…› В сценарии стихи должны возникать везде, где будет даже простейшая драматургическая потребность в них. Надо надеяться на возможные импровизации исполнителей. Трудно представить, что сам Тютчев будет читать свои стихи, разве только что-либо ироничное, острое, салонное... Его стихи в устах других. И не в последнюю очередь в устах мертвой Денисьевой.
А что если в картине появится А. С. Пушкин? Пройдет по улице, например. С кем? Или — один?.. Нет, конечно, с женщиной, с какой-нибудь обычной «девой», без красот, но чудовищно женственной. Если эпизод летний, то непременно пронзительное выделение ее фигуры (?) А Александр Сергеевич, как бешеный, рядом с ней, жутко веселый. И все время чего-то выискивает глазами. С тросточкой. И еще раз он может мелькнуть в толпе в зимнее время, но на лице его растерянность и тень болезни. Вопрос в том, кто и когда его увидит: ведь сам Тютчев с ним не встречался! А на что — владения Харона? Может быть, мы увидим тело Пушкина? Нет, Пушкин остался жить Там: ведь он убит, а не умер своей смертью.
Но для чего все эти ухищрения? Харон, Пушкин, склеп... Для отражения главного: противоречий художника. Художник как идеальная система хаоса. Стихия — будем точнее. И вообще слово «система» совершенно не подходит к нашему предмету. При всем уме Тютчев — это интуиция. Динамика характера. Порывист, зол, ирония, ирония, ирония, острое зрение, взгляд часто высокомерен, чрезвычайная сексуальность, возбудимость, моментами дьявольская красота, неотразимость мужчины. Рисунок. Все время разный — возможно варировать (именно варировать, а не варьировать!) внешность. Рельеф лица постоянно изменяется, и это главное, что время делает с ликом этого человека: время вырезает на его лице тени. Это чрезвычайная задача для оператора: тени на лице героя могут быть глубокими, до провалов... Пластический рисунок героя. Тонкие руки. Может быть, чуть выше среднего роста. Все время пытается сохранить равновесие, но это не всегда ему удается. Покачивается из стороны в сторону, когда размышляет и когда напряженно слушает. Чрезвычайно выразительная шея. Движущиеся плечи. Однако все это может мгновенно потерять смысл перед реальным талантом человека или актера, если очарует нас своей сутью!
Сокуров: [Сборник статей]. СПб.: Сеанс-Пресс, 1994.